Д. Бок, Д. Стайн. «Скрипач на крыше».
Казанский Академический Большой драматический театр им. В. И. Качалова.
Режиссер Александр Славутский, художник Александр Патраков

Кажется, театр им. В. И. Качалова давно уже не знал такого насыщенного театрального праздника, каким стал для зрителей спектакль «Скрипач на крыше», поставленный по мотивам мюзикла Джери Бока и Джозефа Стайна. Первородный автор здесь — Шолом-Алейхем и его удивительный герой Тевье-молочник со всем своим многочисленным девичьим потомством.

Да что Тевье! В поле острого незамутненного зрения режиссера А. Славутского оказался не только молочник, но и все еврейское местечко Анатовка — разношерстная, многоликая людская толпа, которая собралась у панорамы крошечного селения, где каким-то чудом примостился печальный человек со скрипкой. Собралась, чтобы заворожить зрительный зал песнями, танцами, смехом и слезами.

М. Галицкий (Тевье), К. Ведина (Хава). Фото Р. Ишмухаметова

Здесь острит и насмешничает веселая сваха Ента (А. Иванова), ловкий трактирщик Мордха (Н. Козак), степенный мясник Лейзер-Волф (Ф. Пантюшин), мудрый рабби (В. Фролков). «Обычай!» — восклицают жители Анатовки, то сливаясь в единую животрепещущую массу, то рассыпаясь на маленькие группки. «Обычай!» — хочется повторить за ними. А еще хочется произнести звучное еврейское: «Мазлтов», — и тоже вслед за всеми жителями неприметного, но даже такого значительного островка человеческих судеб и событий, каким стала Анатовка.

Линейные и диагональные композиции хореографа С. Сентябова просто великолепны. На сцене создается полная иллюзия вечного движения, в котором живет непредсказуемый народ этого еврейского местечка. В спектакле все совпало на удивление — и любовь режиссера к мюзиклу, и любовь актеров к своим разнообразным персонажам, да и просто любовь.

Любовь к миру, к детям да еще внимание к человеку и его немудреному бытию — главная движущая сила этого на редкость доброго и без претенциозной зауми спектакля.

И действительно, что может быть проще жизни Тевье-молочника (М. Галицкий) и его жены Голды (Е. Ненашева), изо дня в день тянущих лямку повседневных трудов и забот? На сцене — все приметы семейного очага: скромное хозяйство, простая обстановка, без устали снующие туда-сюда благочестивые и трудолюбивые дочери Тевье.

Здесь царит еврейская суббота, а значит, общественный и семейный праздник. Здесь во всем — забота режиссера о приметах еврейского быта. Ведь — «обычай»! И как тут к месту трогательное и не без юмора обращение Тевье к Священному писанию. Актер Галицкий мог сыграть своего Тевье поэтом, трагическим неудачником, маленьким еврейским чудаком, что, как Сизиф, тащит свою телегу и бремя своей судьбы. Но артист видит своего героя прежде всего домовладельцем, добрым хранителем семейного очага и религиозных традиций. Не персонаж идет на поводу актерских возможностей Галицкого, а он сам, не торопясь, словно движется по следу душевных перемещений своего героя.

Трюизмы его Тевье мгновенно оборачиваются остроумнейшими афоризмами. И все это без нарочитого комикования и пошлого обыгрывания чисто национальных интонаций и жестов. Галицкий играет еврея не по плоти, а по духу. То же вполне можно отнести и к игре Е. Ненашевой. Ее Голда во всем под стать своему Тевье. Это женщина прежде всего сильная и достойная. Она не мельтешит, не суетится, не пасует перед ударами нелегкой судьбы. Она будто всегда готова к любым жизненным перипетиям, и ее не страшит будущее.

