В Музее А. Ахматовой Марина Азизян реализовала проект «Под Вифлеемской звездой. Рождество в нашем доме». Художница явилась автором, вдохновителем, организатором и спонсором празднества. Как требует дух времени, о последнем следует сказать особо. М. А. ни у кого не просила денег, в материальной части предприятия ей помог завпост Малого оперного, директор театральных мастерских «Возрождение» Г. Г. Галицкий, которого она не устает благодарить. Остальное — за ее счет: суммы с точки зрения отдельного, «нормального» человека очень заметные. Но даже для таких нищих организаций, как музей или библиотека, незначительные. Марина пошла, можно сказать, традиционным путем творческого человека, собрав возле себя энтузиастов и сама вложив… все, что имела: талант, время, силы, стремление к совершенству и прочие ценности, которые, скажем поперек духа времени, только и обеспечивают успех. Итак, она срежиссировала празднество целиком, включая пребывание зрителей, взрослых и детей, в пространстве праздника. И в пространстве Серебряного века. Но по порядку: экспозиция места действия. Проблема. Постановочный принцип.

ТЕАТР СРЕДЫ

Шереметевский дворец, примыкающий к нему флигель — Фонтанный дом и садик между ними — место не простое. Его силу ощущают все, хоть сколько-нибудь чувствительные люди. Здесь время, нет, не остановилось, а наслаивается одно на другое, так что образуется некая воронка, завихрение, сгусток, в котором легко рифмуются века.

Шереметевский дворец заметно ушел в землю. Он многократно перестраивался. Этажи находятся на разных уровнях. Потолки — то низки, то неожиданно высоки. В нем нет классицисткой строгости: уют и величие — рядом, камерное пространство готово раскрыться полетным простором Белого зала.

В Фонтанном доме, где нынче Музей А. Ахматовой, комнаты невелики, но с высокими потолками. Выставочный зал Музея весьма неудобен для экспозиции, но, несмотря на это, любим художниками, зачарованными магией места.

В этом пространстве жили две легенды русской культуры: Параша Жемчугова — во дворце и Анна Ахматова — в Фонтанном доме, и нет ничего удивительного, что именно сюда к ней из Серебряного века пришла — и осталась — «Поэма без героя». Уж больно удобное место, чтобы заблудиться и перепутать временные потоки.

Понимать все это следует буквально (или почти буквально), как понимают художники, свободно оперирующие хронотопом и чуткие к «гению места».

***

Проблема в том, что нас преследует хроническое невезенье, начиная от попыток помпезных празднеств во дворцах и кончая реставрацией «Бродячей собаки». Беда заключается в нарушении чувства пропорций, понимаемых двояко: как пропорции архитектурные и как масштаб, качество и смысл совершаемого действия. Мы — и значительность дворцового пространства — две вещи несовместные. Парад оборачивается пародией. Эффект возникает порой просто непереносимый для глаза, будто тебя выворачивает наизнанку. Чтобы лучше понять о чем речь, возьмите и посмотрите фотографию Хусида в интерьере Екатерининского дворца в Царском селе.

Одной из причин, заставивших меня отказаться от работы в штабе Марафона «Возрождение», было физически невыносимое зрелище серых суетливых муравьев под кессонированным потолком Деревянной гостиной во Дворце Белосельских-Белозерских. Осознание безнравственности происходящего пришло вслед «неудобоваримому» зрелищу.

Что касается Серебряного века, то он столь же манок, сколь и недоступен. Но дворцы здесь ни при чем. Театрализованный быт и карнавалы Серебряного века разворачивались в КАМЕРНЫХ ИНТЕРЬЕРАХ ЧАСТНЫХ ДОМОВ И ПОЛУПОДВАЛАХ АРТИСТИЧЕСКИХ КАФЕ, а не во дворце, на городской площади или широкой деревенской улице. МИФОЛОГИЯ ТВОРИЛАСЬ В КОМНАТЕ. Но дело имели с настоящими стихиями. Их пытались заговорить. Или раскрепостить. В любом случае играли с ними.

