П. Зюскинд. «Контрабас». СПГАТИ. Мастерская Г. Тростянецкого.
Режиссер Денис Рубин

Едва зрители более-менее устроились и затихли на своих местах, дверь аудитории № 4 отворилась и не спеша, не особо привлекая к себе внимание, вошел молодой человек — немного нескладный, долговязый, в бесформенной обвисшей синей кофте. Со скучноватой монотоннотью лектора он объявил: «Патрик Зюскинд. Контрабас. Моноспектакль». У Зюскинда в пьесе сидит Контрабасист в своей комнате, прихлебывая пиво и извлекая отдельные звуки из своего инструмента и рассказывает о музыке и о себе. В спектакле Д. Рубина не было ни музыканта, ни контрабаса, ни музыки, вернее — музыка была, она доносилась с крутящейся на стареньком проигрывателе шуршащей пластинки и подчеркивала характер отношений между музыкантом и инструментом (больше всего в этом отношении запомнились издевательски-шкодливые «Три поросенка»). И в молодом человеке (К. Смирнов) не было ни капли обстоятельности, монументальной солидности контрабасиста, впрочем он и не притворялся им. Прием «не-отождествления» исполнителя с героем, введенный режиссером, чуть насмешливый, снисходительный взгляд со стороны, без ложного пафоса и надрыва (удивительно!), дал каждому из присутствующих в зрительном зале возможность понять, что речь идет и о нем тоже.

Что было замечательно в этой работе? А то, что режиссер с исполнителем сделали (делают) зрителей соавторами спектакля, и происходящее становится легким, подвижным, многовариантным. Первые пятнадцать минут спектакля дверь то и дело приоткрывалась и в щелке возникала испуганная физиономия опоздавшего, сразу же готовая исчезнуть. Но исполнитель (молодой человек) ловил опоздавших и с комической серьезностью провожал на места, скромно, но с достоинством предупредив, о чем в данную минуту идет речь. Между ним и зрителями с первой минуты устанавливалось живое и (не побоюсь слова) трогательное общение. А потому трогательное, что актер не диктовал залу свои условия, а искал диалога, внимания, поддержки. По традиции, выходя за рамки образа, у нас актер дурачит зрителя, а этот юноша почти в ужасе замирал, когда публика не сразу реагировала на его вопросы. И зал, на три четверти заполненный студентами, добродушно свистел, топал, хохотал и верещал в ответ. Правда, волей-неволей возникал вопрос: что будет с этой живой импровизационной тканью, во что вообще превратится спектакль, если поместить его в другую атмосферу (не Театральной академии), дать другого зрителя?

Спектакль Д. Рубина состоит из двух частей. В первой части «творчески» взлохмаченный юноша с комической серьезностью пичкал нас музыкальными терминами (флажолет?!) и тщетно призывал услышать контрабас в Седьмой симфонии Бетховена. Высокомерно сжимая губы и возводя глаза к небу в порыве «творческого экстаза», паузой подчеркивал многозначительность момента, вел воображаемым смычком по воображаемым струнам и… естественно, не раздавалось ни звука. После очередной высокопарной тирады маньяка от музыкантов он вдруг тихонько хихикал и сразу хотелось хихикнуть вместе с ним. К сожалению, эта часть спектакля была обильно сдобрена довольно банальными и плоскими шуточками «под Хармса», только не про Пушкина с Гоголем, а про Моцарта, который, оказывается, придавил Сальери роялем, и т. д.

Юноша официально кланялся, выходил, а потом все как будто начиналось сначала, как пластинка, заведенная по второму разу. Снова звучала Седьмая симфония, но только монотонность молодого человека закипала изнутри раздражением, темп убыстрялся, все чаще в его рассказе звучало «я», а не «он». Долговязая, нескладная фигурка заметалась внутри огромного чрева инструмента-монстра, разросшегося и поглотившего весь мир, цеплялась за его вены-струны — лестницы и трубы аудитории. Все разражалось треском разбившейся о стену пластинки (грохотом упавшего во время концерта заезжей знаменитости контрабаса), тишина разрывалась отчаянным криком: «Сара! Сара! Сара!» А потом свет зажигался и молодой человек, улыбаясь немного насмешливо (ну что, поверили?), говорил: «Я сегодня иду в оперу и закричу…» А потом с лукавой улыбкой прибавлял: «… или не закричу». И ставил новую пластинку, оставляя за зрителями свободу выбора финала.

Чем же так подкупает этот спектакль? Откуда такая теплая реакция зала? А потому, что основная тема спектакля близка и понятна каждому. Эта тема — невозможность жить без своего бесполезного, незаметного и бесконечно любимого, бесконечно ненавидимого дела; обреченность на то, что самые лучшие порывы так и умирают внутри нас, оставаясь не выраженными. Приглядитесь — и вы легко узнаете!