Сцена из спектакля. Фото Р. Ишмухаметова

Ну не удалось выдать старшую дочь Цейтл (Л. Хусаинова) за богача Лейзера-Волфа… Так вполне сойдет и другой жених — бедный портной Мотл-Камзол (С. Стрегунов)! Сцена еврейской свадьбы Цейтл и Мотла очаровательна. Танцующая толпа точно на крыльях выносит вперед влюбленную пару, осененную шестиконечной звездой.

М. Галицкий (Тевье), И. Славутский (Перчик). Фото Р. Ишмухаметова

Но что мы можем знать о пресловутом еврейском «счастье»? День свадьбы молодых совпал с днем санкционированного властями еврейского погрома. Здесь смех и слезы слились с запахом пороха. И здесь режиссер удивительно тактично не стал расставлять сценические акценты. Сцена погрома простая, тихая и без претензий на вселенское обобщение. Должно быть, в нашем мире и так слишком часто звучат выстрелы. Красное зарево над декорацией Анатовки, безмолвие ее бедного народа — вот и все постановочные эффекты. В контексте спектакля о национальной резне эта сцена могла оказаться ключевой, но режиссеру оказалось важнее иное — почти библейское сказание о Тевье-молочнике и его дочерях.

Если Цейтл и Мотл боялись за свою любовь, то другая дочь молочника Годл (Э. Фардеева) и киевский студент Перчик (И. Славутский) активно борются за нее. Презрев условности, они, не пугаясь кривотолков, вместе отплясывают на свадьбе так, что и самим небесам становится жарко. В мире, столь далеком от совершенства, Годл и Перчик отчаянно цепляются за малейшую возможность любить и быть любимыми. И ничто им не помеха — ни революция, ни беспокойство чадолюбивого отца. Это самая темпераментная пара. Досадные условности и «обычай» Анатовки для них попросту не существуют. На сцене тихо падает снег, а значит, зима, а значит, пришло время, и Годл собирается вслед за сосланным в Сибирь Перчиком вылететь прочь из родного гнезда. Трогательное прощание с Тевье, скупые родительские слезы, паровозные гудки, и вот уже молочник благословляет свою непокорную дочь. На этом его искушения Богом и жизнью не заканчиваются.

Отношение Тевье к третьей дочери Хаве (К. Ведина), полюбившей вопреки всему русского парня Федора (М. Александров), — это отношение короля Лира, проклявшего неуступчивую Корделию. Сердце попросту разрывается от боли, когда видишь непритворное горе, подкосившее крепкого молочника. Он не может простить Хаву, скромно обвенчанную православным священником с Федором. Увы, Тевье не в силах понять свою дочь и сам мучается от этого. Здесь Галицкий разворачивается во всю ширь своих артистических возможностей. Его музыкальный монолог-плач о Хаве — один из сценических бриллиантов «Скрипача на крыше».

Сцена из спектакля. Фото Р. Ишмухаметова

И все же Тевье смог подняться над собой и религиозной традицией своего народа. Он сам, прозрев «обычай», отпустил «грех» Хаве. Как знать, может, это и есть высшая из ступеней добродетели, постигнутых режиссером, — умение понять и простить даже самого злейшего врага, не то, что родную дочь. Неученый молочник с широкой душой и открытым сердцем взлетает над бытом и достигает глубин бытия, точно истолкованных в Священном писании.

«Прости!» — возопиют к нам со страниц Ветхого и Нового заветов все святые. Здесь, в спектакле, происходит постижение давно утраченных вечных истин. На пороге великих испытаний, выпавших на долю жителей Анатовки, Тевье прощает и возносится на уровень библейского пророка.

Но что мы знаем о пресловутой еврейской «благодати»? По царскому приказу Анатовку выселяют, и вся она со своим нехитрым скарбом снимается с насиженных мест. Будто снова воскрес Моисей и повел свой злосчастный народ в пустыню. Что же осталось? Остался скрипач на крыше, стайка испуганных людей и многовековая скорбь, превратившая эту стайку в стену плача. Но остались еще Тевье-молочник и такое призрачное счастье его дочерей.

Май 1999 г.