Вторая черта — ЛЮБИТЕЛЬСТВО ВЫСОКИХ ПРОФЕССИОНАЛОВ, освобожденных от обязательств, накладываемых профессией. Поэты читали стихи экспромтом. Имена актрис Н. Волоховой или О. Судейкиной вошли в культуру, но не в историю театра. Иная профессия надевалась как маска и эффект возникал подобный же: освобождаясь от себя, становились проводниками стихий… в интерьер не вмещающихся. Комната от стихии защищает. Здесь же вмещала. И не вместила. Но это их проблемы.

***

На прошлое, 1997-го года Рождество Марина Азизян устроила кукольное представление для внуков и друзей у себя в мастерской. Идея перенести домашний праздник (несколько расширив его) в иное пространство пришла естественно. И столь же естественно, что после недолгих поисков выбор пал на Фонтанный дом. Уж больно со-масштабны были МЕСТО и ЛЮБИТЕЛЬСКИЙ ТЕАТР ПРОФЕССИОНАЛОВ.

Блистательный живописец с поэтическим мышлением, опытный художник-постановщик, всю жизнь проработавший в кино, Марина тут же оценила возможности натуры (места), которая при минимальной достройке начнет активно работать. Постановочный ход художницы был прост и точен. С точки зрения «высокой теории» это: а) называется подражанием действию — действием же; б) является очевидным примером театра среды, когда участники и зрители располагаются в общем пространстве. Как говорил Мейерхольд, «пропитываются его атмосферой». Так в его «Дон Жуане», где герой был еще и великим Лицедеем, зрители… играли самих себя, зрителей торжествующего Театра.

При всем сходстве со сценариями прошлого, празднество «Под Вифлеемской звездой» имеет ряд иных черт. Перед нами — ДЕЙСТВО ХУДОЖНИКОВ ДЛЯ ДЕТЕЙ (в душе, конечно же, и для себя), причем отмечается ХРИСТИАНСКОЕ РОЖДЕСТВО (что существенно), понимаемое как СЕМЕЙНЫЙ ПРАЗДНИК.

Конечно, так было всегда. Но сегодня нам, что Рождество, что Святки… Границы размыты, а вместе с ними размыт и смысл СО-БЫТИЯ. Чему и кому мы СО-бытийствуем, неясно нам самим. Отсюда столь сильный пародийный эффект наших действ.

ХУДОЖНИК В ПРИСУТСТВИИ ПРАЗДНИКА

Марина обратилась к сотрудникам двух Музеев (Театрального и Музея А. Ахматовой), к знакомым художникам и актерам-кукольникам (без профессионалов все-таки не обошлось). И началась цепная реакция творчества. Актер и педагог Ю. Дормидонтов со своими студентами взялся играть первую, повествующую о рождении Христа, часть «Рождественского цикла», дополнив ее второй частью — «Действом об Ироде» *. Художникам Марина разослала письма с приглашением участвовать в выставке. Кому-то рассказала по телефону о том, что делает сама… Этого оказалось достаточным: зерно идеи улавливалось сразу.

* Последняя часть игралась ими раньше в рамках концертной программы.

Любопытны две детали: во-первых, состав участников. Марина обращалась ко многим (но не всем) известным мастерам Петербурга. В ее список попали лишь те, кто имеет вкус к «тусовке», любит участвовать во всяких светских начинаниях. «Отшельники» остались дома.

Во-вторых, то, что количество участников и работ не было известно до последнего дня. Марина не боялась импровизации и экспромта — необходимых моментов действа.

Она безошибочно задела струну, вибрация которой вызывает мгновенную реакцию у двух типов людей: у крестьян и у художников (в широком смысле слова). Закон фольклорного карнавала — все превращается во все. Никаких дополнительных средств. Ничего лишнего. Мастер лепит из того материала, что есть под рукой, а мастером становится каждый! Преображаются предметы, материалы, люди. Энергия творчества заразительна, втягивает как в воронку, обретает силу взрыва. Состояние полетности пьянит и охватывает, как пламя.

ОСТОРОЖНЕЙ С ОГНЕМ!

