Страна, где важнейшими из искусств были кино и цирк, первым делом подчинила все манежи Центральному управлению государственными цирками, созданному в 1922 году. Цирки стали прокатными площадками, а свободная кочевая жизнь артистов превратилась в «конвейер». Так называли цирковые новую систему, при которой им по указу сверху приходилось бесконечно ездить по всему Союзу.

К сорок первому году все механизмы Главного управления цирками были отлажены, и циркизация страны шла полным ходом. Не было города, где бы не поставили цирк на полторы-две тысячи мест. Работало 68 стационарных, 18 передвижных и 8 цирков совхозно-колхозного типа. Как правило, здания были деревянными, без отопления.

ЦИРКОВЫЕ АРТИСТЫ НА ВОЙНЕ

В первые дни войны многие цирковые артисты уходили на фронт прямо с манежа. Джигит-наездник Михаил Туганов, собравший из самых лихих наездниковказаков «Донской казачий ансамбль», отправился на войну в день ее объявления.

Дзерасса Туганова, наездница, дрессировщица, н. а. РСФСР, дочь н. а. РСФСР Михаила Туганова: «Когда началась война, папа пришел в гардеробную к цирковым и сказал, что уходит добровольно на фронт. Хотя запросто мог и не пойти, потому что у него была сломана нога. И за ним пошли очень многие, в том числе „Казаки“. Влились в кавалерию Доватора. И там мой отец совершил такой подвиг, на который был способен только он. В том месте, где они стояли, была деревня, оккупированная фашистами, и ее никак не могли взять. Папа уговорил своих ребят поскакать в эту деревню, спрятавшись у лошадей под животом — есть такой сложный трюк в джигитовке. Немцы увидели, что скачет табун лошадей, и ничего не стали делать. А когда лошади приблизились, всадники резко оседлали их и расстреляли врагов из автоматов. Так деревня была взята!» ¹.

Все оставшиеся в живых артисты труппы Туганова участвовали в представлении, состоявшемся после взятия Рейхстага.

Конные дивизии, пехота, артиллерия, авиация — где только не было цирковых артистов. Так, акробат и воздушный гимнаст Владимир Довейко после окончания трех военных летных школ стал летчиком-асом и был специально отмечен в списке врагов Геринга.

«„Смеющийся паяц, подлежит уничтожению“ — именное такое предписание обнаружили советские историки после войны в списках врагов Геринга. Оказалось, что экипаж бомбардировщика потомственного циркового артиста Владимира Довейко в налете на немецкий город Бреслау в тяжелом воздушном бою сбил немецкого аса, племянника Геринга. На фюзеляже самолета Довейко был нарисован смеющийся клоун и надпись: „За советское искусство!“ Летая над Берлином, Бреслау, Франкфуртом, Фюрстенвальде и другими вражескими объектами, Довейко наводил ужас на фашистских солдат, которые прозвали его „смеющимся паяцем“» ².

Среди 28 героев-панфиловцев, уничтоживших 18 танков противника у разъезда Дубосеково под Москвой, был акробат Иван Шепетков. Узнав о начале вой ны, он отправился на фронт пулеметчиком.

Однако во время войны были и специальные подразделения, где пригождались дрессировщики. Константин Константиновский, муж дрессировщицы тиг ров Маргариты Назаровой, которому она обязана своей карьерой, в войну обучал собак-камикадзе и занялся тиграми уже в мирное время.

Михаил Багдасаров, ассистент в аттракционах н. а. РСФСР Маргариты Назаровой и Константина Константиновского, н. а. России: «Знаменитый дрессировщик Константин Константиновский, у которого я начинал работать ассистентом, рассказывал, что в годы войны служил в спецподразделении. В нем готовили собак-камикадзе — официально их называли истребители танков. Кинологов в то время еще не было, были только дрессировщики собак, служившие на всех фронтах. У каждого была своя группа по пять-шесть животных. Сначала их приучали, что еду можно найти под танком, потом прикрепляли макет взрывного устройства и дрессировали залезать под танк уже с ним и в конце учили не бояться движущихся и стреляющих машин. Но немцы тоже были не дураки: зная, что собаки приучены бежать под работающий двигатель танка, они научились, завидя их, глушить мотор. В результате пес разворачивался и бежал обратно. Так, однажды любимая собака Константиновского взорвалась прямо у его ног, и у дрессировщика там, где была правая рука, одна косточка осталась…» ³

Многие цирковые артисты пришли в цирк уже после войны. Юрий Никулин служил рядовым на Ленинградском фронте до контузии в 1943 году. Михаил Шуйдин прошел всю войну и впервые выступил на фронте для своих же. Однако начиная с 1942 года политуправление армии стало отзывать с фронта цирковых артистов для формирования бригад.

