В нашем театре — Харьковском академическом имени Т. Г. Шевченко, бывшем «Березиле» Леся Курбаса, реформатора национальной сцены, — любят вспомнить про Валерия Ивченко. Для одних он навсегда остался Валерой, для других — Лериком, для третьих — Валей. «Это правда, что Валя приезжает к нам на юбилей?» — слышится из телефонной трубки взволнованный голос профессора В. Н. Айзенштадта, одного из трех «китов» на украинском театре. «Правда», — говорю сухо, потому что уже надоело всем отвечать одно и то же.

И вот в марте 97-го он едет на 75-летие своего родного дома. Анатолий Литко, главный, сурово предупреждает, что Ивченко надо встречать на «Волге». «Анатолий Яковлевич, у нас нет „Волги“», — ропщет завлит, то бишь я. После чего следует короткое: «Достать».

И вот он ступил на перрон. На автостоянке его дожидался зачуханный театральный «Жигуль». Владимир Маляр, друг-коллега, объятиями встретив ступившего, обронил: «Что-то ты, Валера, недоспал». А Валерий Михайлович, как выяснилось, учил текст, потому что по сценарию юбилейного торжества ему предстояло выйти в отрывке спектакля «Не стреляйте в белых лебедей» в роли Егора Полушкина.

И вот он выходит на сцену. Овация. Наконец-то над притихшим залом летит его голос — негромкий, раздумчивый, светлый, — вызывая у всех, кто благодарно помнит актера на этих подмостках, щемящую ностальгию.

Бытует мнение, что Валерий Ивченко не только по своим корням, по своей сегодняшней причастности к радостям и бедам шевченковцев — наш и больше ничей. Впрочем, этой ревнивой мыслью грешат и предлагаемые воспоминания.

Елена СЕДУНОВА,
завлит.

До поступления в студию Валера играл на сцене любительского театра харьковского Дворца культуры милиции и, уже приобретая профессиональные актерские навыки, не порывал связей с этим театральным коллективом, радовался его успехам. В студии было две группы. Одну вел И. П. Костюченко, отбиравший абитуриентов с прицелом на воспитание актеров украинского народного склада. Другую, по мнению ее руководителя Б. П. Ставицкого, составляли студийцы интеллектуальной направленности. Если мы, костюченковцы, делали жанровые этюды о Стецьке и Грицьке, то Валера со своими партнерами выбирал отрывки из драматургии Чехова, Горького (в «Чайке» Валерий играл Треплева). Несмотря на это внешнее, скорее, типажное разделение, требования ко всем были одинаковы. Мы учились у одних и тех же педагогов из числа ведущих мастеров шевченковской сцены, работали в одних и тех же спектаклях, и мне как «сельскому парубку-балагуру» было в охотку играть с «мыслящим» Валерой.

На все сдачи наших спектаклей приходили придирчивые опекуны-шевченковцы, и среди них С. Ф. Ходкевич, директор студии и ведущий курса, Л. И. Сердюк, художественный руководитель театра, Б. Н. Норд, его главный режиссер (тогда в театре было двойное, мало понятное нам, творческое руководство).

Репетировали в зале имени Марии Заньковецкой, где сейчас у шевченковцев малая сцена «Березиль». Там же проходили занятия в танцклассе Э. Г. Рабинович. «Благородный» уклон Валеры проявлялся и в его танцевальных интермедиях. Я отбивал чечетку, танцевал вприсядку, увлекался всевозможными прыжками, «разножками», а Валера мог галантно пройтись в бальном танце, бойко гусарил, шарманил напропалую. По всем предметам он был образцовым. Не помню, чтобы хоть раз опоздал на занятие. Как у круглого отличника мы всем курсом перед экзаменами списывали у него конспекты, написанные аккуратным убористым почерком. Но пренебрежительного или же снисходительного отношения к заядлым прогульщикам за Валерой никогда не водилось. Бывало, подъегорит меня: «Ну, что, отлыниваешь? И правильно делаешь». От него веяло приязнью и добродушием, и юмор его — порою, с легким уколом, подпущенным как бы невзначай, — был добрым. И вообще-то Валера всегда был душой нашей актерской вольницы.