В глубокой украинской деревне довелось видеть, как творился настоящий карнавал. Его организатором была объявлена… я. Нечего говорить об испытанном ужасе. Но колхоз кормил меня целый месяц и отступать было некуда. Бояться, как оказалось, тоже нечего. Хватило малого толчка, чтобы за один (!) вечер деревенские девчата «соорудили» маскарад со всеми его костюмами и атрибутами. Когда наутро под музыку целого оркестра чертей над праздничным шествием воздвиглись фигуры Петуха и Козы в пестрых лентах, стало радостно и жутко: в каких глубинах подсознания обитают эти бессмертные славянские тотемы?!

Знаете, что в карнавале самое страшное? Ощущение, что энергия, так легко и сладостно вспыхнувшая, выходит из-под контроля. Тебя подминает. Страх гибельного растворения в стихии. Как известно, духа вызвать легко, труднее от него избавиться.

ВЫСТАВКА

Ее уровень был обеспечен уровнем имен, «естественно высок», что неудивительно: многие из участников числятся авторами Русского музея. Удивляет точное попадание в «жанр», всеми уловленный и почувствованный. Это небольшой сдвиг в быт или в соседнюю область искусства. То самое ЛЮБИТЕЛЬСТВО ПРОФЕССИОНАЛОВ. Легкое дыхание, без тени натуги или напряга, что накладывает обязательность мастерства и профессии. Настрой, обеспеченный импровизацией. Но как мало значит слово — и как много действие, рождающее неповторимый вкус свободы!

Симптоматично отсутствие на выставке собственно театралов: Земцова, Мокров, Чередникова, Орлов… не приняли участие в акции. Отсутствовали, может быть, потому что ИГРА — для них не игра, а каждодневная профессия?

Выставлены не «шедевры», а именно «попутное творчество». Или творчество «на перекрестке искусств». Есть и «нормальные» произведения, но тон задает иное. Известный керамист А. Задорин показывает живописный холст. Мэтр росписи по фарфору В. Васильковский — карандашные рисунки, что в шутку делал к очередному Новому году Петуха, Лошади, Собаки… Семья художников Васнецовых — самодельные игрушки, которые дарились на Новый год, а годы эти падали на тот «отрезок истории», когда Рождество справлять запрещалось. Внимательный глаз уловит в васнецовских подарках — рождественский привкус. Н. Савинова выставила свои знаменитые фарфоровые часы, построенные как театрик с фигурками, представляющими сцены Благовещения и Рождества. А над ними — так к месту! — парили рыжеволосые ангелы с кобальтовыми крыльями. Наконец, искусствовед, автор работ по теории композиции С. Даниэль показал живописную работу. Но не только. Чете Даниэлей принадлежит одно из чудес вечера — елка из свечей. Это целый аттракцион, но о нем позднее.

Да и сама экспозиция доделывалась постепенно, в ходе Рождества обрастала подробностями… Такими немаловажными, как целый стенд пластики кобальтового фарфора, созданного послушницами Голутвинского монастыря… А также старинными рождественскими открытками и старыми куклами… А также стендом с раритетами (усилия Театрального Музея и Музея А. Ахматовой). Вот эскиз первой постановки «Щелкунчика»,.. статуэтки из коллекции М. Фокина, где на терракотовые фигурки надеты платья из настоящей ткани… Наконец, фотографии встречи Нового — 1917-го — года в доме у Саломеи Андронниковой. О-го, а участники-то в коронах из бумаги! Блоковский бал бумажных королев — 1907-й год, здесь — 1917-й. Десятилетие игр по принципу фольклорного карнавала, когда вызываются древние — небезопасные — демоны. Нет, не будем сюда заглядывать. Отгородимся тонкой стенкой христианского Рождества, которым защитилась сама Марина.

Первая часть представления «Под Вифлеемской звездой» играется в преддверии, в аванзале Зала Белого. Чтобы из Фонтанного дома попасть в Шереметевский дворец, нужно всего лишь пройти…

…ЧЕРЕЗ ПЛОЩАДКУ (догадка)

При переходе обжигает мысль — не это ли место дало название интермедии в ахматовской «Поэме без героя»? «Через площадку» — во дворце, там, где проносится карнавал 13-го года? «Через площадку» — где легко ошибиться дверью и попасть в гости к автору «Поэмы…» в Фонтанный дом? Даже если догадка не верна фактически, то верна поэтически. Лестничный переход вызвав память о «Поэме…», тем самым вводит происходящее в ее пространство. В контекст Серебряного века.

