Конец века близок. В Апокалипсис верится. Радиация незаметна.

И герой на сцене — очень нервный, очень уязвимый, словно опаленный жгучими солнечными лучами, лишенный озоновой защиты. «Облученными» иногда называют героев, явленных на сцене силами молодой «бутусовской» команды. Впрочем, они уже не являются самыми молодыми — дальше них по пути самоотверженной игры смыслами и собственным «я» пошли ребята из «Интерстудио» со своим призывом «В Мадрид! В Мадрид!»

Михаил Пореченков несколько обойден вниманием прессы, вероятно, именно потому, что ему из всех четырех досталась самая малая доза «облучения». На фоне худеньких поджарых тел своих однокурсников он выделяется здоровой медвежьей ухваткой и удалью Стеньки Разина. Тип узнаваем. Этакий сибирский мужик, вкусно хрустящий огурчиком на пороге натопленной бани. Он не знает крайностей. Пьет — запоем, бьет — челюсть отваливается. При этом несокрушимый варвар обладает наивными круглыми детскими глазами. Напившись, он тоскливо устремляет мутный взор в небеса и жалобно вопрошает — зачем? Но этот яркий представитель «абсурда по-русски» поставлен в жесткие условия конца века и надвигающейся виртуализации всей земли. Пролетарии всех стран заражены радиацией. И нет ни бани, ни соснового леса вокруг. Герой Михаила Пореченкова вместе со своими «товарищами по несчастью» сидит на краю тысячелетия, болтая ножками — в ожидании смысла.

Окажись актер изначально в другой театральной системе, вне режиссерских поисков Юрия Бутусова — он был бы, возможно, менее интересен. Слишком очевидны возможности использования его фактуры и актерской индивидуальности. Жесткая структура многократно описанных «Годо» и «Войцека» придала форму рыхлой русской тоске. Кабацкая удаль и одурь претворились в зловещую страсть к лицедейству и философии беккетовского Поццо и бюхнеровского Капитана.

М. Пореченков (Капитан) и М. Трухин (Войцек). «Войцек». Театр им. Ленсовета. Фото В. Васильева

Поццо возникает перед Гого и Диди (К. Хабенский и М. Трухин) из дырки в полу — как дух земли, таща на веревке своего бессловесного до времени раба Лакки (А. Зибров). И если с этими чудиками в мятых шляпах все ясно — давно вместе, замерзли, голодные, ждут Годо — то что за существо этот самый Поццо, остается загадкой. Этот наглый ковбой (то есть мужик по-американски) в длинном кожаном пальто и круглой шляпе, едва появившись, поглощает куриную ножку, эпатируя голодных друзей, смачно раскуривает коротенькую трубочку и обрушивает на головы путешественников громады неразрешимых философских загадок. Кроме того, этот тип любит паясничать — вдруг обидится неизвестно на что и зальется непритворными слезами, пряча бородатую морду в дрожащих ладонях, будет всхлипывать и причитать, надувая по-детски губы, чтобы через несколько секунд азартно расспрашивать: «Ну, как у меня получилось? Ничего? Хорошо? Так себе? Никуда не годится?» Одним словом — вредина, и трубочку у него поделом сперли. Только вот Поццо тоже бродит по бесконечному кругу в ожидании Годо, постоянно нуждаясь в зрителях и партнерах. И потому закономерно его второе пришествие в образе несчастного слепого, понятен восторг, с которым кидаются подыгрывать ему Гого и Диди — путь у них один. Их так и запоминаешь, как единый мощный ансамбль, в котором азарт игры самоценен. Вопрос «что?» (делать) важнее вопроса «кто?» (виноват).

В спектакле «Войцек» виноват всегда тот, кто претендует хоть на какую-либо особость. Такого растопчут в пьяном угаре балагана.

Капитан в исполнении Михаила Пореченкова — не «грядущий», а «грянувший» Хам. С выпученными глазами, рыча, он гоняется за визжащей Маргаритой (Е. Руфанова), прижимает ее к стене. В пьяной истерике выкрикивает похабные комплименты Марии (Ольга Муравицкая). Утром он едва походит на человека, испытывая мощнейшее похмелье. Абсолютно прозрачные бессмысленные глаза устремлены в никуда. Ватные, трясущиеся и переплетающиеся ножки делают спуск по станку опасным для жизни. Он жалобно всхлипывает, пытаясь унять дрожь. Через минуту, опохмелившись, он без пауз перейдет к издевательствам над Войцеком, размазывая по его лицу пену для бритья. Он философствует, сидя на жердочке и протирая стаканчик выдранной из книги страницей. Именно он, еле сдерживая смех, намекает Войцеку на измену Марии. Этот Капитан вызывает апокалиптический ужас не животностью своей, а тем, что пьянство его не бессмысленно — в нем видится попытка бегства от «проклятых вопросов».

Именно они не дают жить хозяину Геликона Калигуле. В последнем спектакле Юрия Бутусова Михаил Пореченков играет строже, четче. Геликон — раб, но в нем, в отличие от Капитана, облеченного властью, чувствуется даже некоторое благородство. Не собачья, но истовая человеческая преданность своему другу-господину. Он не просто готов слепо повиноваться ему во всем. Не умея на словах объяснить суть происходящего с Калигулой, он нутром чувствует эту самую суть. Следуя воле режиссера-Калигулы и режиссера-Бутусова, Геликон-Пореченков участвует в рапидных драках, демонстрируя отличную сценическую технику и абсолютное владение телом. Похожий на детскую игрушку «Лицемер», которую можно мять, как угодно, и которая всегда сохраняет расплывчатый контур, Михаил Пореченков в спектакле «Калигула» обнаруживает умение быть жестким.

Апофеозом внешнего «монолитизма» является его Братец Черепаха в детском спектакле «Братец Кролик на Диком Западе». В этом спектакле-шутке артисты — в основном молодежь театра Ленсовета — «отрываются» кто во что горазд, вспоминая детство золотое. Артист Пореченков торжественно сидит в углу — весь в перьях и боевой раскраске, ибо его Братец Черепаха — индеец. Он никуда не спешит, так как знает, что красавица Мисс Киса (Елена Кривец) все равно достанется ему. Ее можно понять — он надежен как скала, как скала же «многословен», к тому же глаза у него такие добрые!

Милый инфантилизм, никак не вяжущийся с внешними данными артиста, то и дело обнаруживается и у детины Поццо, и у масочного пропойцы Капитана. Беспомощная детскость — вот качество, решающее для Франца Михаила Пореченкова в спектакле «Король, дама, валет» (режиссер В. Пази). Франц смотрит на мир сквозь кругляши очков и в этот натужно выдуманный мир не вписывается. Рядом с Мартой (Е. Комиссаренко) и Дрейером (В. Барков), которые существуют на площадке с гипертрофированным аристократизмом, Франц, с его медлительной повадкой, неуверенностью жестов, нарушает заданные правила действия. Персонаж Пореченкова не способен совершать поступки, артист в этой роли непривычно статичен, но выручает бесспорное сценическое обаяние и легкость, с какой он скользит по роли.

Михаил Пореченков — «пристяжная лошадка» театра Ленсовета, которая частично везет на себе репертуар и, слава Богу, не хромает, хотя и нуждается в том, чтобы ее «подковали» — «взрослой» ролью. Она придет, а пока артист Михаил Пореченков изливает экзистенциальную русскую тоску и удаль преимущественно в западной абсурдистской драме под беспощадными лучами солнца конца века — в ожидании Роли.

Июль 1999 г.