Среди нас, своих однокашников, Валера выделялся пытливостью, способностью успевать многое, о чем мы еще не удосуживались подумать. Участвовал в радио- и телеспектаклях, находил возможность смотреть самые сенсационные спектакли в Киеве и Москве и потом делился своими впечатлениями, спорил до хрипоты. После окончания студии ни для кого не было удивительным, что его оставили в театре им. Т. Г. Шевченко. Наверное, он и не мыслил себя без этого театра, без его чудаковатых «стариков», без его священных традиций и культа экспериментаторства.

Первые роли — выходные, как и у всех новоиспеченных шевченковцев, — были не менее интересны в исполнении Валеры, чем вскоре последовавшие за ними его большие роли. Помню мастерски сыгранного почти бессловесного слугу в «Дуэнье» Шеридана. Спектакль Владимира Крайниченко начинался с представления персонажей в застывших позах на вращающемся круге. Уже в этом минутном характерном показе Валера был замечен и обласкан публикой — настолько метко был схвачен облик угодливого лукавого героя. Все детали костюма были подогнаны одна к другой. Каждая реплика доносилась до зрителя, каждое движение было классически выверено при том, что однажды удачно найденное никогда строго не фиксировалось и не шлифовалось, а трансформировалось от спектакля к спектаклю. Валера во всем был педантом.

После «Дуэньи» к нему пошли роли в «Дальней луне» С. Голованивского, «Над Днепром» А. Корнейчука, «До свидания, мальчики» по Б. Балтеру, «В день свадьбы» В. Розова. А потом уж и на него ставили спектакли.

Валентин МОРОЗОВ,
актер Харьковского театра для детей и юношества

Мы пришли с Валерием в театр в один год. Я был сущим новичком, а он как недавний студиец был занят во многих спектаклях. Время, начало шестидесятых, окрыляло, а главным нашим достоянием была молодость. После спектаклей мы гурьбой шли на всю ночь к Адольфу Шапиро, лелея идею создания «Ночного театра», собирались на квартирах, потом в помещении ДК связи, репетировали «Увидеть вовремя» Л. Зорина и выпускали спектакли, публичные показы которых, правда, согласовывались с высшими партийными органами.

Конечно, нас, как любую молодежь, что-то не устраивало в пристрастиях и манере актеров старшего поколения. Но мы не противопоставляли себя им. Лесь Иванович Сердюк, Виктор Никитич Мизиненко, Евгений Васильевич Бондаренко и другие мастера театра растили нас в строгости, относились к нам без амикошонства, иногда подтрунивали. Бывало, Сердюк скажет: «Ну, что, наивный марксист?» Или: «Господа пролетарские артисты, готовы?» Позволялось и нам подурачиться. Как-то по дороге на гастроли, в поезде, мы с вечера подменили содержимое заветной бутылочки Мизиненко безградусной жидкостью такого же цвета. Наутро Виктор Никитович степенно налил себе стопочку, мы хором крякнули, он выпил до дна, сказав лишь: «Что-то моя супруга не то наколотила». Шутка была принята по-актерски.

Мы «болели» Эфросом и в угоду времени отказывались от громоздкого грима, наклеек и накладных толстинок, пытаясь оправдать драматизм роли изнутри. На посту главного режиссера театра Бенедикта Наумовича Норда, с его богатой психологической школой, сменил Владимир Крайниченко, почти наш ровесник, близкий и понятный нам. Вместе с ним в театр ворвались выпускники Киевского театрального института, ученики Марьяна Михайловича Крушельницкого, Владимир Загоруйко и Лесь Танюк со своим свежим репертуаром и новым подходом к его сценическому воплощению. Жизнь кипела, и одним из ее несомненных лидеров был Ивченко.

С Валерием было интересно играть. Он никогда не засушивал роль. Шаг налево, шаг направо — это было не для него. По ходу спектакля он разбавлял режиссерские мизансцены своими, казалось, сиюминутными находками, которые тут же подхватывались его партнерами, и спектакль начинал звучать по-другому, глубже и проникновеннее. На репетициях в нем всегда обнаруживалась режиссерская сноровка, выражавшаяся в бесконечных придумках, выявлении новых поворотов роли. Играть диалоги с ним было истинным наслаждением, он исподволь провоцировал на импровизацию и сам был блестящим импровизатором уже готовой к тому времени, выстроенной по внутреннему действию роли.