Но сегодня ЧЕРЕЗ ПЛОЩАДКУ мы попадаем в… звездное небо Рождества.

СВЕТ И ТЬМА В ПОНИМАНИИ МАРИНЫ АЗИЗЯН

Ноктюрн считается одним из самых сложных жанров, в котором могут работать только великие колористы.

Ноктюрн в живописи доводилось видеть достаточно. Театральные эскизы и ночные сцены в спектакле — тоже видела. Ноктюрн в сценографии вижу в первый раз.

Таинство ночного неба давно не дает покоя Марине Азизян. Сладкое чудо «Двенадцатой ночи» (эскизы к балету Б. Эйфмана). Затем северное, загадочно глядящее во всю оконную ширь небо в эскизе к балету «Экзерсис XX» (Театр «Малый балет», С.-Петербург). Сейчас — реальная комната, ставшая… небесной тьмой.

Зал (за которым отныне закрепилось наименование «Синий») малоосвещен и невелик (всего 35 мест). Марина с помощниками выкрасила стены тем глубоким синим, когда цвет превращается в тон. И наоборот — тьма просвечивает цветом. Христос родился в яслях, где под лучом Вифлеемской звезды смиренно золотилась солома. Этим нежным, пронизывающим синь блеском художница… декорировала стены. Да, именно так. Не сухой травой, а ее блеском. Хрупкие лучики опоясывают зал, выгибаясь над дверями дугами арок. Пастушеские венки. Светозарные нимбы. Над каждым — розетка зонтичного цветка. Марина использует естественный блеск соломинок, бронза на них все равно скользит и не держится. Зато серебряным на стенах от руки написаны стихи «Рождественского цикла» И. Бродского.

Почему Бродского? Почему, например, не Пастернака? Конечно, помимо культа Ахматовой в Музее существует под-культ Бродского. Иногда вообще не понимаешь, чей это музей. Художница учитывает, так сказать, особенности площадки. И все-таки… Как и зачем стихи на стенах?

Вязь стихотворных строчек вспыхивает при движении света. Освещение скудное, как и полагается пещере. Несмотря на это, — нет, благодаря этому! — световая мистерия продолжает разыгрываться перед глазами. Звездная пыль, звезды и их осколки, скользящие блики… глубокие провалы-пещеры тона.

В зале, кроме кресел, всего пара объектов: рама обычной комнатной ширмы с натянутыми нитями фольги; ширма собственно кукольного театра, сама по себе являющаяся предметом декоративного искусства под названием не менее скромным, чем «Рождение цвета из глубин Вселенной» — так играет, тлея и мерцая, это сооружение из тафты и парчи, прошитых рельефным позументом. Наконец, полупрозрачная глыба елки-звезды.

Действо о рождении Христа разворачивается почти безмолвно. Но не беззвучно. Собственно оно все сплетено из движущихся звуков и красок. Стук Иосифова молоточка, свист птиц, живое пение актеров, звуки грозы — трясущаяся серебряная борода дождя…

Здесь действуют природа и ангелы, говорят корова, ослик и простодушные пастухи с кавказским акцентом. Главные герои — безмолвны. Марина не стала трогать Священное писание и предпочла вовсе лишить текста главных героев, доверив действие визуальному ряду. Неспешно плывут над ширмой сгустки драгоценного цвета: жемчужный ангел с лилией,.. лучи ресниц и мелкие звездочки на голубой вуали Св. Марии,.. золото рыжей бороды Волхва… Их действие — в важном молчании. Их речь — в переливах цвета. Он не просто богат, а роскошен. Буквально пластичен, ибо рожден не краской, а реальной игрой настоящих фактур.

Парадокс в том, что кукол… плохо видно. В небогатом освещении цвет угадывается, чудится, мнится, иногда вспыхивая при поворотах несложных (по технике) перчаточных кукол. Они красивее… чем надо.