ФРОНТОВЫЕ БРИГАДЫ АРТИСТОВ

Поначалу артисты собирались в бригады стихийно и давали представления в мобилизационных пунктах, на вокзалах, в госпиталях. К 1942 году цирки стали создавать свои филиалы, а Главное управление цирками, эвакуированное в Томск, наконец смогло сформировать две фронтовых бригады.

Борис Вяткин, клоун Ленинградского цирка, оставил записки о жизни 2-й фронтовой бригады цирка: «И вот он, фронт. Во время концерта в первый раз мы попадаем под артиллерийский обстрел. Волнение наше заметно… Концерт на минуту прерывается. Командир говорит нам:

— Товарищи артисты, не беспокойтесь — блиндаж построен на склоне холма, ближе к противнику, так что прямое попадание артиллерийского снаряда мало вероятно.

И какой-то боец задумчиво добавляет:

— Вот навесным огнем, минометиком, если только достанет…

— Спасибо, дорогой товарищ, успокоил! — отвечаю ему я» ⁴.

Ариадна Вяткина, жена и ассистент в номерах Бориса Вяткина, вспоминала: «Мой будущий муж, Борис Вяткин, и его фронтовая цирковая бригада дали в войну больше тысячи концертов. Выступали перед летчиками, танкистами, разведчиками, на передовой, в госпиталях, на грузовиках, оборудованных „под сцену“, на полянках и в лесочках. Не раз попадали под обстрелы и бомбежки, в любую погоду давали по три-четыре концерта. С тех пор он и называл себя — не клоуном у ковра, а клоуном возле узенькой дорожки».

I ВСЕСОЮЗНЫЙ СМОТР ЦИРКОВОГО ИСКУССТВА

Если цирковых собак и лошадей в основном забирали на фронт и в спецподразделения, то с экзотическими животными ситуация обстояла иначе: по приказу Сталина городские власти, несмотря на голод, помогали дрессировщикам прокормить слонов, тигров и других зверей.

Таисия Корнилова, внучка дрессировщика слонов Александра Корнилова: «В то время, когда в стране был голод, мизерные пайки для людей, слонов кормили как следует, чтобы они ни в коем случае не заболели и не похудели. Было даже так, что моя бабушка Мария Ивановна украдкой от дедушки выносила голодающим людям хлеб, предназначавшийся для слонов. Конечно, в небольших количествах, по буханке, но главное, чтобы Шура (так она называла дедушку) не узнал об этом» ⁵.

Находясь в эвакуации, артисты продолжали сочинять номера и давать представления. Дрессировщик слонов Александр Корнилов создал номер «Слоны и танцовщицы», продемонстрировавший высшее мастерство дрессировки слонов. Эквилибристки и акробатки сестры Кох вместе со своим отцом сочинили необыкновенную вращающуюся конструкцию для номера «Семафор», который с тех пор никто не может повторить. Можно и дальше долго рассказывать о тех номерах, подготовленных во время войны, которые были показаны в 1944 году на I Всесоюзном смотре циркового искусства и стали классикой цирка, но главное — в том, что было после войны.

Один только пример: Лев Осиньский, акробат и эквилибрист, на фронте служил в артиллерии и потерял руку. Он вернулся на манеж, освоил эквилибр на одной руке, сделал деревянный протез, и ни один из зрителей не догадывался, что он — инвалид.

Советский цирк — про сверхчеловека, совершенного, в идеальной форме. И несмотря на войну и трудности, артисты, «специалисты отваги», по меткому слову Луначарского, каждый понемногу поддерживали эту идею.

