И. Волков. «Последний сон Гоголя». Театр «Приют комедианта».
Режиссер Владимир Гурфинкель

Можно долго рассуждать, почему именно сегодня произведения Гоголя овладели умами и душами режиссеров, почему исповедальность спектаклей на камерных сценах, где маленькие люди, скорчившиеся в мучениях, жаждут избавления и искупления грехов мира, близка зрителю. Таков Гоголь на исходе двадцатого века, таков он и на сцене «Приюта Комедианта» в моноспектакле Игоря Волкова «Последний сон Гоголя», где Гоголь уже от первого лица мучается вопросами: что есть человек и художник, дьявольское и божественное.

Пространство сцены в «Приюте комедианта» небольшое, с низкими потолками, где фигура И. Волкова кажется выше, крупнее, чем обыкновенные людишки, ему тесно в комнатушке, где даже перекошенный шкафчик ниже его. Это происходит отчасти из-за излишней загроможденности сцены люстрами, с которых свешиваются позолоченные тряпочки, шарами из медной проволоки. Все это носит скорее декоративный характер. На самом деле актеру необходим скудный вспомогательный антураж: тазик, зонтик, свечи, чайник.

Инсценировка, созданная И. Волковым, — мозаика, сложенная из кусочков писем, осколков пьес и прозы. Она как сеть, в которой бьется и погибает художник, и никто не в силах вызволить его оттуда. «Что-то терзает меня изнутри. Маменька, я гений!» Человек, осознающий себя как гения и гениальность как свой крест. И. Волков играет страшное одиночество художника, остающегося один на один со своими творениями, человека, одинокого в своих страданиях.

Но в эту ночь он не один. Кроме Гоголя на сцене присутствует еще кто-то. Этот кто-то — черт. Во сне он почти материален — плюется, обзывается, хватает за нос. То мелькнет тенью в замутненном зеркале, то дверцей шкафа стукнет. Одним словом, чертяка, прилетевший из украинских сказок. Только вдруг наяву он обернется страшной силой, все тем же бесом творчества, настигающим каждого, кто посмел выпустить его на волю. От него не избавиться крестным знамением, он, как огонь, пожирающий тебя изнутри и сводящий с ума.

Писатель ли это перед нами, воображающий себя одним из своих персонажей, Гоголь, повествующий от своего имени, или Волков, играющий ревизора? Все фразы, предложения сплетены и сцеплены тонко и незаметно. Может быть, поэтому и появляется ощущение неотъемлемости автора от своих творений, его исповедальности в каждом слове. И. Волков решает вечную проблему — отношение художника со своими творениями.

Кто же перед нами в грязно-белом холщовом одеянии — сумашедший, которому в каждом углу нечистый мерещится, или человек, отходящий ко сну, к вечному сну? Границы между сновидением и явью почти нет. Фантасмагория сна, когда кровать (то бишь дверь, положенная на табуреты) становится коляской, стоит лишь зонт сверху прицепить, когда можно запросто поговорить с чертом о его матушке-России, с ее вечным взяточничеством и дорогами, явится лишь бледным отголоском того адова огня, разгоревшегося в сознании и комнатушке писателя. Низко опущенные люстры, вспыхивая и погасая, устроят пляску огней на стенах. И пламя, охватившее второй том «Мертвых душ», успокоится в медном тазу, где будет плавать зола, и сам Гоголь, рыдающий, в золе, с красными страшными глазами, бросившись к чайнику, чтобы умыться, очиститься от того, что он только что совершил, найдет лишь золу. Жизнь превратилась в пепелище. Мучаемый тем чертом, который побуждает брать бумагу и перо, а потом сжигать свои творения, он ужаснется полчищам своих героев, отпущенных им на свет. Теперь они приходят к нему по ночам, чтобы напомнить о себе. Он, слабый человек, который лишен своей воли, подчиняясь велению свыше, увидит в своих книгах дьявольское искушение. Страшная цена заплачена за дар. Уничтожив книгу, он фактически уничтожил себя.

Затихнув, Гоголь переоденется в чистое белье, опустит черную штору на зеркало, потушит свечку и ляжет не спать, а умирать, укрывшись с головою. И в наступившей темноте раздастся резкий страшный стук — так только гроб заколачивают. И вдруг мертвец поднимется и разразится смехом сумашедшего. Кровать-стол-коляска-погребальное ложе. Круг жизни замкнулся.

Последние дни Гоголя — человека были мучительны. Больной, исхудавший, он уже не мог сопротивляться тому, что делали с его телом доктора.

Последней ночью Гоголя — писателя стала та, когда он сжег второй том «Мертвых душ». Оказалось, что рукописи горят, как и души людские.