Ушли времена, когда развернутым строем под полковой оркестр шли в атаку с ружьями наперевес. Ушли времена, о которых вспоминал спустя годы выдающийся немецкий композитор Пауль Хиндемит: «Во время первой мировой войны я как солдат был еще и участником струнного квартета, который для нашего полковника стал средством забывать ненавистную военную службу. Он был большим другом музыки и к тому же знатоком и поклонником французской культуры… Не удивительно, что пределом его желаний было тогда послушать струнный квартет Дебюсси. Мы учили пьесу и играли ее с превеликим умилением в частном концерте. Как только мы окончили медленную часть, в комнату вошел офицер связи и доложил, что по радио только что пришло сообщение о смерти Дебюсси. Мы не доиграли до конца. У нашей музыки как будто отняли дыхание жизни. И здесь мы впервые почувствовали, что музыка есть нечто большее, чем стиль, техника или выражение индивидуальных чувств. Музыка проникла сюда через политические границы, через национальную ненависть и через ужасы войны…» ¹.

Дирижер Мариинского театра Юрий Гамалей вспоминает о концертах, в которых он, артист дивизионного оркестра, принимал участие на Карельском перешейке: «Однажды нас разбили на две бригады и отправили с концертами на передовую. Мы облазили все траншеи, играли в землянках, где нас, пятерых музыкантов, слушали три-четыре солдата (больше не помещались), а финны кричали: „Русс, играй еще „Катюшу“, а то стрелять будем“» ². Немцы, бомбившие и обстреливавшие Ленинград, слушали в приемниках и по громкой трансляции из наших окопов увертюры и симфонии Бетховена. Осажденный русский город давал не только уроки мужества, но и уроки высокой культуры, противостоящей фашизму.

Я не случайно начал с примеров гуманистической миссии музыки, которая даже в условиях жестокого военного противостояния пробуждала в людях подлинную человечность. Но музыка в руках тоталитарных властителей могла быть и инструментом чисто политическим.

Вторая мировая война уже шла, когда Сергей Эйзенштейн получил предложение, от которого он не смог отказаться. Заказ на постановку «Валькирии» в Большом театре исходил, по-видимому, от самого Сталина. Комитет по делам кинематографии СССР объяснял режиссеру, что постановка «Валькирии» имеет важное государственное и международное значение. Ясно, что это был со стороны Сталина «союзнический» жест в рамках пресловутого пакта Молотова—Риббентропа.

Эйзенштейн, по многим свидетельствам, предложение ставить часть вагнеровской тетралогии воспринял с ужасом и тревогой. Но как профессионал, знавший и любивший музыку Вагнера, старался найти решение спектакля по законам кино. «Хромофонное сочетание потоков музыки и света. Игра световых лучей. Магия найденных соответствий… Вот то немногое, но эмоционально бесконечно ценное, что я вынес из этой работы» ³, — вспоминал режиссер. С «Валькирией» связана одна из неосуществленных идей Эйзенштейна. Судя по его запискам, он проектировал своеобразное «звуковое объятие» аудитории: «Музыка „Полета валькирий“ должна была через систему громкоговорителей охватывать весь зал, перелетать с места на место и в момент кульминации звучать и грохотать одновременно отовсюду, полностью погружая зрителя в мощь звучания вагнеровского оркестра. Однако преодолеть здесь традиции оперного театра не удалось!» ⁴. Этому замыслу не суждено было осуществиться. А «Полет валькирий» стал вскоре символом немецких люфтваффе, бомбивших под эту музыку в немецких документальных хрониках города Европы и Советского Союза.

Сегодня работу Эйзенштейна в Большом театре специалисты признают новаторской, однако осенью 1940 года спектакль экспертами и критиками был встречен довольно сурово. Не по нраву он пришелся и официальным представителям Германии, ради которых опера и ставилась. В дни премьеры передавали фразу высокопоставленного офицера германской военной миссии, объявившего постановку Эйзенштейна «еврейско-большевистскими штучками». Как бы то ни было, после шести представлений в феврале 1941 года «Валькирия» была снята с репертуара. Думается, по причинам скорее всего внемузыкальным.

В порядке «культурного обмена» между Сталиным и Гитлером в сезоне 1940/41 года на сцене берлинской Штаатсопера была поставлена опера Глинки «Жизнь за царя». Судя по сохранившимся свидетельствам, постановка была традиционной, никаких новаций в Третьем рейхе не допускалось. И опять-таки обратим внимание на политический аспект постановки — ее прозрачный антипольский пафос, отвечавший только что состоявшемуся очередному разделу Польши.

