СПЕКТАКЛИ О ВОЙНЕ НА СТРАНИЦАХ «ПТЖ»: 2010. ДАЙДЖЕСТ

«ТОЛСТАЯ ТЕТРАДЬ»
Театр на Спасской (Киров). Режиссер Борис Павлович

<…>

<…> Мы не видим сожженных трупов, не чувствуем смрада, но безжизненные голоса актеров и их окаменевшие лица, обращенные к зрителям, очень точно воссоздают не картину, а ее шоковое воздействие на психику. Неслучайно именно после этого появляется Отец, бежавший из русского плена. Хладнокровно отправляя его на мины (ибо только так можно самим пройти через них), братья обрывают последнюю связь с этим миром. В финале Клаус и Лукас исчезают. На их месте оказываются двое настоящих мальчиков, как будто режиссер предлагает современным школьникам «примерить» роли близнецов.

Но если мир безоговорочно жесток и бессмыслен, то Борис Павлович проявляет тенденцию к всепрощению и рифмует белые одежды умирающей бабки с белыми бинтами обезображенной служанки. Порой его спектакль чересчур многоречив, а актерам не хватает чувства меры. Пластичная картинка спектакля живет и «дышит» неровно. Но судить о нем в целом все-таки правильнее исходя не из индивидуальных художественных предпочтений, а из эффекта живого резонанса с умонастроениями зрителей. А он есть, и его ни с чем не перепутаешь.

Татьяна ДЖУРОВА. Воспитание жестокостью
2010. № 59

«ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ»
Молодежный театр Алтая (Барнаул). Режиссер Дмитрий Егоров

<…>

<…> Умывание грязным снегом — чернеют лица… Изнурительная строевая подготовка под «Самокрутку» группы «Ива Нова»… Взвод замирает, окружив убийцу товарища, приставив винтовки к его горлу… Ритм организует много раз повторяющаяся фронтальная мизансцена — взвод становится в шеренгу. Сначала перед нами не умеющие держать строй, дрожащие новички в разномастной одежке. Потом — получившие рваное, бывшее в употреблении обмундирование, злые и одичавшие полулюди. После «показательного» расстрела братьев Снегиревых — притихшие, растерянные, объединенные горем мальчишки… К живым в строю по очереди присоединяются мертвые — заморенный Попцов (Семен Ваулин), расстрелянный за смелый язык и веселый нрав Булдаков (Александр Коваль), ни в чем не повинные Снегири (Евгений Нестеров и Михаил Перевалов). Убитые (на лицах небрежный мазок белой краски) незримо для товарищей сопровождают их повсюду — безмолвные, серьезные, сосредоточенные. Это решение отсылает к фильму «Живой», и современность ассоциации необходима создателям спектакля. Во втором акте возникает оркестр павших, играющий для живых.

Евгения ТРОПП. Мальчики державы
2010. № 59

<…> Да, они играют, как в последний раз в жизни. Они все умирают вместе с братьями Снегиревыми, Сергеем и Еремеем (Евгений Нестеров и Михаил Перевалов), и потом не могут ожить. Я бы хотела всех их перечислить, но нет места. Я помню их прекрасные лица. Они еще не стали артистами. Мышцы их еще не переродились от вранья. Они влезли в эти страшные обгоревшие шинели, которые театр собирал по всему Алтайскому краю, напялили солдатские сапоги и прошли весь страшный путь вместе с героями Астафьева. Уходил под трибунал Булдаков (Александр Коваль), терпел издевательства медлительный Шестаков (Владимир Хворонов), отказывался от спасения по блату Васконян (Алексей Межов), они отъедались и напивались в совхозе имени товарища Ворошилова и… готовились к смерти.