А PARTE

Когда в середине нынешнего века вошли в моду вертолетные съемки над городом, то обнаружилось, что на вершинах готических соборов находится огромное количество скульптуры, просто невидимой с земли. Средневековые художники презирали функцию, не доверяли здравому смыслу — и даже глазу. Зато верили в Бога и необходимость совершенства. Говоря сегодняшним языком, являлись перфекционистами. И были правы. Настоящий художник — всегда перфекционист.

О чуде рождения Христа художник рассказывает чудом рождения цвета. Порой невидимого, но действенного самой возможностью явиться глазу.

БЛОУ-АП

Фотосъемка и доводка на компьютере дали любопытные эффекты. Крупный план Св. Марии обнаружил ее очевидно «армянское происхождение»: печаль в темных очах,.. характерный рисунок черт,.. роднящих небольшую куклу с «Армянской Мадонной» Суренянца — алтарным образом из Эчмиадзина.

Дальше — больше. Фотовспышка превратила глубокий синий, которым выкрашены стены, в зрелую бирюзу. Сделала плоским пространство: ширма с разноцветными куклами «влипла» в стены, украшенные орнаментом стихотворных строчек. Предметы оказались разделенными лишь графической обводкой тени. И тогда изображение стало подобным… иранской миниатюре. Думаю, об этом вряд ли подозревает сама Марина. Представьте плоскую иранскую миниатюру, «разложенную» на пространство. И реальное пространство, превращенное в плоскость миниатюры. Об этом-то эффекте идет речь. Так вот, каковы Ваши «глубины», Марина Цолаковна! Потому-то Вам захотелось расписать стены стихами.

Пряная, утонченная чувственность, что разлита в представлении, оказалась созвучна «восточной теме», издавна присутствующей в воздухе Петербурга, как занесенный дальним ветром аромат.

КУЛЬМИНАЦИЯ

Заканчивается 25-минутное кукольное представление, но длится пребывание в пространстве поэзии. В темноте зала светится прекрасное, как луна, лицо Марины, зажигающей елку. Сделанная из стеариновых свечей полупрозрачная пирамида стоит в неглубоком бассейне с водой. Его дно расписано морскими звездами и «рифмуется» с небом. Огни свечей вспыхивают разом в воздухе и в воде. Дети собираются вокруг бассейна, зажигают крохотные свечки на лодочках, пускают их плыть… Рождение стихий является кульминацией действа. Их магия завораживает: от елки, воды, огня… не оторваться ни детям, ни взрослым. Из Синего зала все выходят притихшими.

Как говорилось, особая пропорция камерного интерьерного пространства и стихий мне кажется характерной чертой Серебряного века. Для участников стихии выглядят еще обманчиво ручными. Мнимо послушными. Еще не вырвавшимися на простор и подчиненными бумажной короне.

Эту пропорцию угадала — НО НЕ ДАЛА НАРУШИТЬ — Марина, защитившись (и очистившись) Рождеством и детством. «Никаких ряженых» — таково одно из требований художницы. Праздник задумывался как христианский и детский. Поэтому…

…ТЕНЬ, ЗНАЙ СВОЕ МЕСТО!

Вторая часть «Рождественского цикла» — «Действо об ироде (реж. Ю. Дормидонтов, исполнители — студенты-кукольники III курса Академии театрального искусства) играется уже на выставке. Сделанный руками исполнителей Вертепчик с куклами является одновременно и экспозиционным объектом. Просто перед ним ставятся стулья и рассаживаются дети. Входят регент и четверо певчих в венках, в руках у них прутики с бумажными ангелами. Вертепчик оживает: крохотные куколки,.. кажущиеся фантастическими и значительными, лица поющих, освещенные снизу маленькой плошкой. Действие строится на контрасте подчеркнуто гротескных кукольных эпизодов и возвышенно прозрачного пения комментирующего Хора.

Что говорить, лучше раз увидеть, чем много раз услышать. Признаться, слушая в институте спецкурс по фольклорному театру, я недоумевала: «Ну, первая часть Рождественского цикла — понятна: Рождество Христово — СОБЫТИЕ. Но чем так приглянулся народу Ирод — непонятно!» Впервые ответ был получен, когда в 1990 году в рамках режиссерской лаборатории А. Васильева был показан спектакль реж. М. Изюмского по пьесе Святого Дмитрия Ростовского. Там Ирод был крупной драматической фигурой, обуреваемой страстями, но способной к раскаянию. На обсуждении Васильев практически не стал разбирать спектакль, приняв его целиком и ограничившись замечанием о том, что в нем есть «святость» (о необходимости святости говорил накануне Е. С. Калмановский). Но то было представление драматическое.