В Ленинграде обернулась жестоким гротеском вагнеровская премьера. Второй спектакль премьерного «Лоэнгрина» шел 21 июня 1941 года, в канун нападения Германии на СССР и закончился буквально за несколько часов до того, как началась бомбежка советских городов. Это была прелюдия к блокаде Ленинграда.

8 сентября 1941 года германские войска замкнули вокруг невской столицы кольцо блокады. В этот день в Ленинградском союзе композиторов состоялось заседание президиума совместно с Ленинградским отделением Музыкального фонда. Обсуждался список лучших военных песен, рекомендованных к распространению. Управление по делам искусств намечало организовать симфонические концерты и просило содействия в разработке их программ…

Вечером в Театре музыкальной комедии — «Летучая мышь» Иоганна Штрауса. Вот запись в дневнике поэтессы Веры Инбер: «В антракте началась очередная воздушная тревога. В фойе вышел администратор и тем же тоном, каким, вероятно, сообщал о замене исполнителя по болезни, внятно произнес: „Просьба к гражданам встать как можно ближе к стенам, поскольку здесь (он указал на громадный пролет потолка) нет перекрытий“. Мы повиновались и стояли у стен минут сорок. Где-то вдали били зенитки. После отбоя спектакль продолжался, хотя в убыстренном темпе: были опущены второстепенные арии и дуэты» ⁵. В этот день на город обрушились первые массированные налеты вражеской авиации. И уже назавтра Управление по делам искусств предложило разрешить зрителям находиться в зале в верхней одежде, что позволит при объявлении воздушной тревоги быстро вывести их в бомбо убежище. Между тем спектакли в Музкомедии даются каждый день — «Марица», «Сильва», «Нитуш», «Принцесса долларов», «Роз-Мари», «Свадьба в Малиновке», «Баядера», «Холопка»…

14 сентября в Большом зале филармонии состоялся первый в блокадные дни концерт. В нем приняли участие, как теперь выразились бы, «звезды» — писатели, актеры, музыканты. Среди последних композитор Д. Шостакович, артисты Кировского театра О. Иордан, С. Корень, В. Легков, В. Касторский. Зал был переполнен. Дмитрий Шостакович вспоминал: «Я с увлечением играл свои прелюдии для необычной аудитории в столь необычной обстановке». Ольга Иордан: «Никогда в жизни не ощущала я такой тесной, непосредственной связи со зрительным залом, как в этот день. Я танцевала и хотела слиться с ним» ⁶.

А днем 5 октября в филармонии открылся новый концертный сезон. В смешанной программе рядом с оперными ариями и балетными номерами стояли сцены из оперетт, сольная инструментальная музыка, фортепианный дуэт. Имена великой певицы Софьи Преображенской, балетных артистов Нины Пельцер, Аллы Шелест, Роберта Гербека, виолончелиста Даниила Шафрана, пианистов Владимира Софроницкого и Анатолия Каменского украсили бы афишу любого прославленного зала Европы! Удивительно не это, ведь Ленинград—Петербург со времен Петра Великого стал для России «окном в Европу» и одной из музыкальных столиц мира. Удивительна спокойная будничная интонация, с которой пишут рецензенты газет, авторы дневников и воспоминаний о филармонических концертах и опереттах, словно они не проходят под гул самолетов и разрывы бомб, вой сирен и стрельбу зениток. Словно Ленинград не фронтовой, осажденный город.

Между тем 900-дневная эпопея блокады Ленинграда только начиналась. В сентябре возобновились репетиции Симфонического оркестра радио, в конце месяца состоялся ночной концерт (начало в 24 часа!) для Англии, который должен был продемонстрировать миру, что город вовсе не находится в таком отчаянном положении, как утверждала геббельсовская пропаганда. Под управлением Карла Элиасберга исполнялась Пятая симфония Чайковского. В вечер концерта были сильные налеты немецкой авиации; добираясь пешком до Дома радио, скрипач В. Скибневский получил легкое ранение осколком зенитного снаряда, но после перевязки сел за оркестровый пульт. А по окончании концерта оркестранты разошлись по своим постам МПВО (местной противовоздушной обороны). Альтист И. Ясенявский потушил в тот вечер две зажигательные бомбы, упавшие на крышу Дома радио.

