Юбилейный пушкинский год только наступил, а в феврале уже был проведен Всероссийский Пушкинский театральный фестиваль во Пскове (шестой раз). Погода не подвела, и зимние дни замечательно соответствовали пушкинской строке, а поскольку Пушкина в эти дни было особенно много в умах и природе — то «мороз и солнце, день чудесный» сверкали и блестели во Пскове и его окрестностях.

Фестиваль, задуманный Владимиром Рецептером и подготовленный усилиями руководимого им Пушкинского театрального центра, созвал спектакли со всей России, а также, как принято сейчас говорить, из стран ближнего и дальнего зарубежья. На карте фестиваля были представлены Москва и Петербург, Псков и Рязань, Орел и Омск. Красноярск и Каунас. Покуда пушкинисты за круглым столом спорили о принципиальной непереводимости Пушкина на другие языки — пушкинские стихи звучали на немецком и французском. Фестиваль, несомненно, продемонстрировал одно: роман Пушкина с театром — дело живое и неотвратимое. Собранные вместе, в едином времени и пространстве, спектакли неопровержимо показали: театральная пушкиниана — совершенно органичная и неотъемлемая часть современной культуры, драматически развивающаяся и пульсирующая в самых разных сценических формах и направлениях. Может быть, только пара спектаклей были рассчитаны и поставлены к «дате» — 200-летию со дня рождения. Ну так подобные намерения отомстили в первую очередь их создателям — они предстали художественно безъязыкими, немыми на сцене. Постановки, не знавшие любви при рождении, бесславно и сойдут с подмостков, как только минет юбилей. Большинство же спектаклей фестиваля были рождены в любви: другое дело, что не всегда любовь оказывалась взаимной, светило русской поэзии не каждому открывал свои объятия и дарил африканскую улыбку, тут уж ничего не поделаешь, не судьба.

К сожалению, к числу «датских» опусов можно отнести спектакль из Санкт-Петербурга «Евгений Онегин» (театр «Балтийский дом»). Совершенно очевидно, что он поставлен Владимиром Тыкке по принципу «глаза боятся — руки делают». Молодые артисты Балтдома, приодетые в кисейные платья, похожие на ночные рубашки, мило и необязательно кружась по сцене в бесформенном броуновском движении, прочли, по-школьному «разложив» на монтаж, выбранные их художественным руководителем места из «Евгения Онегина». Вальсирование в паузах и чтение пушкинского стиха с упором на «богатое интонирование», крикливое и бессмысленное, составили, увы, немудреную эстетику этого создания. К счастью, никакого отношения к петербургской театральной ситуации сей спектакль не имеет, и Петербург он представлял как отъявленный самозванец, чистой воды авантюрист и дилетант. Все-таки жизнь фестиваля определяли профессионалы — литературоведы, пушкинисты, с одной стороны, и режиссеры и актеры, с другой.

По утрам в здании областной псковской библиотеки шли заседания творческой лаборатории, светила отечественной и зарубежной пушкинистики читали доклады. Председатель Пушкинской комиссии Института мировой литературы, писатель Валентин Непомнящий «О композиции „Болдинской осени“», писатель и литературовед Станислав Рассадин «Герой и автор: чему Дон Гуан научился у Пушкина?», ученый секретарь Пушкинской комиссии Российской Академии наук Сергей Фомичев «„Анджело“. Драматургическая разработка», писатель и драматург из Франции Фернан Гарнье «Встречи французского литератора с Пушкиным», Президент Пушкинского немецкого общества Рольф Дитрих Кайль «Пушкин в Германии». Пушкинисты благородно избежали юбилейного пафоса. Число 200 огненным кольцом не фосфоресцировало в сообщениях, которые носили рабочий характер и свидетельствовали о многолетнем творческом вчитывании в пушкинские тексты, о попытках разгадать новые смыслы, тайны, витающие два столетия над пушкинскими свитками…

Актеры и режиссеры были благодарной и внимательной аудиторией у наших пушкинистов: по утрам они занимали «слушательские» места в творческой лаборатории и внимали рассуждениям о соотношении вертикали и горизонтали в пушкинском творчестве и судьбе, о живом и исполненном драматизма диалоге автора со своими героями, о том, из «какого сора растут стихи».

Вечерами в помещении Псковского драматического театра (разумеется, театра им. А. С. Пушкина) шли спектакли, созванные Пушкинским театральным центром со всей России. Покуда ученые мужи спорили о проблемах перевода Пушкина на другие языки, артисты морозными трескучими вечерами «переводили» пушкинскую прозу и стих на театральный язык. Что показали «переводы»?

Самую спокойную, благожелательную, но, в сущности, «нейтральную» реакцию вызвали спектакли, авторы которых отнеслись к Пушкину как бы с почтением — почти дословно, без взрывов и провокаций, но так же и «без божества, без вдохновенья» воспроизвели со сцены пушкинский текст. Это ничего в нем не открыло, зато литературоведы могли не волноваться: тексты остались в неприкосновенности. Некоторые из постановок были откровенно скучны и банальны и при дотошном следовании «букве» напоминали краткий дайджест давно известных историй: например, «Пиковая дама» из Рязани. Объявленная в программке как «мистическая притча», ни мистики, ни притчевого мышления эта «дама» не продемонстрировала. А продемонстрировала некий усредненный стиль оперного клише: «оперный» снег в темноте портала, оперный злодей-неврастеник, старуха с седыми космами и зловещим скрипучим голосом. «Картинки с выставки», лишенные театральной фантазии, темперамента… Театральная энергия на нуле. Гораздо живее были разыграны «Повести Белкина» Омским театром «Пятый угол». Этот спектакль даже восхитил руководителя пушкинского центра Владимира Рецептера, который на заседании творческой лаборатории сообщил с радостью, что наконец-де найден идеальный сценический Пушкин, никаких тебе выкрутас, режиссерских самоутверждений и отступлений от текста: прямое рукопожатие пушкинской прозы и театра. Нам же все-таки представляется, что рукопожатие поэта и сцены вполне может преобретать взрывные, драматические и даже конфликтные формы, даже отрицательный опыт. «Энергия заблуждения» для развития культуры может оказаться более плодотворной, чем спокойно-охранительные, театрально-банальные и вялые образцы «прилежного» вчитывания в текст.

