«Second hand». Театр Комик-трест.
Режиссер и художник Борис Петрушанский

Понятие «Second hand» знакомо нынче всякому россиянину*, а стало быть, в переводе не нуждается. И все же никто и никогда про одежду по-русски не скажет «вторые руки»; мы говорим «подержанные вещи», и в этом словосочетании всегда слышится призвук чего-то сиротливого…

* Есть ведь «сэконд хэнд» для бедных, а есть и «Сэконд-хэнд-холл» — «новое развлечение для женщин…»

Спектакль «Second hand», названный, как оно теперь и положено, по-американски, в исполнении петербургского театра «Комик-трест» звучит весьма и весьма по-нашенски.

Режиссер Борис Петрушанский (он же и сценограф по совместительству) устроил на сцене «аккуратненькую» свалку, где люди живут, обустраиваясь в картонных упаковках, содержимым которых владеют и пользуются совсем-совсем другие люди. Для этих же: коробка побольше — «стол», поменьше — «стул»; кровать тоже из картонки (можно, конечно, и из газетки); в их жилище стены и те бумажные, даром что в них есть «встроенные шкафы». Короче, перед нами жалкое подобие комфортабельности.

Однако оформленный, казалось бы, предельно натуралистично, спектакль вовсе не рисует ужасов из жизни социальных низов, хотя все его герои бесспорно деклассированные элементы. Но и тут не следует торопиться с прогнозами, тем более — выводами.

Спектакль «Second hand» — очень смешная клоунада, где все весьма алогично и органично одновременно. Чего стоит одно только обличье персонажей. Мешанина в одежде пренелепейшая. Оно и понятно — со свалки ведь. Но это только с одной стороны. C другой же — эклектичность эта подчинена четкой жизненной закономерности. На облике героини Натальи Фиссон, похоже, отразились все этапы бытия советских женщин. Это бесполое существо, тщедушное тело которого напоминает кочан капусты: под черным пальто мужского покроя какой-то бесформенный линяло-коричневый комбинезон, а под ним еще что-то и что-то; на ногах молодежные бутсы, а на голове — давным-давно прохудившийся шлем (то ли времен гражданской войны, то ли наоборот — супермодный в стиле «ретро»), сквозь прорехи которого торчат клочки неухоженных рыжих волос. Впечатление такое, что перед нами состарившаяся Анка-пулеметчица. У нее, кстати сказать, в потайном кармане пальто чуть позже обнаружится револьвер, с помощь которого она, ни на секунду не задумавшись, станет защищать свою девичью честь, когда один из партнеров чмокнет ее в щечку, пытаясь выразить вовсе не любовь, а радость от общей «помоечной» удачи. Правда, партнерами у этой «Анки» вовсе не Василий Иванович с Петькой, да и револьвер, как выяснится, всего-навсего детская игрушка, заряженная водой…

Сцены из спектакля.
Фото В.Потапова

Широчайший круг ассоциаций вызывают грим и мимика фиссоновской героини. Вечно насупленные брови — свидетельство того, что всю свою долгую жизнь она была серьезным и ответственным человеком; а огромные темно-коричневые круги под глазами выдают не только трудное детство, но и трудную юность, а заодно и трудные зрелые годы; степень физической изможденности крайняя, зато сила духа необыкновенная — настолько значительная, что все сознание скособочила.

Уморительнейшим подтверждением тому станет сольная интермедия «Анки» с коробкой от «ТАМРAХ», которую она откопает среди прочих упаковок. Обнаружив, что в красочной, но явно неведомой ей «штуке», кое-что осталось, лицо героини просияет неподдельной радостью. Ни годы, ни горький жизненный опыт не убили в ней детской наивности и способности безоглядно верить любым заманчивым обещаниям.

Вытащив из коробки «ТАМРAХа» ослепительно беленькую «палочку», героиня наша так расчувствовалась, что со сцены полилась нежнейшая лирическая музыка, а «Анка» стала фантазировать, что бы все это значило?

— Сигарета! — и тут же: нога на ногу, корпус небрежно откинула… но дыма так и не дождалась…

— Авторучка! — моментально прикинулась великим писателем, но никаких слов ни на воображаемом листе бумаги, ни на ладошке не начерталось…

— Градусник! — обмякла, как при сильном жаре, но вскоре сама же и решила, что это — бред…

— Мороженое! — но сладко во рту так и не стало —лижи не лижи эту белую палочку…

Вдруг заметила у палочки «хвостик», и сразу представилась ей мышка. Мышка будто бы побежала по телу Анки. Анке стало щекотно, она захихикала-засмущалась, расшалилась и слегка дернула мышку за «хвостик». А тот вдруг взял да и подрос на глазах раза в два…

— Бомба! — смекнула наконец-то Анка и пустилась представлять себя Наполеоном и Дон-Кихотом — одним словом, самым главным командиром. Размечталась на полную катушку! Наконец рванула! И получила какой-то ватный тампон?!