Когда Валерий ставил «Тыл» Н. Зарудного как дипломник Киевского театрального института, все получалось как бы само собой, непроизвольно — такую атмосферу репетиций он умел создать. Конечно, учитывались особенности характера каждого исполнителя и его творческая индивидуальность, но работали на равных, без скидок на должности и звания.

После хрущевской «оттепели» театр заполонили «производственные» пьесы, но мы и в них, как могли, вытаскивали сшибку человеческих характеров. Неудовлетворение в театре топили в работе на харьковском телевидении, сбрасывая театральные штампы, перенимая специфику игры крупным планом, через глаза.

Валерий был заводилой и в дружеской компании. Первым запевал в театральном автобусе, мчавшем нас на выездной спектакль. А скольких розыгрышей был он зачинщиком! Помню, как мы обычно встречали Новый год — поквартирно. Начинали в нашем с Риммой Кириной доме с украшения елки, приготовления блюд, установления на всякое упоминание о театре табу, которое, конечно же, многократно нарушалось. Пригубив, везли своих жен на санках на квартиру Владимира Маляра и Агнессы Дзвонарчук к бою курантов. Помню, мы у них так пели, что люди под окнами останавливались и слушали. Глубокой ночью заваливались в дом Людмилы Поповой, к ее новогодней индейке. Спали вповалку, а наутро начинался обход квартир в обратную сторону.

Мне часто удавалось видеть его в спектаклях театра имени Ивана Франко, на сцене БДТ имени Г. А. Товстоногова. Мы, коллеги, всегда радуемся его успехам и желаем ему больших творческих удач.

Владимир ШЕСТОПАЛОВ,
нар. арт. Украины

В Харькове Валерий был нарасхват. До сих пор на 9 Мая у Мемориала погибшим звучит его баритональный голос с красивым прононсом. Никогда не был премьером в громком понимании этого слова, но никогда не ходил по сцене угрюмо-однозначным. Звездный был, раскрытый, незаурядный с артистических пеленок.

Любимый ученик Бориса Ставицкого, он ни в чем не унаследовал его сценическую манеру. Не таков был, чтобы кому-то подражать. Помню, как он поступал в студию — травиночка, сутулый. Но в этом неброском парне всех восхитил необычный нерв. Уже в студийные времена он был до неузнаваемости разным в ролях: и гиперболическим, и с выкрутасами, и интеллигентный, и эмоциональный, а главное — потрясающей глубины мысли. После окончания студии, в массовке в «Дуэнье» Шеридана, удивил всех неизбывным желанием играть Кого-то, выкаблучивался увлеченно, радостно, полетно.

Валерий любил свой театр. Наша труппа всегда была сильной, и, может, поэтому молодых актеров подолгу держали на сухом пайке. Однако режиссер Владимир Крайниченко сразу же приметил его. Со временем Валерий заявил о себе как об очень украинском актере, способном поднять не расхожую украинскую бытовуху, а драматургический материал Тараса Шевченко, Ивана Франко, Леси Украинки. А вот в «Тарасе Бульбе», где он в роли Андрия по воле режиссера должен был рвать в клочья якобы украинские страсти, играл откровенно плохо, не его это был спектакль. Постановщик «Тараса», очевидно, уповал на то, что актеры должны знать, как по традиции играют классический национальный репертуар, а большие актеры, и Ивченко в их числе, не знают, как играть украинскую классику.