Дмитрий Шостакович продолжает работу над Седьмой симфонией. Накануне отъезда из Ленинграда (1 октября он с женой и двумя детьми был эвакуирован на Большую землю) композитор закончил третью часть симфонии. Ленинградское отделение ВТО (Всероссийского театрального общества) провело совещание об открытии оперного сезона. Хотя Кировский театр был эвакуирован в Молотов (Пермь), Малый оперный — в Чкалов (Оренбург). На совещании присутствовало 50 оставшихся в городе солистов (среди них крупнейшие имена — С. Преображенская, П. Андреев, Н. Вельтер, В. Павловская, В. Касторский, А. Атлантов). И вот они в городе, где накануне произведено третье снижение продовольственных норм (надвигался голод), в городе, который бомбят и обстреливают, — намечают возможный репертуар оперной труппы: «Евгений Онегин», «Кармен», «Царская невеста», «Севильский цирюльник», «Вертер», «Риголетто». Все упирается в отсутствие приемлемого помещения (месяцем ранее здание Кировского-Мариинского театра было повреждено бомбой). Чтобы понять этот, казалось бы, необъяснимый оптимизм защитников Ленинграда, мысленно послушаем вместе с ними одну из радиопередач 12 октября 1941 года: «На стене яркая, свежая афиша. Сегодня, в воскресенье, 12 октября, в филармонии состоится концерт… И ленинградец, занятый войной и трудом, с благодарностью смотрит на афишу. „Нет, я не могу выделить целый свободный день — он нужен фронту, — говорит ленинградец, — но я сумею найти один час, чтобы послушать концерт“».

Филармонические (разумеется, камерные) концерты проходят в армейских госпиталях и бомбоубежищах… Консерватория официально объявляет о возобновлении занятий; как сообщила «Ленинградская правда», зарегистрировались 132 студента… Симфонический оркестр исполнил по радио произведения Грига и Свендсена… Газеты публикуют отчет о новых сочинениях ленинградских композиторов… В филармонии — Первый концерт для фортепиано с оркестром и Четвертая симфония Чайковского; зал не топлен, люстры едва теплятся вполнакала, на заднем плане сохранившегося снимка — стоящие слушатели, зал переполнен… Спустя две недели (9 ноября) в филармонии — грандиозный концерт: Девятая симфония Бетховена и «Славься» Глинки; хором Капеллы, оркестром радио и образцовым духовым оркестром военного округа дирижирует К. Элиасберг. Вера Инбер записывает в дневнике: «Но, видимо, нам в концерты больше не ходить. Это становится слишком сложно и опасно… Сама филармония все мрачнее. Полярный холод» ⁷.

Преодолеть полярный холод помогал творческий жар. В Союзе композиторов (20 ноября) Б. Асафьев показывал свои сочинения: фортепианные вариации, виолончельный цикл «В суровые дни», вокальный цикл «Весна» на стихи Тютчева, музыку балета «Граф Нулин». Накануне в статье председателя Союза композиторов В. Богданова-Березовского можно было прочесть о сборниках песен, о новых симфониях, операх, симфонических поэмах, которыми ленинградские композиторы (Д. Шостакович, Г. Попов, Л. Ходжа-Эйнатов, О. Евлахов, Ю. Кочуров, В. Соловьев-Седой, И. Дзержинский и др.) вносили посильный вклад в борьбу с врагом… 21 ноября по радио сообщили о том, что Институт театра и музыки готовит передвижную выставку «Искусство Ленинграда в дни войны». В этот же день во время бомбежки разрушен дом № 30 на Невском проспекте — исторический для отечественной музыки: в нем помещался старейший концертный зал, в котором играли Лист и Рубинштейн, бывали Пушкин и Глинка… Только что созданный блокадный Театр оперы и балета показал «Евгения Онегина» и «Травиату»… В дневнике Веры Инбер читаем: «Пятая симфония Бетховена в филармонии отменена из-за сильного артобстрела» (запись от 30 ноября)… Она же побывала 7 декабря в филармонии, где К. Элиасберг дирижировал программой этого отмененного концерта: «Адский холод. Люстры горят в четверть силы, оркестранты — кто в ватниках, кто в полушубках… Барабану теплее всех: он согревает себя ударами» ⁸. Пианист В. Софроницкий дал концерт в помещении Пушкинского (Александринского) театра… Композитор Л. Портов записывает в дневнике: «Голод мучает. Холод парализует всякую умственную работу… Весь вечер смотрел книги по контрапункту»… Спустя день он же: «Как-нибудь только пережить зиму. Холод — жуткая вещь!! А голод?? С горя принялся за музыку»… Через неделю: «Люди валятся на улице с голоду, и число умерших от истощения все растет и растет. Кончил переписывать партитуру первой части квартета. Немного поработал над второй частью, подбирал материалы и пытался что-то набрасывать для вариаций. Голод дает о себе знать. Стараюсь о нем не думать» ⁹.