СПЕЦИАЛИСТЫ ОТВАГИ

Время сохранило пятнадцать цирковых артистов, чье детство или юность пришлись на Великую Отечественную войну. Всего пятнадцать человек на пятимиллионный Петербург.

Александра Дунаева для книги «Дом без углов» (проект Цирка на Фонтанке) записала их рассказы о страшных временах войны и блокады; о том, как они стали цирковыми артистами, и об их бесконечной любви к цирку и к жизни. Никакого пафоса, никакой патетики — просто судьбы людей, каждый день жизни которых, однако, сродни подвигу. Предлагаем вашему вниманию три рассказа о тех, кто работал цирковым артистом в войну.

Василий Алексеевич Курицын (р. 1922), акробат, акробат-эксцентрик, акробат в жанре каучук, иллюзионист:

В Балтийский флот меня забрали в 1941-м, восемнадцати с лишним лет. Из Москвы нас привезли сюда, в Питер. На площади Труда в то время была морская база и Клуб моряков. Там нам выдали морскую форму, и меня прямиком из Клуба направили в Восточный оборонительный район Кронштадта. Ситуация была очень серьезная — немцы стояли под Петергофом и вели обстрелы по Кронштадту. Всегда существовала опасность нападения, а сдать военно-морскую базу было ни в коем случае нельзя. Опасность особенно возрастала зимой, когда залив замерзал. В нашем районе нас посылали на лед группами уже с началом сумерек, часа в четыре, и оставались мы на заливе до самого рассвета. Надо было отойти от берега метров на двести-триста и там встречать противника. На таком холоде, на морозном ветру, на льду, где скрыться-то негде, мы проводили ночи. Были и стычки с немцами — десантники на нас нападали, немцы-то ох как хотели Кронштадт заграбастать. Люди погибали в боях, но больше от мороза и от бомбежек — Кронштадт очень сильно бомбили. Но город все равно делился своим запасом продовольствия с Ленинградом, баржами туда продукты посылали, а на себе экономили. От этой экономии у меня цинга образовалась. Если бы я все время на льду торчал, то, конечно, жив бы не остался. Но мне повезло, «Яблочко» спасло — мой любимый номер, который я придумал еще до войны.

Тогда особенно в моде была чечетка, и я исполнял ее как раз под песню «Яблочко». Чтобы звук был лучше, я работал на фанере, а еще прибивал к туфлям легкие металлические пластинки. И вот играло «Яблочко», я изображал чечетку, а в финале — бац! — перескакивал с ног на руки и заканчивал танец уже на руках. Публика всегда была в восторге, где бы я его ни играл — на манеже ли, перед сослуживцами в чистом поле или на сцене. Здорово меня эта чечетка выручала, до самого последнего времени.

Так вышло, что политотдел взял меня на время с обороны в Дом Флота. Служба все равно шла, и позже я вернулся на передовую, но все-таки это была небольшая передышка. Я стал участвовать в концертах — и на выезде, и в самом Доме Флота. Показывал эквилибр, совместимый с каучуком, — это и складки, и каучук как таковой, и стойки на кирпичиках разные придумывал, но заканчивал всегда «Яблочком». Моряки его очень любили — не случайно этот танец считается матросским. Концерты хорошо проходили, сохранилась даже хроника, где мы песни поем нашей компанией. Иван Дмитриев, народный артист, старпом из «Полосатого рейса», его весь Союз потом знал. Герман Орлов, тоже замечательный артист, очень известный в будущем — мы с ним выступали после войны в Доме моряков с пародийными куплетами. К нам в Кронштадт и звезды приезжали. Например, Клавдия Шульженко давала концерты несколько раз, и мой товарищ Володя Моисеев аккомпанировал ей на рояле и аккордеоне.

Были случаи, которые я запомнил, — например, когда командующий Балтийским флотом Трибуц встречал подводную лодку. Начальник Дома Флота мне сказал: «Спляшешь им свое „Яблочко“». Короче говоря, на пристани, когда командующий приветствовал подводную лодку и моряков, играли ансамбли, и я вместе с ними выступал. Но больше всего нам тогда запомнился даже не командующий, а жареный поросенок. Это было событие из ряда вон, самолетом или, может, на корабле его доставили, не знаю, но мы таких кушаний с начала войны не видели.

