Н. Саймон. «Калифорнийская сюита».
АБДТ им. Г. Товстоногова. Режиссер Николай Пинигин, художник Зиновий Марголин

На афише БДТ — новое название. Скромное, вроде бы ничего не говорящее: Нил Саймон. «Калифорнийская сюита». О чем сюита, почему «калифорнийская», чего от нее ждать нам, зрителям, — вроде бы ничего заранее неясно. Впрочем, нет, если не просто скользнуть взглядом по афише, а поворошить в памяти, она заговорит.

Ну, конечно, Нил Саймон — это же популярный американский драматург, чьи «хорошо сделанные пьесы» прижились и у нас. На сцене БДТ годами шел спектакль «Этот пылкий влюбленный» с блистательным дуэтом А. Фрейндлих и В. Стржельчика. Было такое еще «до того» — до эпохи всеобщей коммерциализации театров, и ставил спектакль Г. Товстоногов. Попробуйте вообразить, что его спектакль наглым «чесом» прокатывается по российским городам и весям с билетами по сногсшибательной цене — невозможно! Но уже тогда о таком спектакле говорили — «бенефисный», «актерский», как бы осторожно выделяя из сводной афиши репертуарного театра-дома, намекая на возможность его автономного существования.

Теперь таких «автономных» постановок с неприкрытым коммерческим лицом развелось — жуть! Одна Москва систематически наводит дрожь на Питер своими гастрольными наскоками — громкие имена, убойная стоимость билетов и весьма скромный художественный результат. Впрочем, народ валом валит, прессой же очередные гастролеры вовсе не интересуются — касса «сделана» и без нее.

Тут-то и подоспевает премьера БДТ. Пьеса — «звездная», на двоих, и звезды в наличии. А Георгия Александровича уже десять лет как нет с нами, и одно имя не может охранить театр от всяческих, так скажем, веяний. Идет же рядом с его неувядаемым «Дядей Ваней» сегодня разудалая «Кадриль» — и ничего…

А. Фрейндлих (Ханна Уоррен), О. Басилашвили (Уильям Уоррен). Фото А. Беляковой

Да, но ведь здесь-то — товстоноговские звезды — Алиса Фрейндлих и Олег Басилашвили, они должны, обязаны служить гарантами того, что спектакль не свалится ни в одну, ни в другую бездну — ни в антрепризность, ни в провинциализм.

К тому же другой спектакль Н. Пинигина, идущий сейчас на большой сцене БДТ, — «Арт» — никак в провинциализме не упрекнешь. Напротив, изысканное зрелище, где за дискуссиями о ценностях абстрактной живописи проступает интереснейшее сцепление характеров, психологически тонко проработанных актерами. Значит, с этим режиссером и такое возможно?

Вот такие душераздирающие гадания по афише смущали меня, и выход был один — окунуться в спектакль, отбросив все предвзятости.

Первое впечатление… никакое. Номер в гостинице средней руки. Справа — спальня, слева — гостиная. Окна — во всю стену, и за ними — синее небо и ветвь цветущего дерева (юг!). Обстановка ничем не примечательная, сугубо функциональная. Но есть в ней (видимо, специально для нас, а не для обычных постояльцев американских гостиниц) особый шик: пользуясь дистанционным пультом (как для «телика»), можно не сходя с места раздвинуть занавеси на окнах и даже поднять на дыбы перегородку между комнатами (правда, зачем — неясно). Словом, оформление художника З. Марголина скорее информативно, чем образно. Вы получаете подтверждение, что Калифорния — это южный штат Америки и механизация быта в гостинице — на высоте. Не более того.

А. Фрейндлих (Диана Николс), О. Басилашвили (Сидней Николс). Фото А. Беляковой

Впрочем, Бог с ней, с обстановкой. Вот от окна отделилась тоненькая женская фигурка в элегантном брючном костюме, приблизилась к нам… Она! Еще ничего не сказано, ничего не произошло, а ощущение внутреннего напряжения уже возникло. В том, как она закуривает сигарету, звонит по телефону портье, нервным движением поправляет коротко стриженые под мальчишку волосы, во всем сквозит эта внутренняя тревога и ожидание… чего? поединка? А вот и противник — большой, вальяжный, в светлой спортивной куртке, загорелый и моложаво-седой. Американская белозубая улыбка и спокойная доброжелательность — полная противоположность женщине.