Увы, мы знаем, что автор этого дневника не переживет жестокую зиму 1941/42, но разве не воздвиг он себе — никому сегодня не известному композитору — памятник, на котором могут быть высечены сотрясающие душу слова: «С горя принялся за музыку»?

Вот оно, тайное оружие ленинградских музыкантов, защищавших культуру, сохранивших в нечеловеческих условиях человеческое достоинство!

В эти страшные декабрьские дни 41-го музыковед А. Оссовский завершил справочное пособие «Музыка славянских народов» (5 печатных листов), он же представил в Институт театра и музыки исследование «Музыкально-эстетические воззрения, наука о музыке и музыкальная критика в России в XVIII столетии» (8 печатных листов).

Б. Асафьев закончил один из капитальных своих трудов — исследование «Интонация» (8 печатных листов), начал писать мемуары «О себе». Э. Язовицкая готовит хрестоматию (под редакцией К. Верткова) «История западноевропейских инструментов в суждениях и свидетельствах современников»… Рядом скупые строки дневников и отчетов: «…в декабре, возвращаясь с концертов, были обстреляны артисты — убит аккордеонист Н. Волков» ¹⁰. По пути с концерта домой умер пианист Гетцов, погибли баянист Семенов, артист Дрозжин. Умирает музыковед А. Будяковский, талантливый лектор, любимец филармонической публики, почти завершивший докторскую диссертацию — монументальный двухтомный труд о Чайковском.

Все-таки есть предел человеческих сил — пусть не духовных, но физических. В зале Капеллы 11 января 1942 года прошел последний той зимой открытый концерт, в котором приняли участие ведущие артисты города. Но некоторое время продолжаются спектакли в Музкомедии, выступает с концертами Ансамбль песни и пляски Балтийского флота (в программе песни Соловьева-Седого и Дунаевского), пианист Каменский проводит цикл концертов по радио, посвященный музыкальному искусству Англии и США. Ансамбль 23-й армии под художественным руководством композитора Г. Носова за полгода дал свыше трехсот концертов в частях армии и флота.

Наступили самые тяжелые дни первой блокадной зимы Ленинграда. Конец января — первая декада февраля во всех дневниках и письмах отмечены как¹¹ кульминация тех испытаний, что выпали ленинградцам. Из дневника В. Богданова-Березовского: «Страшный Ленинград — город дистрофиков и мертвецов». Приказом Управления по делам искусств предписывалось организовать стационары «для истощенных работников искусств»: в филармонии на 50 человек, в Большом драматическом театре — на 45 человек.

Эти меры были своевременны — отовсюду шли сообщения о каждодневных потерях: смерть буквально косила ленинградцев. Для примера: в Оркестре русских народных инструментов — опустошение среди артистов: умерло 15 или 17 человек. В докладной записке Радиокомитета читаем: «В Большом симфоническом оркестре умерло 7 человек, больных и крайне истощенных — 16, ослабевших до временной потери трудоспособности — 12; в хоре умерло 4 человека, больных и крайне истощенных — 15, ослабевших — 5. Таким образом, в настоящее время коллективы нетрудоспособны. Могут работать лишь 20–25 музыкантов, но и эта группа начинает в последнее время таять» ¹².

Поразительно, как в этих условиях музыканты сохраняли верность своему призванию, думали о творческом наследии ушедших, о будущем российской культуры. Директор Института театра и музыки заботится о том, чтобы были разобраны рукописи и материалы покойного А. Будяковского, так как институт хочет приобрести его архив. Узнав о гибели Варвары Направник (дочери композитора и прославленного дирижера Мариинского театра Эдуарда Направника), Управление по делам искусств принимает меры к сохранению богатейшего архива музыканта.