Покуда на утренних ученых беседах то и дело звучала мысль, что вот, дескать, театр искусство грубое, эдакий младший брат по разуму, театр отважно демонстрировал вечерами феномен играющей человеческой сущности, и иногда был в этом по-настоящему талантлив. Несомненным лидером фестиваля стал спектакль Орловского театра «Свободное пространство» — петербургский режиссер Геннадий Тростянецкий поставил там «Маленькие трагедии». Страстный, дерзкий, темпераментный спектакль: человеческие страсти получили в нем неожиданные, временами остроумные, забавные а временами гротесково-трагические воплощения.

Впрочем, премий и наград пушкинский фестиваль не раздает. Наиболее конфликтную реакцию вызвал «Пир во время чумы» театра-студии «У Никитских ворот» Марка Розовского. У Розовского в спектакле «смешались в кучу кони, люди»: сыграв, вполне культурно, пушкинскую пьесу, его артисты добавили к традиционному «пиру» заодно еще и пир культуры XX века. Иногда трогательно, иногда плакатно-китчево, остроумно и хулигански на сцене представлены образы-символы, образы-знаки художественной культуры уходящего века: то вдруг появятся Чарли Чаплин со слепой цветочницей из «Огней большого города» (маленький неуклюжий Чарли прочтет ей «Я помню чудное мгновенье»), то вдруг мелькнет блудный сын русского балета Михаил Барышников, то наберет обороты и скорость пластический «черный балет» а-ля Пина Бауш — пушкинистам это было пережить трудно.

Но Марк Розовский никогда не присягал в нашем театре традиционализму, его студийные поиски всегда несли смуту. Вот и на сей раз мы увидели некий сумасшедший корабль, балаган, гремучую жанровую смесь: его студийцы, «ветреная младость» играют свой ПИР. Розовский как режиссер знает — «дома наши печальны», эта тихая мелодия пульсирует в его спектакле, развивающемся по законам джазовой композиции, трагикомического балагана. Но младая жизнь его театра играет у «гробового входа», а вернее, перехода-рубежа веков, рубежа тысячелетий…

Конец века особенно дал о себе знать в «Пиковой даме» С. Рубиноваса. Проза Пушкина поставлена в Каунасе как миф, история увидена словно из прозекторской. Герман здесь изначально и непоправимо болен, но больны и остальные. Все увидено словно во сне: «жизнь после смерти», мир (а вместе с ним и пушкинская повесть) уже прошли через гробовой вход, и вот теперь — воспоминание в гротескных, чудовищных снах, где живое и мертвое не борются и не вступают в драматическую схватку. Схватки давно завершились, а этот зловещий миражный театр в холодных жестяных декорациях, с гробом вместо кресла — репортаж из морга, остраненный и временами не лишенный остроумия…

Зато божественное сияние радости и света, человеческих улыбок и глаз, душевной гармонии, а также искомых «покоя и воли» — все это осветило спектакль «К …», привезенный из Москвы васильевскими актерами, учениками «Школы драматического искусства». Сами они назвали спектакль «домашним вечером», тихим вечерним музицированием: три актрисы поют романсы на стихи Пушкина, актер Игорь Яцко читает, обращаясь к ним, но при этом находясь в тайном диалоге со зрителями, пушкинские эпиграммы, мадригалы («уездной барышни альбом», пожелтевший и даже истлевший, словно оживает в его руках). Они радостно-спокойны, как бы ничего не играют — но за пушкинскими письмами, фразами, шутками, романсами — перекличка голосов, перекличка человеческих надежд, душевных движений, страхов, ожиданий: они не истлевают, они остаются в памяти культуры и могут быть театрально воссозданы, «повторены». Спектакль, выдающий себя за простой музыкальный вечер, — на самом деле попытка артистически воссоздать гармонический строй души, в которой влюбленность в жизнь, ее «легкое дыхание» преодолевает вечный страх «ночной дороги». «Другая жизнь и берег дальний» — вот чем на самом деле представляется Школа Анатолия Васильева со своими печально-просветленными песнями: когда слушаешь его актеров, кажется, что играющая и поющая человеческая сущность способна преодолеть любое отчаяние и любую чуму, противопоставив ей ПИР одухотворенного и осмысленного артистизма. Спектакль был сыгран в зале Псковского художественного музея, артисты и зрители расположились среди экспозицией, и казалось, что картины, вывешенные там, — участники этого вечера, они взирали на собравшихся с нескрываемым любопытством.

Фестиваль завершился в Святогорском монастыре, на могиле Пушкина, где в день его смерти, 1 февраля, монахи отслужили литию. Небеса сияли, мороз трещал, было спокойно, торжественно и чудно. Актеры Омска, Красноярска, Орла, Москвы, русские, немецкие исследователи, жители Пскова и Пушгор, а также французский актер Филип Сент-Пьер, резвый, черный и кудрявый — до смешного похожий на Пушкина из учебников родной речи, — персонажи «Капитанской дочки», «Маленьких трагедий», «Повестей Белкина» — стояли во время службы у могилы «солнца русской поэзии», и это была никем не сочиненная финальная мизансцена пушкинского театрального фестиваля.