Татьяна ТИХОНОВЕЦ. Несовершенство подлинности
2010. № 59

«ФРОНТОВИЧКА»
«Коляда-Театр» (Екатеринбург). Режиссер Николай Коляда

<…>

Сейчас идет серьезное переосмысление, переоценка военных событий. Много сомнений: есть ли на самом деле то, что столь пафосно, торжественно необходимо праздновать? Не слишком ли высока была цена победы? Стоило ли сталинским генералам «за ценой не стоять»? Можно ли вообще эту трагедию народа назвать в полной мере победой? Когда Мария Петровна объясняет своим кружковцам, что танцуют они под прекрасную музыку немецкого композитора Бетховена, те тут же реагируют: «Немецкого? Мы же победили немцев!» На что наша Маша просто говорит: «Кто — мы? В войне люди не побеждают и страны не побеждают. Просто наступает новый день, и он такой солнечный, что можно, наконец, вынести на улицу и высушить все подушки, валенки, перины, поставить граммофон на подоконник и услышать Бетховена. Побеждают не люди, не страны, а Бетховен. Или что-то вроде того… Что-то совсем другое побеждает всегда…». И это сегодня звучит очень точно и здорово.

Галина БРАНДТ. История Небылицы.
2010. № 60

«НИЧЬЯ ДЛИТСЯ МГНОВЕНИЕ»
РАМТ. Автор инсценировки и режиссер Миндаугас Карбаускис

<…>

Ни крик, ни выстрел, ни пытка за два часа спектакля не взорвут этой кажущейся холодности. Боль не будет явлена. Смерть всегда будет вынесена за скобки, лишь иногда обозначена емкой метафорой. Смерть произойдет после точки. Нам не позволено пожалеть их. Мы не переживаем, мы по другую сторону, мы смотрим на помост.

<…>

Строгое и чистое пространство позволяет увидеть в этих персонажах, в обитателях гетто, Липманах, — человеческую личность. Уверовать в нее. Увидеть больше, чем тело, больше, чем необходимость. В спектакле явлена предельная сосредоточенность на человеке. Его духе, интеллекте в ситуации выбора. Этот спектакль, в первую очередь, сильное режиссерское высказывание о цене человеческой личности.

Мы привыкли, приучены думать о Катастрофе в логике жертв и палачей. Больные, голодные, униженные, в небытии, в грязи и мерзости выживающие люди — жертвы — вызывают у нас жалость, чувство вины и слезы. Спасительные слезы. Физическое страдание понять и прочувствовать много проще. Сложнее дается спокойное размышление, пусть и трагическое, но требующее от нас интеллектуальной и душевной включенности, страсти к пониманию. В спектакле герои Карбаускиса остаются людьми, не став ни жертвами, ни палачами.

Владислава КУПРИНА. Мгновение длится вечность
2010. № 61

«МОЙ БЕДНЫЙ МАРАТ»

БДТ им. Г. А. Товстоногова. Режиссер Евгений Семенов

«Приют Комедианта». Режиссер, художник Андрей Прикотенко

<…>

Что сейчас? «Ты только не бойся быть счастливым, мой бедный Марат», — этих нежных, отчаянно-беззащитных слов Лики в финале в спектакле БДТ, к примеру, уже не существует. Их просто нет. Вырезали.

Вместо слов есть сценография Эмиля Капелюша. Пустая сцена с долгими, мощными двустворчатыми дверями старых петербургских домов. С искореженными от лет кнопками звонков, с давними номерными знаками, табличками с именами жильцов, двери эти, как отмеченные временем надгробия, напоминают сразу и об оставленных в блокаду квартирах, и об умерших людях, о том, что время — не ждет.

Но артисты, играющие внутри этой говорящей сценографии в любовный треугольник, не озвучивают ни одной заявленной пьесой темы. Нет здесь ни войны, ни любви, ни жалости.