К. Элиасберга и его жену, концертмейстера Н. Бронникову, на саночках отвезли в стационар в гостиницу «Астория». Дирижер позже вспоминал: «Температура не поднималась выше 7–8 градусов. Водопровод и канализация не работали. Полная тьма в коридорах и комнатах действовала угнетающе, и редкие коптилки не исправляли положения. Но зато здесь давали еду!» ¹³ В стационаре Элиасберг увидел В. Софроницкого, О. Иордан, А. Ваганову и других артистов и научных работников. Надо сказать, начиная с середины февраля положение с продовольствием, благодаря интенсивной работе «Дороги жизни», проложенной по льду Ладожского озера, постепенно улучшается. В городе проведена третья прибавка хлебной нормы, одновременно заговорило радио, молчавшее более месяца.

Б. Асафьев в письме на Большую землю сообщает: «Я жив. Бодр духом. Пишу книги… Кончил вторую часть „Музыкальной формы“ — „Обоснование музыкальной интонации“».

Совершенно невероятное фанатическое рвение проявил профессор консерватории Роман Грубер, наблюдая за печатанием своего фундаментального труда «История музыкальной культуры». Он прилетел ради этого с Большой земли 18 октября, пережил блокадную зиму, болел, но отказывался от эвакуации и даже от операции, на которой настаивали врачи. Определившись в стационар рядом с типографией, он принимал самое деятельное участие в типографском процессе, делился с рабочими своим пайком, сумел заразить всех своим фанатизмом и добился цели: двести экземпляров книги напечатали к 1 марта 1942 года (остальная часть тиража была изготовлена позже, летом).

Смерть продолжает собирать свой урожай. К весне, после тяжелейшей зимы силы многих были на исходе. Умирают композиторы Б. Гольц и Л. Портов. В ночь на 9 марта умер художественный руководитель Капеллы дирижер И. Миклашевский… 4 апреля осколком снаряда, влетевшим в окно, убит профессор консерватории М. Черногоров… Но все же культурная жизнь города после двух драматичнейших месяцев зимы оживляется. Возобновляет работу Театр музыкальной комедии, возрождается оркестр русских народных инструментов, в Доме радио начинаются репетиции восстанавливаемого симфонического оркестра. «Мы попробовали Вступление и Большой вальс из „Лебединого озера“ Чайковского, и через 40 минут я отпустил оркестр. Большего в этот день мы не могли сделать» ¹⁴, — вспоминал дирижер К. Элиасберг. Наконец 5 апреля в помещении Пушкинского театра выступили симфонический оркестр и большая группа солистов. Прозвучали Увертюра к «Руслану и Людмиле», танцы из «Лебединого озера», Торжественная увертюра Глазунова, арии из опер… Спустя несколько дней под управлением К. Элиасберга (на длительное время ставшего единственным дирижером оркестра) были исполнены оркестровые пьесы и арии из опер Чайковского, Глазунова, Римского-Корсакова, Серова, Россини, Гуно, Листа.

В конце апреля «Ленинградская правда» сообщила о создании Общества камерных концертов (председатель правления профессор А. Оссовский). А 1 мая вновь открыл двери Большой зал филармонии, и сюда были переведены симфонические концерты из Пушкинского театра. Но оркестр дает и выездные концерты — так, уже 5 мая оркестр с солистами выступил в эвакогоспитале № 70 (арии и симфонические фрагменты из опер и балетов). 10 мая К. Элиасберг дирижирует в филармонии программой из произведений Чайковского, 23 мая концерт посвящен музыке Глинки и Римского-Корсакова, 27 мая по радио оркестр исполнил увертюру к «Дон Жуану» и симфонию «Юпитер» Моцарта, 6 июня — произведения Мендельсона, Бизе и Листа. Параллельно идут летние концерты симфонической музыки в Саду отдыха на Невском проспекте…

Мы приближаемся к музыкальной кульминации ленинградской блокады, к ее «золотому сечению». 2 июля в «Ленинградской правде» появляется заметка «Публичное исполнение Седьмой симфонии Шостаковича». Сообщается о доставленной в Ленинград самолетом партитуре симфонии, напоминается, что она — «одно из выдающихся произведений симфонической литературы» и навеяна «героической борьбой ленинградцев… участником и очевидцем которой был композитор». Но лишний раз подчеркну, что каждый день ленинградской блокады был, если так можно выразиться, музыкально наполнен, плотность музыкальных событий не ослабевала не только в дни премьер, но и в «будни».