В шестидесятые годы играть нам было нечего, процветали серые производственные пьесы. Поэтому и возник «Ночной театр» Адольфа Шапиро, тогда выпускника Харьковского театрального института. С просьбой о поддержке этого театрального эксперимента в Москву было направлено письмо, дружно подписанное Арбузовым, Розовым, Зориным, Ефремовым, Шатровым. «Ночной театр» объединил молодых актеров-шевченковцев и студентов актерского факультета. В удушающей атмосфере застоя современной украинской драматургии ставили «Увидеть вовремя» Зорина, «Глеба Космачова» Шатрова (Валерик играл Глеба). Леонид Зорин приезжал на премьеру своей пьесы. Увидев на сцене Ивченко, задыхаясь сказал: «Боже, какой „неврастеник“! Такого парня по всей Москве днем с огнем не найти». В Москве нами живо интересовались, писали в газетах. Мы сыграли несколько аншлаговых спектаклей во Дворце культуры связи, а потом… харьковский обком партии придавил, всех разогнали, Шапиро уехал в Ригу.

В артистической природе Валерия действительно много заложено от актера-«неврастеника»: в душевном строе, интонациях, пластике, в руках, необычайно выразительных. Но он далеко не в каждой роли сполна использовал этот арсенал художественной выразительности, потому что не «амплуастый», а широкой амплитуды актер.

Он был находкой в комедии. В «Благочестивой Марте» Тирсо де Молины на николаевской сцене, куда нас рвануло вслед за Владимиром Оглоблиным, задумавшим свой интеллектуальный театр, Валерий — Капитан Урбина был уморительно-комичным ухажером Марты, неожиданно эксцентричным, с совершенной ритмикой движений. (В Николаеве Ивченко нежно звали Лериком.)

Помню его удивительно разным: Стенли Кар в «Футболе» П. Кантона и Ж. Беллака, Сашка Кригер в спектакле «До свидания, мальчики» по Б. Балтеру (реж. Вл. Загоруйко), Николай Потехин, умный, эстетски циничный доктор в «Чудаках» Горького (реж. Вл. Оглоблин), манкий, с неотразимым отрицательным обаянием Кантаньяк в милом салонном спектакле Анатолия Литко «Жена Клода» А. Дюма-сына.

На репетициях Валерию больше всех что-то нужно было от режиссеров. Одних это раздражало, других, наоборот, очаровывало. Во имя рождения объемной роли он изнурял себя и окружающих. А партнером был талантливейшим.

Не думаю, что в Киевском академическом драмтеатре имени Ивана Франко, где его впервые увидел Г. А. Товстоногов, Валерий нашел себя. Это совсем другой театр, чем наш. Там не принято было брать интеллектом. Ставили, например, всего А. Корнейчука, чтобы тот ни написал. Но за роль Астрова в «Дяде Ване» Валерий получил — надо полагать, справедливо — Госпремию.

Помню, когда готовился спектакль «Не стреляйте в белых лебедей», Валерий забрасывал всех вопросами: «Ну, скажи что-нибудь, а если так?..» На сцене его герой, Егор Полушкин, не проповедовал простые истины, а каждый раз постигал их сызнова. После того, как в ходе репетиций роль сцепилась в своей основе, шла импровизация, в которой обнаруживалась способность внутренне действовать конкретно и точно. Этим даром обладали все большие шевченковские актеры. Из импровизации произрастала неожиданность играемого образа со всеми его психологическими нюансами и обертонами. Валерий — актер самобытный, богатый, неисчерпаемый и прекрасно непостижимый.

Людмила ПОПОВА,
засл. арт. Украины

Не ошибусь, если скажу, что всем шевченковцам начала шестидесятых запомнился ввод Валерия Ивченко на роль Лопуцковского в спектакле «Шельменко-денщик». Комедия, что называется, «пуповая» — обхохочешься. Спектакль, поставленный в 1942 году и поныне сохраняющийся в репертуаре театра, уже в те годы стал его «визитной карточкой». Из поколения в поколение передавались мельчайшие детали в обрисовке ролей. Лопуцковского, незадачливого жениха, играли блестящие комики, усердно шепелявя, спотыкаясь и падая, к вящему удовольствию зрителей. В ход шли гуммозные носы и уши, клоунские парики и грим. Своей трактовкой роли (а времени на ее подготовку было в обрез) Валерий всех ошеломил, сбил с толку. Он представил трагическую личность, не вписывавшуюся в житейский мирок захолустного помещика Шпака и его домочадцев. Сыграл «горе уму» в комедии, скорее, Грибоедова, чем Квитки-Основьяненко. И убедил всех зрителей в том, что бесцельные путешествия его героя — от непонимания и неприятия окружающими. Лопуцковский-Ивченко, вопреки канонам зрительского восприятия, был наивным, трогательным, чистым. Когда он без доли комизма произносил коронно-смеховую фразу — «Пойду думать, пятнадцатая невеста отказала» (а у предыдущих исполнителей невеста оказывалась двадцатой и тридцать седьмой), — зал замирал от высокой трагической ноты.

