ПАМЯТИ ВАЛЕРИЯ ЧЕРКАСОВА

…умер, не дожив два года до шестидесятилетия, декан драматического факультета нашей Театральной академии Валерий Борисович Черкасов. Факультет не просто самый большой, но и, как сейчас говорят, титульный. А еще он состоит из артистов, режиссеров — людей, что ни говори, особых. Валерий Борисович это не просто знал, но и очень хорошо понимал, что это означает для него как декана.

Заседания, которые вел В. Б. Черкасов, его беседы с коллегами со стороны зачастую выглядели, как редкой красоты спектакль. Вот он успокаивает А, но так, чтобы тот не понял, что его успокаивают, потому что А сейчас в таких нервах, а не ко времени — предстоит защищать реноме Академии. Вот с простодушным видом и тонким коварством начинает изолировать Б: у него неприятности дома, но дай ему в таком состоянии разгуляться — наверняка наломает дров. Вот он доверительно сообщает В, что Г считает его, В, гением, и понятно, что завтра Черкасов будто бы мимоходом объяснит Г, что, не далее как вчера, В признался, что давно испытывает восторг от работы Г. Тех же, кого нельзя помирить и примирить, он, Черкасов, бывало так разведет, что годами они не встретятся. Делу это будет на пользу.

Самое замечательное во всех его стратегических и тактических планах, в его «интригах» и бесконечном общении с сотнями людей было то, что он любил и Академию, и факультет и, главное, всех этих людей от А до Я, от маститых профессоров до студентов. А скорее наоборот — от студентов и лаборантов до профессоров.

Он выглядел сверхкоммуникабельным, а был, похоже, очень одинок. И студентов любил не абстрактно, а так, как родители любят детей. Конечно, в своей манере: легко, обязательно с юмором и с настоящим интересом. Он, впрочем, со всеми так общался, независимо от званий и возраста. Были тонкие оттенки, но они зависели опять же от того, в чем нуждался человек. А чужие нужды он слышал всегда. Мог и любил посоветовать, что и где прочесть, и с такой же готовностью — как сварить суп, вставить разбитое стекло или просто добыть денег до стипендии. А если совет не шел впрок — сам помогал. Легко и с юмором. И при этом мало кому приходило в голову интересоваться его нуждами: как-то ему удавалось всегда отводить разговор от себя.

Сейчас, когда его нет и очень не хватает, вдруг стало видно, какой большой и разнообразный человек жил с нами. Он прекрасно, часто пламенно, говорил. Студенты нескольких поколений помнят его роскошные лекции на глобальные темы культуры со смелыми обобщениями… Когда смотришь сейчас снятые им видеосюжеты (обычно этим он любил заниматься в поездках, а сюжеты большей частью связаны с историей Росии), то начинаешь понимать, что повернись жизнь по-другому, он и на телевидении оказался бы вполне при деле… У него не вызывало чувства робости общение с любой техникой. Особенно это помогло ему в пору работы директором Учебного театра. А близко знавшие его помнят, что в портфеле или в сумке у него неизменно был набор крохотных отверток, пинцетов, лупа, иногда даже тисочки: он любил и умел работать руками. Поглядит, повертит, зажжет вечный «Беломор» и начинает почти незаметно орудовать пальцами красивых барских рук. Минута-другая — часы починены, телефонный аппарат заговорил, стул не падает…

Он умел быть снисходительным и прощал многое. Только не несправедливость. Тут он впадал в ярость. И его было не остановить. В эти минуты особенно становилось ясно, что этот большой, вечно балагурящий и всех успокаивающий человек имел несокрушимые принципы, почти по-старинному был благороден и страстен.

Он никогда не был не то чтобы богат — но хотя бы просто материально состоятелен. По хозяйству все делал сам: и варил, и стирал, по многу лет ходил в костюме, самолично изобретенном в целях удобства и экономии. А одежду, в которую надо было влезать в редких, но неизбежных случаях нелюбимых им официальных приемов, терпеть не мог.

Только что полученную зарплату начинал тратить всегда одинаково: отправлялся в книжный магазин. Книги, чаще всего (а в последнее время — исключительно) философские, он покупал, жадно глотал и жадно никому не давал читать: зачитают! С философией у него был давний взаимный роман. Он мог почти дословно страницами цитировать Платона и Шопенгауэра, а так называемую русскую философию знал не только до нынешней моды на нее, но задолго до того, как вообще возможно стало произносить имена Соловьева и Бердяева. Не знаю, с кем ему было интересней — с людьми или мыслями. Может быть, с мыслями. Чужими и своими.

Одинокий человек в непрерывном напряженном высоком диалоге. Декан факультета драматического искусства Валерий Борисович Черкасов…

Л. С.

P. S. Совсем недавно режиссер Г. Козлов вспомнил, как придя к ним на первую лекцию, В. Б. Черкасов сказал: «Экзамена не будет. Оценки могу поставить сейчас. Если хотите — не ходите. Экзамен по этике сдают на смертном одре».