Продолжаются симфонические концерты в Большом зале филармонии. На сцене филармонии и в Саду отдыха с большим успехом идет литературно-музыкальная композиция «Кармен», поставленная Н. Вельтер (она же — в заглавной роли). Публичная библиотека приобретает архив выдающегося музыковеда Н. Ф. Финдейзена. В Ленинград вторично прилетает ученый-музыковед Р. Грубер, чтобы проследить за допечаткой тиража своего труда «История музыкальной культуры». После радиоконцерта 25 июля, в котором прозвучали «Симфония с ударом литавр» Гайдна и «Маленькая ночная серенада» Моцарта, К. Элиасберг полностью сосредоточился на разучивании с оркестром Седьмой симфонии Шостаковича.

7 августа 1942 года «Ленинградская правда» поместила беседу с К. Элиасбергом под заголовком «Первое исполнение Седьмой симфонии Шостаковича в Ленинграде». О приближающейся премьере дирижер сказал: «Вся подготовительная работа нами закончена, сейчас коллектив оркестра занят художественной отделкой исполнения симфонии… Талантливое произведение Шостаковича особенно дорого нам, ленинградцам. И не только потому, что автор посвятил его своему родному городу. Шостакович писал симфонию под бомбежками и артиллерийскими обстрелами. Может быть, именно поэтому он сумел так глубоко выразить чувства миллионов героических борцов за свободу, культуру и счастье советского народа».

И вот 9 августа — первое исполнение Седьмой «Ленинградской»… Звездный час оркестра радио, звездный час дирижера Карла Ильича Элиасберга. В переполненном зале не только музыканты и любители музыки; присутствуют высшие советские руководители города, представители военного командования (кстати, известно, что советская артиллерия заранее активно подавляла германские огневые позиции, чтобы предотвратить вражеские обстрелы города во время премьеры симфонии). Среди первых восторженных откликов одна повторяющаяся нота: «Симфония родилась в этом городе, и, может быть, только в нем она и могла родиться» ¹⁵; «Я слушала Седьмую симфонию, и мне казалось, что это все о Ленинграде» ¹⁶. Запомним эту «ноту».

В течение месяца Седьмую симфонию сыграли в осажденном городе еще четыре (!) раза. Концерты транслировались по радио, стало быть, аудитория симфонии многократно возрастала. История создания и исполнения Седьмой симфонии в Советском Союзе и по всему миру хорошо известна, литература об этом поистине легендарном сочинении безбрежна. Но в качестве «контрапункта» к только что подчеркнутой повторяющейся «ноте» во всех без исключения откликах читается главная мысль — о всемирном, всечеловеческом звучании музыки Шостаковича. "Седьмая симфония посвящена торжеству человеческого в человеке. Написанная в Ленинграде, она выросла до размеров большого мирового искусства, понятного на всех широтах и меридианах, потому что она рассказывает правду о человеке в небывалую годину его бедствий и испытаний»¹⁷. Поистине та высочайшая «планка», которая задана шедевром Шостаковича, не каждому из коллег-композиторов по силам. Но это же естественно, так было всегда — искусство состоит не из одних недосягаемых величественных вершин, рельеф культуры разновысотен. Обращаясь к творчеству композиторов, отразивших в музыке ленинградскую блокаду, будем помнить об этом.

Самый первый слой «блокадной музыки», самый скорый, немедленный отклик на грозные события войны — конечно же, песни. Это и военные марши, и массовые песни-плакаты, песни-призывы, зовущие на борьбу с врагом, и сатирические куплеты, русские частушки, высмеивающие гитлеровских захватчиков. Но это и печальные, лирические песни о конце мирной жизни, о расставании с уходящими на фронт солдатами, о верности, о любви, согревающей воинов в холодных землянках и окопах, — именно таким песням суждена будет долгая жизнь. Сразу же, в первые дни войны идет добровольная «музыкальная мобилизация» — артисты создают фронтовые бригады, композиторы пишут для них песни. И не только песни — классическая музыка приносит радость солдатам в минуты отдыха. Уже в июне-июле 1941 года Дмитрий Шостакович делает обработки классических арий и романсов для голоса и струнного квартета, мобильного состава, который может выступать в любых условиях.

Вспомним немногих, но самых значительных из композиторов-«блокадников».

Среди них — друг Шостаковича Гавриил Николаевич Попов (1904–1972). Дружба связывала композиторов-сверстников (Попов старше Шостаковича всего на два года) со второй половины 20-х годов. Оба учились в Петрограде, в Консерватории: Шостакович — у М. О. Штейнберга, Попов — у В. В. Щербачева.