Светлана ЩАГИНА. Мера ответственности
2010. № 61

«ПРОКЛЯТЫ И УБИТЫ»
МХТ им. Чехова (Малая сцена). Автор инсценировки, режиссер и художник Виктор Рыжаков

<…>

Текст Астафьева переосмысляется отстраненно. Но не с «холодным носом», а с желанием как-то соотнести себя с ним, вписать войну в категории своей жизни. Человек полетел в космос задолго до рождения этого поколения. И «Битлз» давно написали и спели свои лучшие песни, и уже давно убили Джона Леннона. А фашистская атрибутика утилитарно используется в электро-поп-музыке, например у Lady Gaga. И случилось много других войн, не менее страшных. «Молодая шпана, что сотрет нас с лица земли», имеет свое мнение о Великой Отечественной, это их виденье. Оттого и титры, идущие на латинице: «Proklyaty…», — как вариант современного языка. И видео ряд — смешение всего и вся: кадры «Прибытия поезда» братьев Люмьер, приезд куда-то молодых Маккартни и Харрисона, и космонавты, в рапиде летящие на нас в сцене расстрела Снегирей, и неясная и размытая картинка. Нечто черно-серое, похожее на затертую видеопленку, уже не способную передавать изображение, заполняет экран, но не дает конкретного, ясного смысла, все сношено, протерто до черных дыр. Может быть, серо-черное изображение — то, что останется от кадров военной кинохроники в будущем, когда пленки осыплются окончательно?

Надежда СТОЕВА. Забегая вперед
2010. № 62

<…>

…Молодым московским актерам, красивым, сильным, здоровым и, слава богу, не знающим, что такое постоянный голод и лютая стужа, нисколько не похожим внешне на измученных астафьевских доходяг, смешно было бы играть впрямую, от себя, «по правде». Фальши и наигрыша было бы не избежать. Поэтому режиссер ищет более сложные ходы от актера к персонажу, тонко выстраивая связь между личностью исполнителя и его ролью. Возникает взгляд не просто издалека, а, можно сказать, из космоса.

Евгения ТРОПП. О спектакле.
№ 62

«РАЗВАЛИНЫ»
«Этюд-театр» совместно с Лабораторией «0N. TEATP». Режиссер Дмитрий Егоров

В том, что Юрий Клавдиев написал пьесу, где откормленные трупным мясом детишки с надеждой глядят в небо в ожидании вражеского налета или, на худой конец, артобстрела, — нет ничего удивительного. То, что эта пьеса о блокадном трупоедстве по строению своему — драма-дискуссия, тоже не удивляет. Ведь и персонажи «Лета, которого мы не видели вовсе», «Заполярной правды» и даже радикальнейшего «Monoteist» если даже и не вполне люди, все же непременно с идеями, жизненной философией, и философия эта — при всей своей чудовищности — довольно последовательна. Какая-то перекличка с парадоксалистом Бернардом Шоу, который тоже кому-то когда-то казался и шокирующим, и скандальным, — имеется. При том, что Клавдиев Шоу, скорее всего, не читал и, вероятно, очень удивился бы, узнав, что и герои «Дома, где разбиваются сердца» в последнем действии смотрят в небо, выражая надежду, что бомбардировщики завтра вернутся.

То, что Дмитрий Егоров заинтересовался пьесой «Развалины», — тоже вполне естественно. Молодой режиссер учился плавать в психологических водах под началом человековеда Григория Козлова, приобретая навык и вкус к работе с актером. А здесь — в отличие от прежних пьес Клавдиева — есть что играть и на первый взгляд ясно как. Одна роль Марии Ильиничны Развалиной дорогого стоит. Вполне можно представить Развалиной Тарасову или саму Ермолову. Спасающая детей в блокадном Ленинграде крестьянка, конечно, парадокс с исторической точки зрения, но в этой пьесе, несмотря на ставшее уже легендарным «сидение» ее автора в архивах, все — сказка, и сказка эта порою искусно, порою не очень лишь притворяется жизненностью, по сути же «Развалины» — исторический миф. Но — миф этот заключен в рамку как будто реальной причинно-следственной истории: перед нами — череда событий из жизни двух соседствующих по лестничной клетке семей блокадного Ленинграда. Жили-были, ходили в гости, а потом разошлись на почве трупного мяса: можно его есть или нет.

