Т. Стоппард. «Аркадия». АБДТ им. Г. Товстоногова.
Режиссер Эльмо Нюганен, художник Эдуард Кочергин

Сцена из спектакля.
Фото Б.Стукалова

У этого спектакля есть своя «нота» — вот и все. Хитросплетенная пьеса требовала, вероятно, большего сценического остроумия, четких ритмов. Между тем очередной опус популярнейшего английского драматурга прозвучал в Петербурге вполне внятно. «Аркадия» вписалась в наш ландшафт.

Западное умение говорить о существенных вещах в упаковке хорошо сделанной, обреченной на коммерческий успех пьесы — еще не стало нашей традицией. Вот и в Большом драматическом в постановке Э. Нюганена вместо отшлифованной иронии — «нота», грустная такая! За шикарным буклетом к спектаклю, редкостным у нас, за всеми этими толкованиями мифологических, садово-парковых, литературных и математических понятий живет мысль о хрупкости бытия (мы погорячились в газетном отклике на премьеру, заявив о «вечности диалога времен»). Ауканье, взаимное окликание эпох на исходе второго тысячелетия, на пороге гулкой неизвестности кажутся естественными и неизбежными.

То чередующиеся, то вдвинутые друг в друга миры начала ХIХ и конца ХХ века — сценически благодарный ход, но и естественная парабола нашего мироощущения: человек перестал ощущать себя центром Вселенной и апофеозом эволюции. Предшествующие эпохи на равных с нами стоят на пороге следующей эры. Новый спектакль горячо принимается публикой — и это верный знак того, что он обращен не к «высоколобой» его части. Пьесу Тома Стоппарда вряд ли стоит относить к интеллектуальной драме, хотя его героев и волнуют теорема Ферма и второй закон термодинамики. Умно рассчитанный сюжет, совмещающий две линии, сложно отраженные друг в друге, психологически идеально совместим с современным зрителем. Права Алиса Фрейндлих в своем предположении, напечатанном в буклете: спектакль примут и тинэйджеры. Клиповое воображение без труда сопрягает века и пространства и даже не может иначе. Суть в том, чтобы это стало принадлежностью искусства.

Пространство спектакля условно, сцена почти пуста, ограничена каркасом из светлых досок во весь объем сцены. Это именно идея пространства, место встречи двух эпох. Возникающие в этом пространстве проекции костюмированных фигурок (словно из древних модных журналов), пожалуй, избыточны. То, что казалось органично в макете (судя по фотографии в буклете), отменено в действии, пространство живет и без этой «расцветки». Пунктирная, графичная (легкий каркас!) декорация Э. Кочергина задает пластическое решение спектакля. Персонажам просторно, мизансцены лаконичны. Любая сиюминутная реплика принадлежит не только себе, не одному лишь текущему моменту. У действия особая акустика — аукаются два столетия.

Вместе с тем это пространство — комната для занятий тринадцатилетней, затем шестнадцатилетней Томасины Каверли со своим учителем, Септимусом Ходжем. Упомянутая «акустика» учтена обоими исполнителями. Более того, это два актерских открытия в спектакле. Опытный Петр Семак с неожиданным изяществом проводит роль нового для себя плана. Рационализм его Септимуса Ходжа подтачивается скепсисом, причем достоинством этой работы является ее, если можно так выразиться, графичность, столь идущая спектаклю: актер не вязнет в подробностях проживания обстоятельств роли. Дебютантка Екатерина Гороховская играет английское дитя, верно находя посильный эквивалент заданной гениальности своего персонажа в благородной органике существования, жадной любознательности. Обаяние образа таково, что невольно пожалеешь об отмене у нас амплуа инженю… Более индивидуально решенный образ, некрасивая гениальная девочка была бы не из этого спектакля принципиально. Персонажам отпущена строгая мера индивидуальности. Не случайно ведь за рамками действия — трагические исходы судеб учителя и его ученицы (Септимус кончает жизнь сумасшедшим отшельником, Томасина сгорает в пожаре накануне семнадцатилетия). Это лишь суровые знаки препинания, которые ставит Время, главный герой «Аркадии». Определяющей, повторяем, становится грустная «нота», мотив хрупкости бытия — от спектакля к спектаклю этот мотив явственнее в актерском ансамбле «Аркадии», начиная с образов основных персонажей.