31 июля 1941 года Гавриил Попов заносит в дневник: «Пишу второй оркестровый эпизод для фильмов „Поход Ворошилова“ и „Оборона Царицына“… Кроме того, написал симфонический плакат — „Поход Красной конницы“, для симфонического оркестра с мужским хором (по заказу Ленинградского радиокомитета)… Здорово звучит. Исполнялось (транслировалось) 26 июля» ¹⁷. Добавим, что в автографе симфонического плаката стоит дата завершения работы: 2 июля 1941 года, то есть через десять дней после начала войны, стремительно приближавшейся к дому. Композитор вынужден оставить пригород Ленинграда — Пушкин (Царское Село), где он жил, и переехать к родственникам в Ленинград, где его и застала блокада. В феврале 1942 года Попов с женой эвакуировались из Ленинграда сперва в город Любим Ярославской области, а затем в Молотов (Пермь). Переживший блокаду композитор постепенно обретал силы, по его собственным словам, уже мог ходить.

«Поход Красной конницы» — первый отклик композитора на грозный вихрь войны, ворвавшийся в мирную жизнь. Жанр требовал простых музыкальных средств — маршевых ритмов, запоминающихся песенных оборотов — вот именно плакатных! Правда жизни нашла — как это ни парадоксально — отражение в том мажорном, уверенном (увы, как оказалось, самоуверенном!) тоне, что свойствен был довоенным советским песням. Самая страшная война в истории человечества была еще впереди. И Попов вернется к «военной» тематике еще не однажды.

Третья симфония и Симфоническая ария для виолончели и струнного оркестра Попова родились из ранее завершенной композитором киномузыки. «На днях написал Арию для виолончели solo и струнного оркестра для „Бежина луга“», — записал Попов в дневнике 24 мая 1936 года. Но фильм Сергея Эйзенштейна с этим названием подвергся партийной критике и не был закончен. В марте 1945 года Попов прервал работу над Третьей симфонией, получив известие о кончине А. Н. Толстого. Вот запись в дневнике композитора 21 марта 1945 года: «Я замкнуто, без общественного афиширования, переживал смерть этого крупнейшего из русских писателей последних десятилетий. С ним у меня были периоды искренне теплых и дружеских отношений, доходивших до обоюдного желания вместе создать новую русскую оперу… Сейчас пишу Арию для виолончели со струнным оркестром памяти Алексея Николаевича Толстого… (новая фантазия в данном случае оперлась на давний — 1936 года — эскиз моей же арии)». Написанная в сложной трехчастной форме Ария обрамлена скорбным прологом и более просветленной ностальгической кодой. В этой суровой раме разворачивается сжатая симфоническая поэма, включающая контрастные эпизоды — лирические излияния и страстные речитативы, горестные стенания и экспрессивные нагнетания-кульминации…

Нужна немалая смелость, чтобы свою Третью симфонию (вслед за Бетховеном) назвать «Героической». И при этом избрать совсем «негероический» оркестр — одни струнные. Попов посвятил симфонию Д. Д. Шостаковичу. Масштаб Третьей симфонии для большого струнного оркестра превосходит все, что написано для такого инструментального состава в русской музыке. Это подлинно героическая симфония, в которой тембровые и динамические возможности струнных инструментов использованы с фантастическим мастерством: создается иллюзия грандиозного полнозвучного оркестра.

Рядом с мастерскими партитурами Попова произведения Ореста Александровича Евлахова (1912— 1973) военной поры выглядят, пожалуй, скромнее: перед нами еще молодой человек, ученик Шостаковича, во многом находящийся под его влиянием, но обладающий своим творческим лицом. Все 900 дней блокады Евлахов провел в Ленинграде. Пронзительны датированные сентябрем 1942 года строки из дневника композитора: «Мне 31-й год; если выживу — должен серьезно работать, учиться; писать фуги, развивать мелодическую линию, изучать полифонистов… Моя сфера — оркестр…» ¹⁸.

Его музыка — свидетельство страшных и героических дней блокады. Это и драматическая баллада «Ночной патруль» (1942–1944) для меццо-сопрано и оркестра, и Концертная сюита для симфонического оркестра, премьера которой прошла в осажденном городе в 1943 году под управлением К. Элиасберга. Но прежде всего — Первая симфония; ее Евлахов начал сочинять в 1944 году. Для выпускника консерватории она стала итогом военных лет, дипломным сочинением, с которым он предстал перед экзаменационной комиссией. Владимир Щербачев как-то сказал о Первой симфонии Евлахова, что это «поэма о пережитом» ¹⁹.

