«Приве-е» — говорил он вместо «привет», называл студентов троглодитами и мог размешать сахар в чашке шариковой ручкой. В его мастерской на постановочном факультете было интересно, как в музее, — все эти макеты, разнофасонные стульчики, шкафики, рояльчики, креслица — все это завораживало и на каком-то этапе парализовало волю: трудно было осознать, что именно Соллогуб так близко работал с Акимовым, трудно было представить, что все это сделано человеческими руками, без помощи какого-нибудь волшебного аппаратика, трудно было соотнести масштаб этого большого человека с его окружением. Его манера разговаривать ошарашивала неподготовленного — посторонние пришельцы, незнакомые с обычаями факультета, деканом которого он был, никак не могли войти с ним в контакт — он все время что-то делал: что-то пилил на дико визжащей пиле, что-то отрезал страшным сапожным ножом, предварительно семь раз отмерив длиннющей линейкой. И вот когда пришелец уже начинал привыкать к этому трудовому ритму, настроившись ожидать окончания рабочего дня, чтобы обратиться со своим явно неуместным в такой обстановке делом, Соллогуб, выключая станок, разворачиваясь всем могучим корпусом к посетителю, внезапно и очень громко кричал: «Вы ко мне?» Посетитель приседал от неожиданности и что-то лепетал вслед удаляющейся спине Соллогуба. Через сорок или двадцать минут Соллогуб возвращался, и дождавшийся визитер вознаграждался за свое терпение приглашением войти в мастерскую, где сесть было негде — все место занимал огромный рабочий стол и стеллажи с макетами… Соллогуб включал пилу… Зато ощущение, что ты побывал в кузнице Гефеста, оставалось навсегда. Это был стиль Соллогуба, у него был этот стиль, исключительный, ни на кого не похожий, мощный.

Студенческий шарж на А. В. Соллогуба из архива автора

Он говорил очень громко, потому что во время войны — а он воевал и имел награды! — был контужен и оглох на одно ухо. У него не было в этом ухе барабанной перепонки, и по большим праздникам он «закладывался» со старшими студентами, что выпустит сигаретный дым через ухо. И выпускал! Конечно, он обрастал легендами и сам был живой легендой.

Он всячески подчеркивал свою принадлежность к ремесленному клану и ходил по факультету в фартуке и нарукавниках.

Предметы, которые он вел — черчение и макет, невозможно было сдать с первого раза, даже самые способные и усидчивые сдавали зачеты по несколько раз.

Карикатур на него было нарисовано, пожалуй, больше, чем на любого политического деятеля всех времен и народов. Художники выражали себя и свой протест, рисуя Соллогуба. Соллогуб с огромной рейсшиной в руке, Соллогуб с задувалкой (инструмент для окраски), Соллогуб среди своего макетного царства. Даже проекты памятников Соллогубу, сделанные из деталей, которые он задавал чертить!

Студенческий шарж на А. В. Соллогуба из архива автора

Студенческий шарж на А. В. Соллогуба из архива автора

Злились на него страшно. Из-за него лишались стипендии, брали академку, уходили из института. Его требования казались абсурдными, лишенными смысла, устаревшими, далекими от жизни и тем более — от ИСКУССТВА, которым мы все собирались заниматься в дальнейшем! «Ну Алексей Василич! Ну зачем это надо!»

Рассудок протестовал, глаза боялись, руки делали что-то ужасное.

На втором курсе я нашла классно сделанный рояльчик, на брюшке которого было написано «Орлов» — то есть рояльчик три года назад был сделан Орловым и сдан Соллогубу. Рояльчик был точно такой, как надо было сделать мне для задания по макету, я перекрасила его и довольно уверенно отправилась на зачет. Увы! — «Перекрасила?» — сказал Соллогуб. — «И что, думала, не узнаю? Это Орлова!»

Он все эти наши изделия знал наизусть! Десятки тысяч запоминал и мог отличить. И отличал, и не ставил зачета, и отправлял снова и снова делать задание по макету или черчению!

Казалось бы, ведь ему было бы проще — из-за нас он приходил в праздники, и по выходным, и… ну, как некоторые педагоги делают? Устают. От студентов, от их тупости, от их хитрости: «Ну ладно, давайте зачетку». А Соллогуб так не мог сделать. Он не признавал халяву, туфту. И заставлял переделывать. Еще раз. Еще. Пока ты не начинал что-то соображать и уметь.

— Нет, ну зачем мне машиностроительное черчение! Да и вообще я художник, а не чертежник! Не собираюсь я в жизни чертить ничего! Завпост будет чертить! И макет за меня макетчик будет делать!

Но вот мы заканчивали институт и попадали в театры, где, конечно, не было ни макетчиков, ни завпостов, а если и были, то все равно приходилось все делать самим, и тут-то и выяснилось, что никто иной, как Соллогуб, с его казавшимися абсурдными требованиями, подстелил соломки на всю оставшуюся профессиональную жизнь.

Это только потом, много позже, становилось понятно, ЧТО он преподавал на самом деле. Что пройдя через его выучку, невозможно было сесть в лужу ни при каких обстоятельствах. Он учил тому, что и в профессии и в жизни не должно быть халявы. Он насильно давал школу, и этот код, который он закладывал в голову, действительно помогал — в реальности, в жизни, в искусстве.

Студенческий шарж на А. В. Соллогуба из архива автора

И для всех выпускников его имя было как пароль — за вопросом: «Как дела на факультете?» — сразу следовал следующий: «А как там Соллогуб?» Потому что ни его уроки, ни его самого забыть невозможно. Потому что он, как Петропавловка для Питера, был основой, законом и главной достопримечательностью факультета. Пейзаж без него не мыслиться, не видится, не настоящий.

Май 1999 г.