В. Вербин. «Два вечера в веселом доме»
(по мотивам повести А. Куприна «Яма»).
Новосибирский академический театр «Красный факел».
Режиссер Григорий Козлов, художник Илья Кутянский

«В звуках музыки — страданье,
Боль любви и шепот грез,
А вокруг одно мычанье,
Стоны, храп и посвист лоз».

И действительно, в прологе спектакля Г. Козлов как будто расшифровывает эту строфу Саши Черного. В темноте раздаются стоны, «дыхание страстей» и храп публичного дома — звуки, которые ловит и прикалывает к бумаге ударами клавиш старой пишушей машинки писатель Платонов (Сергей Пиоро). Его окошко горит неярким светом над этой жизнью — и «боль любви» становится буквами, а затем и «шепотом грез» великой русской литературы. Каждый удар по клавише — как гвоздик, вбитый в здание. Дымок папиросы курится над «мычанием» «Ямы»… Платонов открывает окно в ночь — и в зарождающуюся сценическую жизнь врывается «страдание» вердиевской «Травиаты». И вот уже все герои (спектакля? повести? чьей? Платонова? Куприна?) появляются в театральном прологе, прохаживаясь вдоль высокой светлой стены дома. Стена поднимается, за ней — комната. В комнате — жизнь.

В первом спектакле Григория Козлова «Концерт Саши Черного для фортепьяно с артистом» не было сыграно стихотворение, которое так и называется «Жизнь»:

У двух проституток сидят гимназисты:
Дудиленко, Барсов и Блок.
На Маше — персидская шаль и монисто,
На Даше — боа и платок.

Теперь, как будто держа эти строчки в уме, Г. Козлов поставил в новосибирском «Красном факеле» «стихотворение в прозе» — купринскую «Яму».

Темнеют уютными складками платья.
Две девичьих русых косы.
Как будто без взрослых здесь сестры и братья
В тиши коротают часы.

Да только по стенкам висят офицеры…
Не много ли их для сестер?
На смятой подушке бутылка мадеры,
И страшно затоптан ковер…

В основе спектакля — пьеса В. Вербина «Два вечера в веселом доме». Словосочетание «два вечера» навеяло режиссеру ассоциацию с «Пятью вечерами» (все мы вышли из какой-нибудь «Шинели»…) — и вот уже обитательницы публичного дома запели «Миленький ты мой…», как пела Тамара в товстоноговском спектакле, и в «едином человечьем общежитьи» (похожем, может быть, на общежитие фабричных девчонок — женское общежитие) оказались перемешаны судьбы проституток и их клиентов, «братьев и сестер». Предлагаемые условия здесь — не бордель, а собственно жизнь. В которой есть место предательствам, дури, болезням, дракам, слезам, драмам и трагедиям. И каждый имеет здесь право на любовь.

Поговорим о странностях любви?

Эстетика театра Козлова прямо связана с этикой его театра. Он любит актера, а, любя актера, любит его персонажа (как же можно не любить персонажа, которого играет любимый актер?). В свою очередь персонажи всех спектаклей Козлова тоже любят друг друга, любовью все мотивируется и движется. Иногда движется к смерти (как известно, любовью оскорбить нельзя, но залюбить до смерти можно). Таким образом, одна любовь, помноженная на другую и породившая третью, организует драматические отношения, а уж далее происходит «круговорот любви в природе», обмен ею со зрительным залом (как же актер может не любить зрителя?). В театре Козлова, играя доброго, не ищут в нем злого, а сразу находят в злом — доброго. Это не значит, что действие утопает в бледно-розовом сиропе. В одной умной книжке сказано: разница между двумя «да» может быть большей, чем между «да» и «нет». Все герои Козлова говорят «да», но с большой разницей в содержании этих «да».

Н. Голубничая (Манька), В. Коваленко (Учитель). Фото Б. Волкова

Пьеса Вербина по сути своей репризна, она сбита из плотных сюжетных досок. Козлов этой репризности будто не замечает, разжижая реплику — психологией, двигаясь другой дорогой. В борьбе упругого текста и сценических подробностей рождается ритм.

В спектаклях Козлова всегда очень долгая экспозиция — жизнь раскатывается, постепенно набирая драматизм, а поначалу подробно рассказывая о себе, жизни, неторопливо и спокойно. Сначала мы долго наблюдаем привычно-пошлые «дневные» отношения «экономки по хозяйству» Эммы (Лидия Байрашевская) и вышибалы Симеона (Николай Хрячков). Когда можно взять, завалить на стол, остаться лежать, расставив ноги. Утро. В эту пору в доме вообще ходят в ночных рубашках, «боа и платках», неприбранные, простоволосые, опохмелясь случайной мадерой, не стеснясь помятых физиономий и спущенных чулок. В эту пору возвращаются с ночных «вызовов», делятся вчерашними впечатлениями и поют «Миленький ты мой…», надеясь в этот момент, что какой-нибудь «миленький» когда-нибудь возьмет с собой… Когда в доме появится Гладышев (Валерий Чумичев), сын которого, желторотый гимназист Коля (Сергей Щипицын), не просто посещает проститутку Женьку, а влюблен в нее, — Женька узнает в Гладышеве человека, изнасиловавшего ее в детстве, и упадет в обморок. Впрочем, действие на запнется об этот обморок. Жизнь в доме груба. Груба жизнь.

