К. Гольдони. «Влюбленные». Театр Комедии.
Режиссер Татьяна Казакова, художник Эмиль Капелюш

Трудное дело — мирить влюбленных. Особенно итальянцев. Того и гляди попадешь впросак, не поспевая за бешенным темпом событий, стремительной сменой чувств: от восторга к отчаянию, от страха и неверия к безудержной радости. Чувства влюбленных до крайности обострены — от каждого взгляда, вздоха, вовремя не сказанного слова у них порой зависит жизнь. И сколько же нужно терпения и любви, когда в руках оказывается вдруг чужое хрупкое счастье.

Заявленная в афише комедия Карло Гольдони, которую Светлана Бушуева перевела специально для театра, казалась на первый взгляд неожиданным возвратом к беспечной карнавальной легкости «Самодуров», поставленных Казаковой несколько лет назад в театре им. Ленсовета. Вновь так же прозрачно и светло зазвучала музыка Игоря Рогалева. Солнечные блики заиграли на льняном веревочном занавесе, охапках пряжи в огромных плетеных корзинах, спелых яблоках, лежащих в медном тазу. Дрожащие легкие нити занавеса словно золотистыми струями дождя соединяли «небо» и «землю» (художник Эмиль Капелюш).

И.Викторова (Эуджения).
Фото В.Урванцева

Т.Воротникова (Лучетта), В.Сухоруков (Ридольфо).
Фото В.Урванцева

Сцена из спектакля.
Фото В.Урванцева

Е.Баранов (Фабрицио), В.Никитенко (Выплюньсейчасже).
Фото В.Урванцева

Многое казалось уже знакомым. Вновь на сцене сумасбродная девчонка, глядя в зрительный зал, мечтала о счастье. И новый герой Евгения Баранова дядюшка Фабрицио был столь же нелеп и трогателен, как робкий подкаблучник Канчано из «Самодуров». В основе обеих комедий была история любящих молодых людей, мечтающих о счастливой семейной жизни. И обе истории благополучно заканчивались свадьбой.

Однако «Влюбленные» таили в себе забавный перевертыш, повторяя сюжет «Самодуров» с точностью до наоборот. Если в «Самодурах» счастью героев мешали силы извне — воля тирана отца, мечтающего устроить судьбу дочери по своему усмотрению, то во «Влюбленных» Эуджения и Фульдженцио сами себе выстраивали миллион преград на пути друг к другу. Именно они оказывались «самодурами», чуть не разрушившими собственное счастье. В неудачах они готовы были винить не только себя, но и окружающих: друга, упорно пытающегося примирить незадачливых возлюбленных, старшую сестру, сочиняющую за строптивую Эуджению любовные послания к Фульдженцио, и даже невестку Клоринду, о которой Фульдженцио должен был заботиться до возвращения своего старшего брата. А несчастные домочадцы и гости изо всех сил пытались наладить мир и гармонию.

Если в «Самодурах» мужчины и женщины вели непримиримую войну, беспрестанно выясняя, кто хозяин в доме, то в уютном игрушечном мирке «Влюбленных» все были влюблены — от проворных слуг Лучетты (Татьяна Воротникова) и Тоньино (Владимир Лелетко), успевающих за любовными утехами обсудить проблемы хозяев, до романтической парочки Ридольфо (Виктор Сухоруков) и старшей сестры Фламмнии (Валерия Киселева), посылающих друг другу украдкой робкие нежные взгляды. Комический эффект этого пасторального дуэта возникал оттого, что персонажей играли актеры, привыкшие к острому сценическому рисунку. Они подчеркнули трогательное очарование и нелепость надуманной любовной идиллии. Сердечное томление рыжеволосой вдовушки, трепетно ожидающей своего счастья, находило живейший отклик в душе доброго, простодушного недотепы, рассуждающего о любви по книжкам, две стопки которых он повсюду таскал за собой.

Словно «пять пудов любви» были растворены в воздухе, и откуда-то сверху из-под колосников падали на землю соблазнительно спелые яблоки. Все в доме были во власти чувств и страстей. Истомившийся в разлуке влюбленный Фульдженцио влетал на сцену с охапкой белых роз, с корнем выдранных из земли. Здесь все были немного чудаками. И даже вороватый слуга с экзотическим именем Выплюньсейчасже (Валерий Никитенко) ходил по сцене с блаженной улыбкой, походя прибирая к рукам то столовое серебро, то какой-нибудь огурец.