В кукольном спектакле, простодушно и легко сыгранном студентами, отчетливо звучала история о том, как безобразия Ирода были прекращены Смертью. Незамысловатый сюжет обладает чистой красотой формулы или шахматной задачи. Во-первых, устанавливает иерархию сил: подчиненность социального, преходящего — экзистенциальному, вечному. Во-вторых, не без юмора находит применение и место одной из самых страшных фигур карнавала — Смерти. Универсальный образ всех времен и народов. Прототип венецианской баутты, в свою очередь ставшей костюмом Неизвестного в «Маскараде» Мейерхольда-Головина. «Лишняя тень», затесавшаяся в толпу ряженых*. В «Действе об Ироде» она не лишняя, а «пристроенная к делу». Такое, с налетом традиционного комизма — но вполне христианское и вполне безопасное — решение предлагает кукольный сюжет, неслучайно считающийся гениальным.

*В «Поэме…» (и на карнавале) «Лишняя тень» «без лица и названья» не только Смерть. У последней «лицо» есть. Вида и облика не имеет другой персонаж — нечистый (без-вид, аморфность, отсутствие формы — таковы его черты).

Представление в Музее А. Ахматовой обращено в первую очередь к глазу, а затем через подсознание задевает пятую стихию творчества и шестое чувство поэзии, которые ведают «блаженным наследством блуждающих снов» (О. Мандельштам). Как и полагается художнику, Марина О-ПЛОТНИЛА действенные силы праздника. СОЗДАЛА ЕГО ПЛОТЬ. Его пластическую среду, где нашлось место и куклам, и подаркам для детей, и выставке, порой даже захламленной экспонатами. Празднество неоднократно продлевалось, срок показа был увеличен вдвое, с ним было жалко расставаться…

Вслед за восхищенным молчанием возникает тяга к осознанию. Об одном из вопросов — соотнесенности и отталкивании представления с эстетикой Серебряного века — кое-что сказано в статье. Но есть и другие. Марина, например, счастливо миновала ренановские соблазны. Но в ее представлении отчетливо звучит мотив святости самого факта рождения. Чувственность — сколь угодно утонченная — подталкивает обожествить тело. Мотив, художникам чрезвычайно близкий, бессознательно ими исповедуемый. Наверное, есть и другие темы. Как всякое заметное явление, Маринино действо заставляет работать чувство и ум.

ИЗ ПОДСЛУШАННЫХ РАЗГОВОРОВ

— Почему кукла грустная? — спрашивает ребенок.

***

— Кто ваш любимый персонаж?

— Ослик, — отвечают студенты-кукольники.

***

— Какая магия в этих простых действах! Но почему, почему все-таки Бродский, а не Пастернак? (Зрительница-интеллектуалка.)

***

— А что здесь снимать? (на пленку-авт.) (Посетитель-«фармацевт».)

О НЕОБХОДИМОСТИ КЛАССОВОГО ПОДХОДА К ИСКУССТВУ

Акция в Музее А. Ахматовой высветила еще одну сторону проблемы. Дело в том, что обаяние сделанного Мариной Азизян доступно не всем. К нему безразличен целый класс людей, лишенных поэтического чувства и художественного чутья. Те, кого Пронин называл «фармацевтами» и брал плату за вход. К силе пространства они нечувствительны. Происходящее воспринимают точечно: вот выставка, которую они не смотрят… Вот спектакль, порой скучный, так как в нем нет событий и мало текста. Самое большее — на них производят впечатление известные имена участников. А так, ничего особенного… В лучшем случае, они способны лишь платить деньги, чтобы числиться, нет, не гостями и не зрителями, а всего только недоумевающими свидетелями на пиру чужого (и чуждого им) духа. Те неимущие, у которых и должно отниматься.

Январь 1998 г.