Спектакль строится таким образом, что окликание эпох, обмен их визитами в едином пространстве становится все интенсивнее и завершается кодой, в которой единовременное существование наших современников и людей начала прошлого века лишается своей «злобы дня», суеты.

В начальной сцене из прошлой жизни поместья Каверли режиссер дает намек на стилевую определенность эпохи и это, понятно, ему лучше дается здесь, чем в последующих «современных сценах». Дебаты об архитектурном будущем Сидли-парка, улаживание скандального адюльтера, всеобъемлющая любознательность ученицы разыграны без малейшего нажима, лаконичными штрихами. Рисунок мизансцен, ведение диалога дают контур стиля. Колкая леди Крумм (А. Фрейдлих) и ее напыщенный брат (М. Морозов), незадачливый в супружестве, поэзии и даже ботанике Чейтер (В. Дегтярь), патетический архитектор Ноукс (В. Ивченко), основательный дворецкий (Л. Неведомский) — все эти герои первой сцены не только участвуют в сюжете, но еще и дают театральную визитную карточку эпохи. Ответный визит — в следующей сцене, где время делает скачок почти в два столетия. Современность труднее поддается стилизации, а пикировка литераторов, занятых версиями судеб уже знакомых нам героев, оказывается колоритной сама по себе (в исполнении М. Лавровой и А. Толубеева). Действие несколько вянет, сквозные мотивы спектакля остаются в тени, может быть, и потому, что к ним не относятся темы женской эмансипированности и мужского тщеславия, выписанные драматургом. На позднейшем спектакле контраст, невыгодный для современных эпизодов, был смягчен: та «нота», тот тон, о котором говорилось выше, все больше пропитывают петербургскую «Аркадию». Да и с самого начала в этих, современных, сценах присутствуют «связные» из прошлого. Безмолвие подростка Гаса Каверли объясняется ведь не просто «аутизмом». Нет, он, словно джокер в игровом поле спектакля, — связной дальней эпохи, эхо из прежней сцены, лишенное своей речи. Не случайно именно он зовет всех в маскарад, доставая из сундука старинные платья. В исполнении Александра Демича (студент СПГАТИ) звучит явственно эта тема. Также и прямой современный наследник поместья, ученый Валентайн Каверли в исполнении О. Попкова держит тему, существенную для спектакля, хотя и расходящуюся с замыслом драматурга. Герой здесь не наследник старинного непрошибаемого рационализма, которому противостояли еще гениальные прозрения юной Томасины; новый Каверли воплощает достоинство непрерывной и непосредственной связи времен.

И вот финал спектакля, возвращающий нас в начало прошлого века, вернее, смыкающий времена: наши суетные современники сосуществуют со своими дальними предшественниками как параллельные миры. Театр дает почувствовать ту грань, на которой суета исчезает, различия снимаются. Учитель учит Томасину танцевать новоизобретенный вальс. «Аркадий, не говори красиво», — взывал к приятелю тургеневский Базаров. В данном случае «Аркадия» Э. Нюганена «заговорила красиво». Эта пластическая кода спектакля (балетмейстер Николай Реутов) на фоне сомнамбулического звучания музыки Арво Пярта — о хрупкости единичной жизни, о столь же хрупкой ценности диалога времен. И зал благодарно откликается. Театр получил право «заговорить красиво» в итоге действия, сплетенного из разноречивых мотивов лирики и математики, цинизма и поэзии.

Баланс эпох, зримо представленный на сцене, — сокровенный факт современного сознания, а не интеллектуальная конструкция. Тем и ценен спектакль Большого драматического, потому и занял сразу свою нишу в петербургском драматическом репертуаре. Нельзя не сказать тут, что в репертуаре БДТ есть спектакль, где сомнамбулический рапид отпылавших страстей отошедшей эпохи достигает большой художественной силы, смыкаясь с современным мироощущением — это «Коварство и любовь» в постановке Темура Чхеидзе. В этом смысле «Аркадия» Стоппарда — Нюганена возникла у нас не на голом месте и не случайно вписалась в наш ландшафт.

Июль 1998 г.