Бывшие супруги, родители повзрослевшей дочери, которую им теперь приходится «делить». Но главное — не их теперешний спор. Актеры играют прошлое, которое никуда не ушло, стоило им встретиться, — оно ожило. Привычная конфронтация во всем, даже в мелочах, ибо у них разные жизненные ценности. Ей мила нью-йоркская деловая суета, знакомства, связи, встречи, марка автомобиля — стандартный набор. Ему — здешняя размеренность и тишина. У него другой стандартный набор. Он готов ей во всем уступать, но то, как искажается его лицо прежде, чем он ответит ей спокойно, и долгая пауза перед этим ответом, во время которой он привычно надувает щеки, говорят о многом. Чем неподвижнее он, тем нервнее и короче ее движения, кажется, что она танцует вокруг него какой-то мальчишеский «индейский» танец. У нее и мимика — как у дерзкого ребенка, который дразнит противника, уверенный в своей безнаказанности. Это отблески их былых семейных стычек, вечного спора за первенство… в любви? Совершенно нелогично с ее стороны вести себя сейчас так, когда каждый — отдельно, и что ей до него?.. А сколько затаенной ревности в небрежном, казалось бы вопросе, ирония прикрывает нечто, саднящее душу.

Наконец решила — уступить сейчас, чтобы победить потом. На глазах — слезы, на губах — старательная улыбка, и в голосе — непреклонность. Маленький стойкий и очень одинокий солдатик. Уже от порога он вдруг рывком поворачивает ее за плечо к себе лицом — и она благодарно и так по-женски утыкается ему в грудь. Минута блаженной слабости. А когда закроется за ним дверь, она попытается «сохранить лицо» хотя бы перед самой собой: позвонит портье с выговором за опоздавший к этому свиданию заказ — его любимый чай с лимоном.

Двое сыграли этюд о любви, которая не умирает, даже когда ее давно и согласно похоронили.

Следующая пара — другая история. И снова — о любви. Хотя, казалось бы, главное событие — несбывшаяся надежда уже немолодой актрисы на получение «Оскара». Она суетлива и даже несколько истерична: и платье-то ей не нравится, и времени собраться на церемонию — в обрез (впрочем, какой женщине его бы достало?). «Суматошные сборы» — так можно было бы оза-главить первый этюд, так сказать изнанка быта «звезды». Не стесняясь, задирает юбки: а что такого, она — обычная женщина. Загадочен скорее ее муж — словно в панцире своего смокинга и белоснежной сорочки, с гладко прилизанными на пробор седыми волосами, ироническим изломом бровей, сигарой в зубах и какой-то нарочитой чеканностью речи. Загадка раскрывается в развязке этой истории: «Оскара» она, конечно, не получила, немного (а вернее, сильно) подвыпила — и теперь играется этюд на тему «Что их связывает?» Снова поединок, но уже в ином жанре.

О. Басилашвили (Марвин Майклз), А. Фрейндлих (Милли Майклз). Фото Б. Стукалова

«Почему ты меня не любишь?» — вопрос она задает прямо в лоб, но ответа нет. Им сейчас владеют только два чувства — непонятное злорадство и вполне понятная усталость уже немолодого человека. С каким мстительным наслаждением он чеканит свое «Ты вела себя от-вра-ти-тель-но!» — словно реванш берет. И каким привычным жестом снимает свой широкий радикулитный пояс — сейчас, наверное, хорошо бы растереться чем-нибудь согревающим, прилечь … Но нет, куда там! Она вскакивает на кровать, в боевой стойке, полураздетая, в полупрозрачном одеянии, сползающем с плеч, — фурия, все еще привлекательная, несмотря на годы и неудачи. Она «рвет страсти в клочья», он уходит в глухую оборону, корректно отбиваясь от ее обвинений в склонности к мальчикам: он — денди, он — джентльмен. Она — вся яростный вызов, он — ледяной сарказм. А мне тайный голос нашептывает: «Не верю». Не верю, потому что актер демонстрирует мне своего героя, и я буквально съеживаюсь, глядя как Басилашвили манерничает. Увы, и актриса здесь не вызвала моего сочувствия — ее Диана кричит о своей любви, ползает на коленях, и все это отдает немного vulgar, как писывали во времена Пушкина (поклон юбилею!). Впрочем, и здесь финал лирический: она покинула «поле боя» — их безрадостное супружеское ложе, убежала в гостиную, там скорчилась на полу у перил — и это мгновение тишины было моментом истины. Он наконец пожалел ее, страдающую, подошел, и она благодарно приникла к нему на грудь. Два не очень счастливых человека, необходимых друг другу в своем одиночестве. Музыка.