Два других персонажа (Анкины «сожители» по помойке) не менее колоритны и содержательны. Кстати заметить, ни у одного из этой тройки нет ни фамилии, ни даже имени. Да и общаются они все больше на невербальном уровне: «слова, слова, слова» им без надобности. Выкрикнут когда междометие какое («тух-пух», например, или «цыпа-цыпа») или жаргонное словцо ввернут, ну еще, правда, лозунги с призывами у них прямо от зубов отскакивают. А так — нет… ведь, чтобы отвоевать у соперника предмет, попавший на свалку, нужны не слова, а действия.

Герой Игоря Сладкевича, похоже, потомственный бомж. Он нисколько не угнетен своим «помоечным» положением, даже не лишен веселости, с помощью которой ловко маскирует природную пронырливость. Он и одет-то поприличней своих «коллег»: хоть и сборный на нем костюмчик, а брюки —клеш и со «стрелочкой», ботинки чищенные и котелком «увенчан». Манеры же подчеркнуто артистичны: суетен до судорог.

Герой Николая Кычева — полная противоположность. И поведение, и прикид выдают в нем бывшего научного работника. На голове шапочка академика, изношенная до тюбетейки. Очки с чудовищными линзами. Пальто, как ни странно, вполне приличное (не иначе — гуманитарная помощь зарубежных друзей). Зато вместо брюк — заношенные треники, а вместо обуви — нелепые калоши, подвязанные веревочками. При всем том замашки ученого в нем неискоренимы: он способен «часами» глядеть в одну точку, размышляя и наблюдая. А в результате созерцания может вдруг расхохотаться, как ребенок, давясь и захлебываясь смехом, или — раззявить рот от удивления. Обстоятельность для «академика» главная черта. Найдя на свалке куриное яйцо, он станет наблюдать за ним в телескоп, который, судя по всему, смастерил намедни из полой картонной трубки. Но это, конечно, пустяки по сравнению с его способностью играть на отопительной батарее, как на баяне; а тем более — двигать предметы, не прикасаясь к ним. Огромный чугунный утюг, повинуясь мощи его «всевидящего ока», будет бегать за ним, словно собачонка. А к концу спектакля самодвижущийся чудо-утюг еще и расплодится, произведя на свет два утюжка мал мала меньше…

Обитатели картонных апартаментов существуют в очень лихорадочном темпо-ритме, и ведь нужно успеть хоть как-то разжиться между очередными выбросами мусора, когда сверху на них с жутким грохотом обрушится новая порция всякого барахла, разрушая все, что было «построено» ими, да и самих их норовя пришибить. В этот момент «квартирка» начинает напоминать плохо укрепленный бункер, к тому же погруженный во тьму. А где-то высоко под колосниками появляется узенькая полоска, на которой всевозможными неоновыми красками высвечивается контур ухоженного, преуспевающего города, где живут люди, пользующиеся содержимым всех тех упаковок, что вывозят на свалку.

Эти моменты — не единственное цветовое вкрапление в ткань спектакля, выполненного в основном в стилистике немого черно-белого кино. Цвет появляется на сцене и тогда, когда обитатели помойки зависают в мечтах. Так режиссер проводит четкую границу, деля жизнь героев своего спектакля на серые будни и красочные праздники. Драматизм, однако, состоит в том, что яркие образы мечты о счастливой жизни порождены клишированным сознанием, которым так щедро кормят нас сегодня рекламные ролики. Но среди этих стандартных радостей запрятана на первый взгляд совсем безобидная интермедия, выявляющая основной мотив спектакля «Seсond hand».

Сцена залита ярким солнечным светом: мир, покой, счастье, и пухлая рыжеволосая девочка в розовом платьице, из-под которого торчат белоснежные панталончики, ест мороженое. На голове огромный бант, на ножках милые мягкие тапочки. Просто пупсик какой-то. И эскимо свое с таким аппетитом завидным лижет.

Мальчик, игравший поодаль в мяч, обалдевает от этой чудной картинки. Мальчик влюбляется.

Но дальше речь пойдет совсем не о любви, а о голоде, который, как выяснится, гораздо сильнее любви правит этим миром. Пупсик превратится в монстра и станет преследовать мальчугана, издавая один и тот же вопль «Ам-ам!», требуя совсем не мячик и уж тем более не любви, а услады для своей ненасытной утробы. Вот и получается, что не только «сытый голодного не разумеет», но и сытый сытого не больно-то понимает.

Алчного пупсика в этом дуэте-перевертыше играет Н. Фиссон, наивного мальчика — Н. Кычев. В буднях они — «Анка» и «Академик». К финалу спектакля вечно голодная троица, заметно подустав от примерки типовых респектабельных ролей, выглядит все же счастливой… Чтобы скрасить серые будни, они наконец перестают бесплодно и трафаретно мечтать и начинают буквально из ничего играть собственную музыку. Набирают всяких палочек, трубочек, дощечек и прочего хлама и принимаются выстукивать энергичные ритмы родной своей помойки. Тем и счастливы, что сыгрались!

P. S. На премьере спектакль «Second hand» довольно сильно напоминал эстрадный концерт, состоящий из отдельных более или менее удачных номеров. К концу сезона (1997/98 гг.), сохранив калейдоскопичность построения, «Second hand» обрел целостность, отчетливей зазвучали в нем основные темы. Наверное, артисты в конце концов взяли пример со своих персонажей и — сыгрались, чем зрители и счастливы.

Май 1998 г.