Мы только что простились с Давидом Исааковичем. Мне даже как-то не очень ловко называть его Давид Исаакович, потому что для меня он Додик. Мы не ровесники, но все-таки близкие по возрасту люди и прожили долгую дружную жизнь со студенческой скамьи до последних дней его жизни. Мы были в нежных, чутких отношениях, хотя за столом, в компаниях ни он, ни я не бывали. Я узнавал про него, он узнавал про меня по бесконечным телефонным разговорам.

Помню светлые яркие наши юношеские годы учебы у Бориса Вольфовича Зона и неуспехи — его и мои — на нашем режиссерском поприще. Я все время помню праздник его 80-летия, того живого, яркого, веселого, искреннего человека, каким он обнаружился для меня в день юбилея. И поток прессы в его адрес, и его поведение, и все, что было сказано, — без преувеличения, достоверно, адекватно — вот это все мне помнится, несмотря на то, что мы простились с ним навсегда. И мне кажется, что он таким и останется — не в печальном и траурном ореоле, а в венце славы и всеобщего признания, ведь не только Санкт-Петербург, весь мир отозвался на его юбилей. И хочется, чтобы так было — чтобы остался он в памяти в празднике своем, заслуженном удивительной жизнью — скромной, трудолюбивой, принципиальной.

До этого юбилейного торжества он казался мне интровертом, человеком тихим и замкнутым, со своими тайнами, о которых я что-то знал, но не вполне достоверно. Мне казалось, что он застенчиво-смущенно-вкрадчиво-тих. А на празднике я увидел друга в ином качестве. Этот человек был подвижен, реактивен, он был веселым и озорным, шутливым. Мне показалось, что он может быть не только громким, но и резким, категоричным, я услышал властные нотки, которых никогда не замечал ни в телефонных разговорах, ни в наших тихих встречах. На юбилее для меня обнаружился совершенно неожиданный портрет Давида, и я возрадовался этому, потому что это как-то роднит, сближает. При всей моей к нему почтительности и зависти, мне, конечно, хотелось бы быть не чужим — по стилю человеческому, профессиональному. Мне не хотелось бы быть человеком из другой «семьи».

Наш курс закончило шесть человек. И Давид в этой шестерке прошедших весь путь старший — по возрасту и по праву. Хотя он никогда не пользовался правом старосты, властью, данной ему нами добровольно. Он как-то со всеми был ровен, хотя каждому казалось, что именно он — самый близкий друг Карасика. Мне и сейчас кажется, что из всей нашей шестерки я ему самый близкий. Но при жизни мы отношений не выясняли, а теперь уже и не к чему. Пускай он нам останется всем равно близок.

Июль 1999 г.