Когда случился прорыв блокады, меня перевели в десантники, под Ленинград. В этом качестве я и дослужил до сентября 1945 года. По конец войны командующий Ленинградским фронтом Говоров устроил небольшой парад в Токсово. Там была создана первая после войны здравница, санаторий для раненых солдат. Для меня этот парад памятен тем, что во время него я познакомился с будущей женой. Началась совсем другая, послевоенная жизнь.

Олег Денисович Жуков (р. 1930), акробат на «подкидных досках», вольтижер на батуте, акробат-эксцентрик, клоун «Дядя Ваня»:

Я цирк полюбил с раннего детства. В 1937 году мой отец впервые повел меня на Фонтанку. Все номера мне понравились, но было почему-то страшно: дрожал, прижимался к отцу, думал, что за люди, наверное, волшебники. Не хотел уходить из цирка, но отец уговорил: «Придем еще». А утром его как «врага народа» забрали и увезли на «воронке» в Большой дом. Отпустили через два года, досрочно, чтобы забрать на войну с финнами — он был отличный специалист, механик. А в 1941 году он ушел уже на Великую Отечественную, где и погиб в 1944-м. Виделись мы только один раз — в 1943-м, когда он на несколько минут забежал домой.

Еще до войны был случай, когда я убежал за границу с настоящими уличными клоунами. Их звали Мишель и Виль, и они выступали у нас во дворах. Прыгали, произносили смешные реплики, показывали фокусы. Один из них увидел меня и спросил: «Хочешь быть артистом?» Я, конечно, сказал, что хочу. Тогда он, по сути, подбил меня на побег, но велел оставить записку. Мы поехали в финский город Териоки и там выступали. Делали несколько пирамид, показывали фокусы, и я даже делал мостик на перше. Но потом я заскучал по дому, по родителям и сестре Вере. И однажды на деньги, данные мне на продукты и штиблеты, купил обратный билет в Ленинград. Дома меня искали уже по всей России и были очень рады, что я вернулся.

Мне уже было много лет — одиннадцать, — когда началась война, и я все-все помню. У меня товарищ был, нас с ним эвакуировали в Новгородскую область, к хозяйке. Мы пожили там, помогали ей, но потом думали-думали и решили в Питер обратно вернуться. Ночью потихоньку сбежали. Тяжело было. У меня сразу слезы, когда вспоминаю. Потихоньку пошли и за три дня попали в Питер. Приехали на Васильевский остров — дома покушать уже нечего. Давали 125 грамм хлеба иждивенцам, синего, как бумага. Есть невозможно.

Жили пять человек в кухне. Тетенька была, мама была, царство ей небесное, брат был и мы с сестрой. Старались достать какое-то дерево, чтобы потопить. Ходили иногда со Съездовской линии до Балтийского завода. А мороз в то время был 41 градус, плюнешь — замораживается. На заводе столовая была, где моя тетка работала. Дошли — и сразу поесть, супу она нам давала. Чуть-чуть погреемся — и домой, по пути досточки собираем. Так мы и жили, и все почти вокруг умирали. Я недалеко от университета жил, помню как сейчас: один человек, профессор литературы, лежит с куском хлеба и умирает.

Я пацаном сильный был, и одна женщина попросила меня своего отца похоронить на Серафимовском кладбище. Это с Васильевского очень далеко. Она говорит: «Я тебя потом покормлю». Я шел, шел, устал — страшное дело. Думал много раз бросить санки — вон сколько трупов на улице, — но все-таки нашел это место, положил тело туда и вернулся. Женщина меня на чай пригласила, хлеба покушали немножко. После войны я разыскал ее, уже совсем старушку, и показал, где лежит ее папа.