<…>

Тема смердящего строя — давняя тема Клавдиева, в «Лете, которого мы не видели вовсе» герой, ветеран-коммунист, расчленял трупы бродяг и запекал в печке головы. В «Развалиных» Клавдиев развивает эту мысль: профессорские и крестьянские дети уже накормлены трупами — трупами жизнеспособных когда-то идей. В третьем действии пьесы дети Ниверина и Развалиной живут своей жизнью — образуют «ячейки» для дежурства на крышах, без конца повторяют мертвые фразы: «Служу Советскому Союзу», «Всегда готовы»… Они безо всяких колебаний переваривают трупные котлеты, в их головах твердеют мертвые схемы. Режиссер же в третьем действии выводит Савоську, Ванечку, Греню и Анечку в иное измерение: дети отмечают Новый год современным шампанским. Причем пьют его из пластиковых стаканчиков. Они угрожающе счастливы и здоровы. Вообще, детки в спектакле из милых балбесов и обаятельных девчоночек превращаются в зловещую ячейку, для которой уже не страшны ни идейные запреты Ниверина, ни «поджопники» Развалиной, отъевшаяся молодая стая выбирает жизнь, но эта — новая — жизнь насквозь пропитана трупом. Вот в этом-то и есть главное идейное противостояние пьесы. В последней сцене спектакля Ниверин и Развалина оказываются заперты в едином пространстве, правда, жаль, что мутный финальный монолог уже убитого Ниверина «о том, что ни собачек, ни крыс, ни любого другого живого существа, кушать человек нового мира не должен», преступно снижает пафос происходящего, переводя проблематику на уровень конфликта мясоеда с вегетарианцем. Да, к сожалению, финал спектакля, как и финал пьесы, — оставляет в недоумении. Но, в конце концов, эта досадная клякса в конце работы отравляет лишь первое зрительское впечатление. По размышлении зрелом понимаешь, что «Развалины» вполне внятное и актуальное высказывание о тотальной победе мертвого над живым.

Наталья СКОРОХОД. Трупоедство и трупомыслие
2012. № 69

Пьеса Юрия Клавдиева «Развалины» была написана в 2009 году и обозначила пространственно-временной переход автора из плоскости тольяттинского городского текста в область петербургского, что, несомненно, отразилось и на авторской поэтике в целом. Вместо героя-бунтаря — умудренная житейским опытом Развалина. Вместо пространственных столкновений городского и природного — драма идей. Место действия — Ленинград. Время — зима 1942 года.

Два персонажа — совершенные антиподы (рафинированный интеллигент Ираклий Александрович Ниверин и грубоватая крестьянка Мария Ильинична Развалина) — на протяжении всего действия ведут важный спор о цене жизни.

Мария СИЗОВА. В черно-белом городе
2012. № 69

«ТОЧКИ… НЕВОЗВРАЩЕНИЯ»
Сургутский музыкально-драматический театр. Автор идеи, режиссер, сценограф Владимир Матийченко

<…> Спектакль «Точки… невозвращения» — о любой войне, происходившей в XX веке и происходящей сейчас, в веке XXI, всегда и везде. Об этом говорит и внешний облик героев, одетых в лишенную примет эпохи и страны военную форму, и многие детали. Например, мечтают изголодавшиеся на скудном пайке персонажи о жареном гусе — тут же звучат реплики, Ремарку не принадлежащие: юнцы вспоминают и хинкали, и пиццу, и жульен, и лагман, и шаурму (могу ошибиться с набором национальных блюд, но смысл ясен — расширяется география, стираются границы пространства и времени)… Сквозной мотив спектакля — знаменитая «Лили Марлен», величайший военный шлягер всех времен и народов, который звучит то как бодрый марш, то как лирическая песенка; то как старая шипящая пластинка, то как музыкальная шкатулка. Поется хрипловатым тягучим голосом Дитрих, молодцеватым мужским хором. Песня стягивает эпизоды-кадры тугой нитью — любовь и жизнь, о которой мечтают солдаты, останется для них недостижимой мечтой, навсегда потерянным раем. Пришедшие на войну на ней и останутся. <…>

Евгения ТРОПП. Ремарк в Сибири
2013. № 71