1. Почему вы обращаетесь к материалу о войне? Что это дает? Почему это важно для вас?

Материал, который я переносила на сцену, — не о войне, он о послевоенном времени. А еще вернее — о детстве и о свойствах памяти. Все эти письма, воспоминания людей о времени голодном, неустроенном, страшном — они пропитаны верой в хорошее, и вот это было самым важным: как ребенок, несмотря ни на что, сохраняет веру в завтрашнее счастье. И как она ему всю жизнь потом помогает.

И еще я ощутила вдруг очень остро, что надо успеть. Что последнее поколение фронтовиков уходит, ушло, что скоро будет некого спросить, да и детей послевоенного времени осталось совсем мало — поэтому книга показалась мне невероятно своевременной.

2. Каковы возможности театра в воплощении военной темы? Какова степень правды и подлинности?

Не врать очень сложно. Ты строишь на сцене землянку — а она врет: на сцене не может быть землянки. Ты надеваешь на актера плащ-палатку — а она врет: актер не умеет носить плащ-палатку. Ты пытаешься найти правду — а правда тебе врет на каждом шагу: натурализм ее не обеспечивает, образная система не передает. Я все-таки за образную систему выстроенную, выстраданную: у нее есть шансы. Мне кажется, именно благодаря способности мыслить образно у современного российского театра шансов не врать больше, чем у современного российского кино.

А вот в Эстонии о Великой Отечественной не врать бы не получилось. Да там и нет о ней спектаклей.

3. В чем театр ограничен?

В деньгах. Впрочем, оговорюсь: зачастую театр, не ограниченный в деньгах, сильно ограничен в воображении. Так что все сбалансировано.

4. Из чего складывались ваши сведения о Великой Отечественной войне, ее ощущение?

Книги, фильмы, рассказы моих бабушек-дедушек. Они как раз — поколение послевоенных подростков, тех, кому посвящена книга Улицкой. А еще — Троицкие высоты в Старом Петергофе: там прошло мое летнее детство. По Петергофу проходила линия фронта, местность холмистая, из-за обзора за эти высоты все время велись бои. И холмы эти — сплошь в цветах, траве — и в воронках, дотах. Земля живая, зарастила что смогла, но следы от ран остались — вокруг висит небо, а под ногами лежит память. Недавно, говорят, Троицкие высоты начали застраивать очередными ЖК: небо останется висеть, а память закатают в кирпич.

5. Какие произведения разных искусств для вас — самые сильные высказывания о войне?

Книги, стихи, рисунки очевидцев. Их можно назвать искусством или они в большей степени документ?

6. Для вас работа с военным материалом — работа с мифом или с подлинной историей?

Смотря с каким. Если мы говорим конкретно про сборник Людмилы Евгеньевны — то это подлинная история, но отобранная памятью. Очень специфический жанр, как все воспоминания.

7. Насколько актуальна для России и ее искусства тема войны?

Надо, чтобы помнили. Судя по всему, уже забыли.

8. Мы знаем правду о войне?

Здесь, наверное, стоит разделить «знание» на два типа: сухое знание фактов и знание эмоциональное, личное или генетическое. С точки зрения сухого знания — да, правда обнародована, интересующиеся могут ознакомиться с архивами, хроникой, цифрами. А вот знание эмоциональное, генетически передающееся из поколения в поколение или подкрепленное личными потерями, начинает уходить. И это очень опасно, потому что грозит новой войной. Впрочем, она уже идет — рядом.