Хозяин дома Фабрицио (Евгений Баранов), вечно всклокоченный задиристый старикан с детской дудкой на шее, в отличие от «самодура»-купца Лунардо был вовсе не тираном, а прирожденным лицедеем. Он тоже жаждал власти над окружающими, но власти иной: актера над внемлющей публикой. И тут же готов был услужить всякому потенциальному ценителю его талантов. С упоением разыгрывал он роль хлебосольного хозяина, весельчака и балагура, обрушивая свое гостеприимство на каждого, кто попадал в дом: будь то заезжий знатный дворянин Роберто (Борис Улитин), за которого Фабрицио мечтал выдать одну из своих племянниц, или же скромный студент Ридольфо, пришедший мирить незадачливых влюбленных. С одинаковой страстью суматошно командовал он домочадцами, готовил обед, запихивал несчастного гостя в кадку с водой, спасая от жары, или же звал в картинную галерею, закладывал последние столовые приборы, чтобы устроить знатный пир. Хитрость Фабрицио была столь простодушной, а простота настолько выходила за рамки приличий, что обескураженному гостю ничего не оставалось, как покорно кивать в ответ на бесконечную скороговорку: «Буду рад, останешься к обеду… Останешься к обеду — буду рад…» Доставляя окружающим много хлопот, сам он приходил в восторг от каждой своей выходки, гримасы или нового платья, беспрестанно меняя наряды прямо на глазах у изумленной публики. И собственный дом готов был превратить в балаган, лишь бы оставаться в центре всеобщего внимания.

И все же история влюбленных чудаков, вечно мешающих своему же счастью, не становилась праздником торжествующей театральности, как это было в «Самодурах». Комические лацци уступали место тревожному круженью главных героев — Фульдженцио (Сергей Кузнецов) и Эуджении (Ирина Викторова), прихотливому диалогу, возвращающему к одним и тем же вопросам. Всеобщее беспечное веселье словно подернуто было печалью. И даже щедрый яблочный дождь становился насмешкой небес: наливные яблоки стремительно летели вниз, напоминая о неотвратимости бега времени, — а справа на авансцене среди прочей утвари стояли гигантские песочные часы… Краткое время человеческой жизни, которую люди проживают, так и не находя общего языка, любя и не доверяя друг другу. Проблема оказывалась внутри самого человека, который не способен был избавиться от плена собственных страхов и навязчивых идей. Эту парадоксальную истину открывала в себе героиня Ирины Викторовой. В нелепых выходках Эуджении, ее ревнивой нетерпимости к похожей на ожившую куклу красавице Клоринде (Наталья Шостак), было скорее отчаяние, нежели вздорное кокетство капризной сумасбродки или отстаивание своих притязаний. Потому взметнулась она, как птица, закружилась по сцене, услышав слова таинственного гостя Роберто о внезапных поворотах судьбы. И вот уже сама спешно отдавала руку и сердце этому заезжему сеньору, моментально преображаясь, надевая маску безупречно светской дамы. Попытка бегства от себя и внутренних проблем грозила обернуться бедой: заигравшийся человек оказывался беспомощным перед надвигающейся реальностью.

Ясный, светлый мир гольдониевской комедии обретал вдруг двойную оптику сказочной «гофманианы», где заезжий знатный господин в пудренном парике оказывался вестником, посланцем Судьбы. Вместо самих героев он решал за них дальнейшую жизнь. Особая значимость этой фигуры, от которой зависело будущее незадачливых влюбленных, иронично обыгрывалась — через многозначительность пауз и недомолвок, скульптурность поз и жестов, загадочность, с которой он, окутанный плащом, скользил вдоль веревочного занавеса…

Как и многие комедии Гольдони, «Влюбленные» имели счастливый финал. Роберто великодушно возвращал Эуджении данное ею опрометчивое обещание, Клоринда снисходительно прощала незаслуженные обиды, а ее очень кстати прибывший супруг, к всеобщей радости, благословлял неравный брак своего младшего брата с бесприданницей. Все дружно отправлялись пировать, мгновенно забыв о пережитых треволнениях. Но в этом райском уголке среди таинственных небесных сетей герои оказывались пленниками собственных амбиций и настроений, попавшими в силки своих любовных игр и роковых случайностей. Не властные над временем и судьбой, они, каждый на свой лад, спешили радоваться жизни, не упуская дарованных ею мгновений.

О «невыносимой легкости бытия», о сетях земных и небесных Татьяна Казакова рассказала с присущими ей иронией и светлой печалью, соединив лирику и эксцентрику, психологическое кружево прихотливого женско-мужского диалога и гротесковость масок комедии дель арте. На сцену Театра Комедии она возвратила давно забытые изящество и лаконизм театральных метафор и само понятие режиссерского театра.

Июнь 1998 г.