Одна из первых больших ролей — Кантаньяк в «Жене Клода» А. Дюма-сына. Тогда, в середине шестидесятых, как молодого режиссера меня бросало из стороны в сторону. В Москве, Ленинграде, Прибалтике было много образцов, за которыми хотелось тянуться. В Харькове в то время экспериментировал Адольф Шапиро, провозгласивший себя последователем Курбаса. А Валерий — здесь, рядышком — помог мне задуматься и определить, в какую же сторону идти. Помог своей работой над ролью Кантаньяка и отношением к ней.

Его партнерами в спектакле были уже известные, а ныне народные артисты Украины Рея Колосова (Цезарина) и Леонид Тарабаринов (Клод) — любители купаться в сложностях психологии своих героев. Кантаньяк, выдавая себя за скромного нотариуса, выманивал проект нового вида оружия, ловко используя при этом жену изобретателя, Цезарину. Диалог Кантаньяка и Цезарины напоминал светскую игру в бильярд, когда противники, изящно направляя воображаемый шарик в лузу, наносят друг другу смертоносные удары. В одночасье это выглядело невинным флиртом и единоборством двух искусных игроков, азартной обольстительницы и дипломатического стратега.

После сдачи спектакля — кажется, это было на худсовете — Валерий сказал, что нашел секрет построения диалога. А я тогда подумал: значит, я могу и надо работать прежде всего через актера, при любой режиссерской форме.

В начале 1976-го Валерий вернулся в родные пенаты из Николаевского русского драматического, куда «убегал» года на два. Подготовка спектакля «Ричард III» шла полным ходом. Я попросил его — может, с каким-то интуитивным прицелом — посидеть на репетициях. Его присутствие в зале было незаметным, но я ощущал в нем какую-то напряженную внутреннюю работу. Вскоре он сообщил, что хочет попробовать Бекингема. Я разрешил ему выйти на сцену, хотя сталкивать двух больших актеров, Тарабаринова и Ивченко, в одной роли было весьма рискованно. Валерий предупредил меня: если он поломает мизансцены и режиссерские задачи, чтоб я досмотрел, а там видно будет.

То, что я увидел, заставило меня сделать паузу в репетициях, потому что поменялись акценты. Ричард, этот необыкновенный злодей, поражающий своим красноречием, напором, умом, несмотря на все свои преступления, стал менее страшен, чем его пособник, герцог Бекингем. Именно он оказывался невидимым режиссером кровавых придворных интриг. А ведь это было время Суслова, долговременного «серого кардинала». Сменялись генсеки, а он оставался, услужливый и неуязвимый.

Помню в спектакле «Не стреляйте в белых лебедей» по Б. Васильеву его искреннего взволнованного Егора Полушкина, которого не могу и сравнивать с другими интерпретациями этой роли, виденными в России и Болгарии, в театре и кино. Помню из нашей общей творческой биографии с Валерием многое, в полромана. Второстепенное выветрилось, главное осело и вспоминается с ностальгией.

Анатолий ЛИТКО,
гл. реж. харьковского драматического театра
им. Т. Г. Шевченко, Заслуженный деятель искусств Украины

Когда я пришел в театр, Валера к тому времени уже освоился в коллективе, но это не мешало нашей дружбе. Шутки, анекдоты, розыгрыши, которыми мы щедро одаривали друг друга, вошли в привычку, давали хороший настрой на спектакль. Бывало, захожу в нашу с ним гримерку, а с порога обрушивается сумасшедший рык из-под лохматой бурки — это Валера…

В 1963 году на гастролях в Сочи наш главный режиссер Бенедикт Наумович Норд встретился со своим давним другом Эрастом Гариным. Тот подробно расспрашивал о нашем театре, интересовался, «хулиганят» ли актеры и достаточно ли творчески. Кто действительно хулиганил, так это Валера. И за кулисами, и на сцене мог рассмешить любого.