Когда-то, когда театр Г. Козлова только начинался, М. Корнакова писала о его спектаклях: «В них есть захватывающее свойство … ничуть не приукрашивая человека, заставить нас увидеть в нем загадочное излучение, живое свечение — словом, тот самый „состав души“, что не дает личности отождествиться с безликой материей разломанной, расколотой жизни…» (М. Корнакова. Раба любви // Петербургский театральный журнал, 1994, № 6).

Светлана Плотникова — Женька — с надтреснутым голосом и дурной болезнью, с абсолютной добротой и бабским, женским всепрощением. В ее отношениях с гимназистом Колей есть что-то детское и бережное, а дружку Платонову она дарит свою жизнь для его книги так же, как отдает тело случайным посетителям дома. Платонову литература важнее реальной Женькиной судьбы, и выходит, что он — сам проститутка. Большая. От литературы. Торгующая за деньги чужой жизнью.

Виктория Левченко — Соня — нелепое существо, словно выскочившее из еврейского анекдота вместе со своим женихом Соломоном. Здесь смех и грех одновременно. А когда Эмка станет владелицей заведения и объявит всем «Вон!», — Соня будет смешно, нараспев повторять только одно: «Эмма Эдуардовна…» — как будто изумленно причитать над собой, жертвой очередного погрома…

Наталья Голубничая — Манька — битая и отважная, развязная, самая вульгарная, пьющая и доверчивая. Встанет на дружескую ногу с пьяным Актером (Юрий Дроздов), а тот вдруг как даст ей в живот! Для Маньки, после матросни и солдат в кабаках, заведение — почти салон.

А еще — Наталья Мазец — Генриетта — молчаливая, со следами благородства, и Ксения Черноскутова — Любка — хитроглазая молодая толстуха… Заведение Эммы Эдуардовны и Григория Козлова населено плотно.

И. Межлумова (Тамара), С. Плотникова (Женька). Фото Б. Волкова

А хозяйка она, Эмка (Лидия Байрашевская). Мало актрис, которые умеют играть алгебру. Байрашевская умеет играть геометрию. Она чертит роль, рисуя углы, прямые линии, вертикали и как будто не занимается душой своей героини. Сухая, высокая, с легким акцентом, ее Эмка не склонна растекаться в чувствах, и трудно сказать, как и когда распознаешь в ней драмы и комплексы бывшей проститутки и похотливой быбы, которой при новой должности разврат не положен. Кульминация спектакля — сцена, когда подвыпившая Эмка рассказывает про новые правила, которые она заведет в доме. Ее монолог — как сбывшаяся мечта, опьяняющая всех, и в первую очередь ее саму. Потому никто не ожидает жестокого финала: «Все вон!»

Описывать этот спектакль трудно, потому что в нем нет ни трюков, ни концептуальных изгибов, ни метафорических обобщений. Козлов действительно занимается «плазмой жизни» и «составом души» каждой героини. Впечатление такое, будто режиссер-создатель долго-долго мял в руках «актерскую глину», согревал, лепил человечков, а потом вдохнул в персонажей душу и сказал: «Идите». И они доверчиво и безоглядно пошли за ним под песню «Миленький ты мой…», превращающуюся постепенно в марш наподобие «Прощания славянки».

Под эту музыку они уходят из заведения, унося в новую жуткую жизнь, туда, в зал, «в люди», через крутой амфитеатр «Красного факела», саквояжи с пожитками и украденными Тамарой деньгами. Они уходят, произнося на прощание свои истинные имена. «Миленький ты мой!» Музыка играет так радостно!

Когда Женька стреляется (в пьесе именно так), и все стоят, словно на похоронах, Платонов говорит: «Эта девушка была здорова». То есть — больна жизнь. Жизнь, лишенная любви.

В финале все стоят со свечами. Так же стояли герои в финале «Преступления и наказания». Платонов швыряет листы рукописи. Но, во-первых, поздно. Книга написана. Спектакль поставлен. А во-вторых, рукописи на горят. Так что не надо этих жестов. И хорошо, что свет сразу гаснет.

«В звуках музыки — страданье, Боль любви и шепот грез…»

Сентябрь 1999 г.