Как разноцветные и разновеликие карты, легли варшавские спектакли: от раннего Моцарта к позднему Бергману, от недавно родившегося театра к театральной звезде Кристине Янде. Один за другим спектакли занимали свои места в общем рисунке «Дней Варшавы» среди выставок и концертов, с каждым днем все яснее становилось, что затейливый пасьянс сходится.

«Дни Варшавы в Петербурге» стали не просто ответным визитом вежливости на аналогичные «Дни Петербурга в Варшаве». Это — первый визит за долгие годы молчания и взаимного игнорирования, и никакие высокие и красивые слова о культуре без границ не исчерпывают значения этой акции. Но и это не главное, главное то, что «Дни Варшавы» не обратились в «семейную радость», а по-настоящему развернули перед питерским зрителем картину «сцен из варшавской театральной жизни».

Мощный аккорд открытия — Александринский театр, Варшавская Камерная опера, «Мнимая садовница» Моцарта. Без лишней помпы, но торжественно и чудно открылся фестиваль. «Мнимая садовница» оказалась прелестным спектаклем в жанре музыкальной шкатулки. Безделушка юного гения спровоцировала театр на лукавую игру в «большую оперу». Великолепные шуршащие, колышущиеся костюмы контрастируют с ярко раскрашенными, но скромно стоящими возле кулис телариями. Сцена распахнута для действия, ничто не путается под ногами, в момент предельного выяснения отношений в серебряное пространство падает снег. Персонажи страдальчески заламывают руки и тут же с восторженной улыбкой выбегают на поклоны, препираются с дирижером, принимают эффектные позы возле рампы, поближе к зрителям, и при этом чудесно поют. «Мнимая садовница» возрождает оперу-зрелище, где музыка равноценна не проблематике действия, но его процессу, где душевный отдых становится возвышенным, а из глубин памяти всплывает неактуальное слово «благодать».

Безделушкой, но драматической, оказался и спектакль театра «Монтовня» «Плутни Скапена». Четверо молодых актеров задорно дурачились на тему несмешного мольеровского фарса. Полтора часа обаятельный и пластичный «настоящий мужчина» Скапен морочил головы жадным старикам в пользу никудышных, но славных детей. Широкополая шляпа и шаркающая походка превращали сына в отца. Стремительно бежали в сундуке за счастьем двое молодых дворян. Время от времени все кувыркались и ходили на голове. Театральные глупости, которыми полны польские «Плутни», были лишены главного порока современных спектаклей — претенциозности, и легкость искупала недостачу мастерства. Спектакль вышел незатейливым, но забавным и динамичным.

Зато полной противоположностью «Плутням» стали «Сцены из супружеской жизни» театра «Презентация». Безнадежно несценичная бергмановская история и на сцене превратилась в кинороман. В пяти разных местах действия долго и нудно выясняли отношения Он и Она. То ругались, то возвращались друг к другу, потрясали бумагами, меняли наряды, соблазняли друг друга то на диване, то на офисном кресле, заботились друг о друге с нежностью и посылали друг друга ко всем чертям. Спектакль походил на концертное исполнение: комната, контора, ресторан обозначены двумя-тремя предметами, движение сведено к минимуму, и сплошные разговоры, где вся суть — не в словах, а в интонациях. Но здесь и крылась хитрость: карты ложились «по восходящей». Мария Пакульнис и Криштоф Кольбергер значительно превосходят по мастерству актеров «Монтовни», особенно Кольбергер. И если Она, красивая, как все польские женщины, все-таки преимущественно бьется в истерике или разнообразно кокетничает, то Он действительно переживает сложнейшую гамму чувств, одновременно любовь и отвращение, скуку и заботливость, злость и тоску. Она хочет лишь вернуть Его. Он же, замученный жизнью интеллигент, любую паузу превращает в проблему и вот-вот подойдет к неминуемому вопросу «быть или не быть». Но тут меркнет свет, минутное любовное забытье кажется искомым блаженством, и один из этапов пути завершается хэппи-эндом. Любовная лодка лавирует между айсбергами быта, и творец ищет в ней успокоения.

… «Люди приходят в оперу не для того, чтобы смотреть, как мы стараемся!» Потерявшая голос, сцену и любовь, Мария Каллас дает снисходительные советы молодым. В роли звезды Каллас в театре «Повшехны» выходит звезда Польши Кристина Янда. Царственная и презрительная, упивающаяся собой и театром — больше для ее Каллас ничего не существует. Мир — театр, но далеко не все в нем актеры, преобладают зрители. Актеры — избранные, и даже если они давно сошли с профессиональной сцены, они живут для публики, играя себя. Мастер-класс Каллас— Янды — попытка если не научить, то показать, к а к нужно жить театром, какими словами говорить о нем, как его любить и как с ним расставаться. В пьесе Мак-Нелли ничего подобного нет, да и не пьеса это в общем-то, а склеенные кое-как куски стенограммы настоящего мастер-класса Каллас. Янда создает на канве скверного текста трагедию художника как диалог с пустотой. Каллас—Янда пытается что-то объяснить студентам — и про оперу, и про жизнь, — но те, ослепленные и оглушенные ее гением, либо злятся на нее, либо бессмысленно молятся. В их голосах, сильных, но несопоставимых с ее, она слышит свое прошлое, в темноте из светового луча взывает к теням ушедших, но и те не могут ответить. Оскорбленная нервной студенткой, она покидает аудиторию стремительным шагом, готовая хлопнуть дверью, но на пороге оборачивается и неожиданно мягко, как последнюю милость, бросает своим слушателям истину, которую они не могут ни понять, ни оценить, потому что они — зрители, а она — избранница. Так уходит на эшафот королева — ей можно сострадать, можно улюлюкать вслед, но никому не дано осознать ее страданий и ее торжества. Для Каллас—Янды реальность призрачна, а подлинна лишь сценическая тьма и единственный луч, преследующий ее. Гений слишком дорого платит за свою одаренность, но этого никогда не сможет постичь обыватель.

Начавшийся салонной безделушкой, фарфоровой пасторалью, фестиваль закончился человеческой трагедией о цене избранничества. Легла последняя карта варшавского пасьянса. Он был строен и красив, и не хотелось смешивать карты…