Она вернулась.

Семнадцать лет назад погиб ее сын.

Она первая поняла тогда все. Кинулась на сцену, цеплялась за доски. Минута — чтобы не умереть.

Со слезами, усилием справляясь с собой, еле стоя на ногах, но стоя, она начинала: «Вечерний звон…» Финал был прямым и однозначным. Надо держаться, надо жить, надо жить, страдать, терпеть и веровать. Все жертвы принесены. Отныне у нее не осталось ничего, кроме творчества, кроме театра. Взрывы рыданий Полины Андреевны и Маши.

Тогда ее звали Аркадина.

После гибели сына она переменила фамилию и назвалась Кручининой.

Теперь, спустя семнадцать лет, пройдя «горести и скитания», она вернулась в родной город, в театр, где играла в последнем спектакле Геннадия Опоркова — в его незабываемой «Чайке» 1982 года. К своим партнерам. В «стоячее болото захолустной жизни», как сказано у Островского. На свою сцену.

Аркадина. Кручинина. Эра Зиганшина.

Сюжет, не правда ли? Сюжет.

Он, и только он, занимает меня в спектакле «Без вины виноватые», о режиссерских качествах которого помолчим. Его, и только его, играет в Кручининой Э. Зиганшина, рифмуя темы, роли, ситуации.

Вы видели костюмы Ермоловой, выставленные в Театральном музее? Это совершенно крошечные платья, примерно сорокового размера. Она, Ермолова, была миниатюрна (наверное, В. Серов специально рисовал ее снизу, чтобы великая артистка выглядела действительно величественной, и совсем не понимаю, почему Кугелю, впервые увидевшему ее в Шпажинском, она показалась «высокой» и «статной»).

… В проеме боковой двери появляется крошечная хрупкая фигурка и долго стоит, глядя на это огромное пространство ленкомовско-балтдомовской сцены… Лица не видно. Видно только множество ее лиц на фотографиях в рамах. Это — как воспоминание о «Чайке» (они висели тогда на стенах, теперь сняты к приезду артистки) и один высокий живописный портрет — то ли Ермолова, то ли Комиссаржевская, то ли Зиганшина в Аркадиной…

«Стояли сумерки, полз туман, и в тумане копошились призраки, падало доброе и слабое, росло и забирало власть сильное и злое…» (А. Амфитеатров. Марья Николаевна Ермолова)

Белеет огромный стол, мосты арьерсцены тихо темнеют за черным тюлем в глубине… Голубой дым стелется из открытой двери, из-под ее ног… Долгая-долгая пауза (лучшее, что есть в спектакле. Нет, еще ее монолог о сыне и его смерти. Не оторваться). Она снимает туфли и, став без каблуков еще меньше, босиком ступает по этому голубому туману на покинутые давно подмостки. Она заново осваивает это нечеловеческое пространство. Раскачивает штанкет. Ступает по движущемуся столу, уходит далеко-далеко и возвращается к залу. Она вернулась.

Темы Кручининой этого спектакля до болезненности напоминают темы той «Чайки».

«Прекрасная артистка! Среди пышных цветов красноречия, которыми вас засыпают сегодня моковские критики, примите скромный букет, — скорее „пучок“, — воспоминаний…» (В. Дорошевич. М. Н. Ермолова)

Э.Зиганшина играла удивительную Аркадину, несущую в себе редкий дар духовного лидерства. Рядом с нею унылая жизнь других приобретала смысл, хотя дотянуться внутренне до Аркадиной не было дано никому. Это ощущение пронизывало весь спектакль. Пронизывает и «Без вины виноватых».

Э. Зиганшина (Кручинина). «Без вины виноватые». Театр «Балтийский дом». Фото из архива театра

Хотя она стала мудрее. И если семнадцать лет назад ее, актрису, профессионалку, попросту раздражало дилетантство и самоутверждение Треплева, то теперь, потеряв сына, она с материнским всепрощением воспринимает Незнамова, его нервность, грубость, «хипповый» эпатаж. И так же, как когда-то в «Чайке» была сыграна преемственность актерских поколений (от Аркадиной — к Заречной, как от Ермоловой — к Комиссаржевской), так и в «Без вины виноватых» возникает диалог актерских стилей и типов, «отцов и детей». Как от Ермоловой — к Орленеву, так от Эры Зиганшиной — к Дмитрию Воробьеву, «неврастенику» следующего поколения. Ее «ермоловская» стойкость, сила, цельность — и его вибрация (от комплексов до амбиций).

Впрочем, они, мать и сын, стали ближе, ибо за семнадцать лет появились и другие темы. «Мне нравится моя болезнь», — говорит Кручинина. «Дохожу до галлюцинаций», точнее — она доводит себя до галлюцинаций (мотив болезни был испробован П.Фоменко и Ю.Борисовой в вахтанговском спектакле). А болезнь — это уже «комиссаржевское», в чем «не было ничего регулярного, ничего кругообразного, симметричного… Ее лицо не было правильным — скорее оно было неправильное…» (Кугель)

Кручинина нарочно возбуждает себя воспоминаниями, как нарочно возбуждает меня воспоминаниями об Аркадиной Эра Зиганшина. Она так же, как тогда, «держит спину» и улыбается. Только прошло семнадцать лет.

Игра теней.

Она вернулась.

Июль 1999 г.