А. Рыбников, А. Вознесенский. «Юнона и Авось». Театр «Рок-опера».
Режиссер Владимир Подгородинский

Когда чувствуешь, что надо поругаться и испортить людям праздник, не знаешь, с чего начать. Но кривить душой тоже не хочется. Так с чего начать?

Начнем с начала. 4-го мая (в понедельник) театр «Рок-опера» играл спектакль «Юнона и Авось» в 1000-й раз. Действо проходило в Александринском театре, который уже не в первый раз принимал «Рок-оперу» в своих стенах. Зритель (преимущественно молодой) охотно стремился познать значение столь известного и столь прекрасного понятия «рок-опера». И, судя по всему, не был разочарован.

Партер и первые два яруса были заполнены полностью. Усевшаяся на места публика уважительно взирала на музыкальную аппаратуру, горделиво установленную посреди зала.

Декорации были менее интересны: наклонный помост (неумолимо всплывает в памяти спектакль Марка Захарова) и морской колокол, висевший справа у помоста. Все это было освещено тусклым темно-бирюзовым светом.

Внезапно погас свет. Недоумевающий зритель остался в полной темноте. Но вот динамики, специально установленные по краям сцены, загудели, из них полился доброжелательный мужской голос, который популярно раскрыл идею, тему и сверхзадачу спектакля. Для этой же цели в программке было напечатано либретто «Юноны и Авося», которое кратко вводило сообразительного читателя программки в сюжетную канву творения А. Вознесенского и А. Рыбникова.

Голос прекратил содержательное вещание, из которого все поняли, что театр «Рок-опера» желает сказать о самом главном — «вечной силе любви». Тогда о чем же сама рок-опера, если ее пришлось «заострять» на самом главном? Возникает вопрос: не пытается ли театр «Рок-опера» заострить уже заведомо острое? Или это только имитация заострения чего-либо, акцента на чем-либо?

Начался спектакль. С первых же звуков музыки стало ясно: фанера. Это не «живая» музыка живых инструментов спектакля Захарова, не нервный звук электрогитары, не мягкое дребезжание баса, не четкий импульсивный ритм ударной установки, это искусственная музыка, сыгранная на неживом и нечувствительном синтезаторе. Даже гитара, на которой один из русских моряков играет «Я тебя никогда не увижу», была синтезированной. От этого подавляющее большинство драматических нот спектакля звучали как-то глухо, неискренне, незаметно, без души. К тому же иногда сомнение вызывала подлинность (в смысле «живость») бэк-вокалов, церковных хоров и т. д.

Неискренность добавлялась постоянным наличием микрофонов в руках исполнителей главных ролей. Микрофоны с цветными проводами неотступно сопровождали Резанова, Кончитту и других символических личностей. Даже в сцене любви главных персонажей исполнители держали в руках микрофоны, отчего обнять друг друга как следует не могли. Не хочется снова сравнивать со спектаклем Захарова, но там как-то нашли выход из положения: и голоса были слышны, и микрофоны незаметны. И дело тут, наверное, не только в качестве техники…

В спектакле есть один более-или-менее удачный, но тоже прямой и однобокий образ — мужик-звонарь — душа Резанова. Создан этот звонарь, видимо, для того, чтобы растолковать непонятливому, по мнению театра, зрителю, как чувствует себя Резанов в различных ситуациях. Когда Резанову не сидится на месте, звонарь трезвонит в колокол, когда в море поднимается шторм, звонящий мужик становится матросом и раздает терпящим оглушительную музыку морякам обрывки веревок… Он все время нервничает, этот мужик, в то время как Резанов ведет себя спокойно. В чем дело тут — в плохом исполнении роли (подчеркиваю — роли, а не арии) Резанова или в страшной праздничной энергичности звонкого мужчины — неизвестно.

Зрелище было вялым, можно сказать, без души. Душа Резанова была, а душа спектакля, видимо, поленилась осчастливить своим присутствием тысячное представление… Вяло, неэнергично, скупо, некрасиво. Громкая музыка не давала зрителю спокойно дремать.

Хватит ругаться! Нехорошо ругать юбилейные праздничные спектакли — у людей праздник. А в празднике без хорошего, без позитивных эмоций — никуда.

Хорошее было. Качество исполнения песен (и только песен) плохим назвать нельзя, хотя силы голоса актеров не хватало на то, чтобы спеть без микрофона. Поэтому не так уж плохо все и получилось.

Нехорошо ругать юбилейные спектакли. Но ведь в данном случае и похвалить тоже рука не поднимается. А жаль. Не было бы это похоже на спектакль Захарова, было бы больше искренности (тысячу спектаклей как-никак отыграли — какая к черту искренность после тысячного спектакля!), было бы все гораздо лучше…

На поклоне звонкоголосый мужчина громко вызывал всех артистов на поклон: «Театр „Рок-опера“!!!» Несмотря на то, что спектакль был не ахти, подумалось, что рок-опера — это хорошо. Все-таки хорошо, что есть люди, не дающие жанру рок-оперы умереть, поддерживая ее в попсовом, но приличном состоянии. И здесь даже неважно, хорошо ли, плохо ли, главное, что есть такой театр, такой узкий мирок — «Рок-опера»!