А с мамой однажды произошел случай, который заставил меня поверить в Бога. Она тоже блокадница была, царство ей небесное. Я пришел на Петроградскую через Тучков, там больница для блокадников находилась. «Моя мама, — говорю, — Анна Семеновна Жукова, где она?» Отвечают: «Так она в подвале мертвая». Я пошел туда, а там… все покойники лежат. Подхожу к маме, смотрю — она живая. Я побежал за врачами, вытащили ее, покормили. Она выжила тогда, но умерла после войны. И Вера, сестра, умерла, я остался один. Не учился, ничего не делал вообще. Только до войны в школу ходил, в один класс с Таней Савичевой, которая свой знаменитый дневник написала. Я тогда бросил, а она уехала куда-то с подругой, другой Таней. Хорошие девочки были, они мне все время помогали, учили математике.

В блокаду очень много погибло народа. Около миллиона человек. Были хорошие люди, прекрасные — сейчас таких нет, совсем другие. Были и страшные люди — убивали детей и продавали. Жену мою, тоже блокадницу, однажды чуть не зарезали. Были случаи ужасные, когда больные, изголодавшиеся приходили на кладбища, отрезали кусками мясо и ели. Но это уже не спасало, это была верная смерть, а если поймают раньше — расстрел.

После блокады я ходил, не знал, куда податься. Мне говорят: иди в ремесленное училище — на Васильевском такое было. Я пришел туда, 1945 год, босиком в ноябре, из теплого одно пальто. Там нас всех, пацанов, построили: «Давайте, где у кого оружие». Все молчат. Тогда по очереди к каждому начали подходить и все забирать. У кого ножи, у кого что. Я выложил пистолет парабеллум. Вот такие были мальчишки. Мы находили сломанное оружие и чинили. Оно работало. Я потом все в Неву выкинул, от греха подальше.

В училище я начал заниматься акробатикой, занимался в ансамбле «Трудовые резервы». Нас позвали в Москву выступать, вызывали в Кремль. Видел Сталина. Чего только не было потом в моей жизни — и цирк, и в фильмах снимался каскадером. Много лет прошло — но блокада все равно рядом. Как будто я все иду к тому кладбищу, и хочется бросить санки, идти домой греться — но нельзя, совесть не позволяет. Дела надо завершать достойно.

Владимир Казимирович Шилинский-Лерри (р. 1932), акробат, клоун:

Когда началась война, мы с мамой и братом были на даче. Помню, что всю ночь на 22 июня, представляете, филин ребенком плакал. Мы попросили хозяина дачи, чтобы он свез нас в Ленинград. Отец уходил в армию, и были считанные дни попрощаться. Мы оттуда на телеге поехали — мать с вещами погрузили, а сами с братом бежали сзади. Телега провалилась на мосту, мать упала в реку и пропала под водой. А плавать она не умела — хорошо по дну прошла на свет. Пришли на вокзал, мать мокрая, в мою рубашку укутана. Там встретили цыган, и те по ее глазам большим решили, что она своя. «Чавела», — говорят. А она: «Чего?» Смеху было! Одна цыганка отвела меня в сторону и сказала: «Тебе будет сопутствовать победа». Так, я думаю, и вышло.

В школе, где я учился в блокаду, теперь музей Ольги Берггольц. Мне повезло, что эта школа была рядом с нашим домом и поэтому я мог ходить туда до последнего. Чтобы мы продолжали учиться, нам выдавали по конфетке. Для нас, ребятишек, это было настоящим подарком, потому что ни сахара, ни пирожных мы не видели уже очень давно. Их просто не было в магазинах. Я терпел, свою конфетку приносил маме, а старший брат съедал. Когда конфеты закончились, нам стали давать печенье. Я его также приносил маме, и она меня хвалила, целовала за это. Помню, мама варила какие-то клеи, растения. Эта еда была очень горькой, и от нее болел живот. В школу приходило все меньше и меньше детей, и только и слышались рассказы о том, кто умер, а кто лежит без сил. Я был посильнее других, потому что занимался спортом. Со взрослыми ребятами рыл окопы возле школы, и руководившие работами солдаты давали нам полсухаря. Это поддерживало силы. Однажды я пришел в школу один. Даже учительница не пришла — заболела. Меня встретила, кажется, директор и сообщила, что школа закрывается, потому что нет учеников. Так закончилась моя школьная пора. Чуть позже в школе был организован госпиталь, а еще позже мой дом, что стоял рядом со школой, разбомбили. Фашисты метили в госпиталь, но промахнулись и попали в наш дом. Мы в то время находились в гостях, поэтому уцелели. Когда я разбирал завалы, меня придавило и ребра поломало. До сих пор детские ребра там не рассосались — эта травма мне не раз в цирке аукнулась.