Шутил с нами и Лесь Иванович Сердюк, курбасовец, непререкаемый авторитет в театре. Нас с Валерой он по-своему опекал. Помню, минут за сорок до первого звонка вызывал нас в закулисный буфет, наливал по стакану вина, которое мы тут же по его настоянию выпивали, не закусывая, а потом, потирая руки, приговаривал: «Теперь я посмотрю, кто из вас первым заболтает текст». И шел с нами играть спектакль. После спектакля следовало его обычное резюме: бойцы!

Случались шутки, и никем не запланированные. Однажды на спектакле у меня сел голос. Добро, что моим партнером оказался Валера. Он доиграл сцену за нас двоих, то и дело спрашивая, что я хотел сказать, и сам себе отвечая. Наблюдавшие эту сцену в кулисах потом говорили, что своим экспромтом Ивченко перекрыл все свои предыдущие выходы в этой роли.

Валерий отличался редкой импровизационностью исполнения. Сохраняя рисунок роли и ее задачи, играл легко, свободно, талантливо. Вчера — Григорий в «Расплате» А. Корнейчука, сегодня — Николай Потехин в «Чудаках» М. Горького, назавтра — Чумичкин в спектакле «На седьмом небе» Н. Зарудного. Это актер, которому позволено импровизировать хотя бы потому, что иначе играть он не может. Он и в партнера вселяет ощущение подъема, когда не знаешь, как ты будешь играть сегодня, здесь, сейчас в рамках заданной режиссуры.

В роли Бекингема в «Ричарде III» был необычайно скуп в пластике, высказывал далеко не все, что роилось в его мыслях. Но в том, что он утаивал, угадывался «второй план». Он якобы не вмешивался в ход событий, оставаясь в тени, но его ненависть передавалась моему Ричарду, подогревая жажду новых преступлений.

После отъезда Валеры из Харькова спектакль продержался недолго. Ричарда уже не играла свита, и король сказал: спектакль закрыт!

Валера умеет быть неузнаваемо разным в спектаклях. Его Егор Полушкин в «Не стреляйте в белых лебедей» по пьесе Б. Васильева был философом от земли, от самой природы. В нем была детская непосредственность и мудрость, укоряющая неспешность и щемящий лиризм. Он всасывал тебя всего, не отпуская до конца спектакля.

В этом спектакле он был еще и сорежиссером Анатолия Яковлевича Литко. Помню, как мы с ним искали костюм для моего героя, Якова Прокофьевича, функционера, живущего по инструкции. В костюмерном цеху наши взгляды вдруг сошлись на пиджаке чуть большего размера, чем требовалось по моей фигуре. И сразу же родилась пластика образа — мешковатость, пришибленность, загнанность. Валера всегда придавал особое значение деталям, отталкивался от них в построении образа.

Мы любили часами бродить по ночным улицам незнакомых городов. Помню, в Ровно, на гастролях, набрели на роскошную клумбу болгарских роз перед горкомом партии. И в ту же ночь в гостинице бросили их к ногам своих жен. А на следующее утро нас под конвоем милиции представили первому секретарю по идеологии. Тот согласился с нами, что «у сусiда грушi кращi». Но дело приняло серьезный оборот — грозило преждевременным закрытием гастролей…

Самым печальным было не это, а уход Валеры из театра. Уходил не просто друг, коллега. Уходил чуткий партнер, актер, который всегда был камертоном сцены, а то и всего спектакля.

Нет уже в живых Леся Сердюка, Данилы Антоновича, Федора Радчука, Лидии Криницкой, Евгения Бондаренко и других великих корифеев, с которыми мы начинали свой путь на сцене. Вспоминая их с благодарностью, хочу, Валера, поднять с тобой по-старинке тост: «Барыс», за нашу с тобой творческую юность!

Владимир МАЛЯР,
нар. арт. Украины
Сентябрь 1998 г.