Что-то после этой истории мне немного взгрустнулось, и не героев жалко — актеров. Они заслуживали драматургии поглубже, посодержательнее… Оставался третий акт.

…Первое впечатление — шоковое: он вскакивает с кровати и мечется по спальне, седые кудряшки взъерошены, вид самый жалкий. Разыгрывается «классическая» ситуация: жена вот-вот появится на пороге, а в его постели спит мертвецки пьяная девица, неведомо как сюда попавшая. Ситуация водевильная, и театр выжимает из нее все возможное, к полному восторгу зала. И чем больше суетится актер, тем сильнее восторг. Хочется крикнуть — да остановитесь же! О, где ты, тень Г. А.?..

И она появилась. В облике жены. Поразительно то мудрое домашнее спокойствие, которым веет от всего облика скромной Милли — гладко причесанной, темноволосой и, кажется, даже темноглазой. (Знаменитые зеленые глаза-виноградины Алисы Фрейндлих, неужели вы умеете менять цвет?) Через все режиссерские смакования комедийных ситуаций она проходит с громадным чувством собственного достоинства и, не побоюсь сказать, женского материнского величия. Как неожиданно сострадающе смотрит она на спящую девчонку, прикрывая ее голый зад одеялом. Муж торопится помочь ей — и они укрывают ее вместе… Не случайно именно в этот момент у него вырывается: «Милли, я люблю тебя больше, чем когда-нибудь…» Она принимает это несвоевременное признание со спокойным достоинством — а как же иначе? Она знает — он не может не любить ее, ведь вся их прошлая жизнь была прожита в абсолютном и естественном доверии друг к другу. Вот эту атмосферу домашнего тепла, уюта чистоты отношений несет в себе Фрейндлих-Милли. Ей и в голову не приходит какое-нибудь грязное подозрение, несмотря на странное поведение мужа. Так долго не приходит, что надо ей прямо напороться на девчонку в постели, чтобы начать что-то понимать в происходящем. Вот эта внутренняя неуязвимость Милли и составляет ее нравственную силу, тот свет, отблески которого освещают и сиюминутную несуразицу, вклинившуюся в ее жизнь.

Как она, сидя у изголовья кровати, говорит по телефону с детьми, ссылаясь на пропажу багажа в аэропорту, — потому, мол, и голос у нее «не такой». Никто никогда не узнает, что она здесь пережила. А рука чужой девчонки, откинутая во сне, лежит у нее на коленях — и она не отталкивает ее, она — Мать. И когда на закрытие занавеса супруги выходят дружно под руку, он, уже пристойно одетый, благообразный, и она, с виду такая мышка, зал снова благодарно аплодирует, отзываясь не только на мастерство актрисы, но и на свет добра, который она несла.

Театр побеждает тогда, когда в теперешних анекдотах, цепь которых и составляет «Калифорнийскую сюиту», ему удается высветить историю взаимоотношений трех пар, таких разных и в то же время схожих, ибо их истории — это вечная история Мужчины и Женщины, история Любви. И первенство в этой игре с прошлым принадлежит А. Фрейндлих, ее мастерство и мудрая человечность таланта делают игру ювелирной, она — как брилиант, поворачиваемый под лучом театрального света, вспыхивает мимолетно разными гранями.

Особый сюжет спектакля — это публика. Она — его благо и зло. «Погода в зале» лучше всего свидетельствует о «погоде в доме» — сегодняшнем БДТ.

Театр взял пьесу, достаточно поверхностную, с дешевыми репризами. Например, Он в первом акте упоминает о некой «трогательной девушке» —и следует ее реплика: «За какое место она тебя трогает?» Полный восторг зала. Подвыпившая Актриса во вторым акте гордо сообщает, что она «блеванула на Версаче» (то есть на обладательницу костюма от Версаче на рауте). Опять восторг понимания. И тогда приходит отчетливая мысль: «Да, зал в БДТ уже не тот».

Зал, на мой взгляд, мешает О. Басилашвили уберечься от пошловатого комикования, «тянет» актера своими реакциями. Но этот же зал благодарно откликается на бесхитростную проповедь добра, на все те мимолетности любви, которые рассыпаны по спектаклю.

За них — спасибо.

Июнь 1999 г.