Тяжелее всего было в первую зиму блокады, в 1942 году. Фашистские самолеты летали низко, нагло, едва не задевая крыльями трубы двухэтажных домов. Я иногда даже мог рассмотреть лица летчиков. Вы не представляете, как хотелось раздобыть автомат и подбить хоть один самолет! Это была моя самая заветная мечта! Я все время сидел в окне чердака и наблюдал за самолетамиразведчиками, которые выслеживали, где расположены зенитные комплексы, с тем чтобы ночью их разбомбить. Ночью фашисты часто бомбили Палевский сад. После бомбежек было страшно видеть, как буквально целые улицы исчезали с лица города.

Мы как могли участвовали в обороне Ленинграда. Кроме нас с братом, в нашем доме мальчишек не было. Мы дежурили на чердаке во время бомбежек и следили, чтобы зажигалки не подожгли дом. Фашисты еще сбрасывали такие открытки с ангелочками, которые через какое-то время воспламенялись. Они были очень красивые. Одну такую открытку я по незнанию принес домой. Она загорелась на шкафу, но нам удалось ее вовремя потушить. Поскольку я был маленький и легкий, то меня привязывали за ногу, чтобы я мог достать застрявшую в карнизе зажигалку и сбросить ее вниз. Уже в первый год блокады мы с братом стали пухнуть от голода, и к нам даже приходил врач из Палевской больницы. Он дал нам белую таблетку, которая имела сладковатый привкус. Брату она так понравилась, что он потребовал еще.

В 1943 году нас отец вывез из Ленинграда Дорогой жизни. Он был, конечно, не в Ленинграде, его отпустили из армии спасти семью, и он без оружия прошел через немцев. Все благодаря тому, что хорошо владел джиу-джитсу — его когда-то китаец научил. Когда ехали уже, я видел, как машина впереди нас ушла под воду — мы вовремя остановились. Это было чудо, которое спасло мне жизнь. Но все же главное чудо произошло много позже войны, когда мы встретились с женой.

У Вали удивительная история. Она, в отличие от меня, из знаменитой цирковой династии. В семь лет уже выступала на сцене. Представьте: блокада начинается, солдаты на фронт идут, а в цирке девочка маленькая в белом платье на грациозной лошади. Сказка. Однажды она выступала перед уходившими на фронт солдатами. Налетели немецкие самолеты, все попрятались под товарный поезд. Валя оказалась рядом с солдатом. Она спросила: «Почему ты не стреляешь? У тебя же есть ружье!» Солдат попытался возразить, но все-таки выстрелил дважды — и попал! Так Валечка помогла сбить «мессершмитт».

Мы прожили вместе 48 лет, счастливо прожили. Мой дед, красавец, дожил до 106 лет. А все почему? Потому что любовь была. Я убедился, что только это и продлевает мне жизнь: любовь к жене, к цирку, к спорту.

Материал подготовили Александра ДУНАЕВА и Софья КОЗИЧ

Р. S. Во время подготовки номера в печать ушла из жизни одна из героинь материала — Валентина Шилинская-Лерри. Она посвятила цирку всю жизнь: работала в Союзгосцирке 52 года, с 1940 до 1992-го. Выражаем глубочайшие соболезнования Владимиру Казимировичу Шилинскому-Лерри, родным и близким.

1 Туганова Д. М. [Воспоминания о войне] // Цирк в годы Великой Отечественной войны. М., 2015. C. 27.
2 Белоножкина Т. «Смеющийся паяц» Владимир Довейко // Цирк в годы Великой Отечественной войны. C. 71.
3 Багдасаров М. [Воспоминания о К. Константиновском] // Там же. C. 45.
4 Вяткин Б. Фронтовые записки // Советский цирк. 1958. № 2. Цит. по Цирк в годы Великой Отечественной войны. C. 113.
5 Корнилова Т. [Воспоминания о дедушке Александре Корнилове] // Цирк в годы Великой Отечественной войны. C. 148.