Выдающийся композитор, создатель влиятельной и плодотворной педагогической школы Владимир Владимирович Щербачев (1889–1952) играл трудную, но благодарную роль — связующего звена между веком русской музыкальной классики — и бурным и непредсказуемым XX веком. Он был учителем нескольких поколений композиторов. Среди его учеников и Гавриил Попов, и талантливейший, к сожалению рано ушедший Юрий Владимирович Кочуров (1907–1951).

В годы Великой Отечественной войны Юрий Кочуров, оставаясь в составе небольшой группы композиторов в Ленинграде, пишет музыку для фронтовых бригад артистов, выступавших перед бойцами на передовой. Так появляются песни «Наши девушки», «Песня о командире, «Балтийская песня», «Песня зенитчиков», «Наши предки», «Песня артиллерийского полка». Подвластен Кочурову и жанр героической арии: среди них «Песня о Ленинграде» для солиста, хора и симфонического оркестра, «Город-крепость» для баса с симфоническим оркестром. Самая значительная из них — Героическая ария для меццо-сопрано с оркестром (1942). Авторское посвящение на рукописи гласит: «Глубокоуважаемой и дорогой Софье Петровне Преображенской, замечательному и глубокому мастеру-художнику, вдохновившей меня на сочинение этой арии не только своим выдающимся необыкновенным талантом русской певицы, но и всем своим жизненным поведением, изобличающим в ней мужественные и стойкие черты истинной русской женщины». Это ария-монолог, продолжающая традиции русской музыки — от классики до современности. От плача Ярославны из «Князя Игоря» Бородина, Ариозо Воина из кантаты «Москва» и Арии Иоанны из «Орлеанской девы» Чайковского до арии «Мертвое поле» из кантаты Прокофьева «Александр Невский». Величавая поступь траурного марша, суровая патетика ораторской речи облекают проникновенную женскую скорбь в героические одежды, сообщают ей возвышенный и торжественный характер.

Второй музыкальный сезон в осажденном городе открылся осенью 1942 года. В одном из первых концертов (20 сентября) в филармонии снова была исполнена Седьмая симфония Шостаковича. По-прежнему заполняется зал на спектаклях Театра Музкомедии (едва ли не самый популярный спектакль — «Холопка» Николая Стрельникова). Все более популярными делаются концерты в зале камерных собраний. Городской театр оперы и балета ставит «Евгения Онегина», «Пиковую даму», «Травиату», балеты «Эсмеральда», «Шопениана»… В симфонических концертах под управлением бессменного Карла Элиасберга звучат симфонии, увертюры, поэмы, инструментальные концерты русских и западноевропейских классиков. Появляются именитые гастролеры из Москвы — пианисты Мария Юдина, Яков Зак, Эмиль Гилельс, Яков Флиер, скрипачи Галина Баринова и Давид Ойстрах, виолончелист Святослав Кнушевицкий. Они выступают и с оркестром, и с сольными программами. А ведь попасть в Ленинград можно только на военных или транспортных самолетах, обстрелы и бомбежки города продолжаются по-прежнему. Так что героизм гастролеров под стать подвигу ленинградцев.

Музыкальный календарь по-прежнему изобилует трогательными страницами. Вот для примера две из них. В детском доме № 17 ребята исполнили оперу Юлии Вейсберг «Гуси-лебеди». Дети, конечно, не знали, что автор оперы, ученица Н. А. Римского-Корсакова и жена его сына Андрея Николаевича, минувшей весной умерла в Ленинграде. На премьере балета «Эсмеральда» Ольга Иордан (она была и балериной, и педагогом-репетитором, и балетмейстером) получила в подарок от неизвестного моряка — головку лука, от военного — полбуханки хлеба, а от певца И. Нечаева — бутылочку черного растительного масла. Такие дары дороже корзин с цветами и лавровых венков.

Но достигнув к лету 1943 года вершины (в январе 1943 года блокада была прорвана), интенсивность концертной и театральной жизни в Ленинграде пошла на убыль. В ту пору варварские обстрелы города усилились: это была месть озлобленного врага за прорыв блокады. Чтобы уменьшить число возможных мест скопления ленинградцев, городские власти закрыли несколько концертно-театральных залов. Были и другие причины, но разговор о них выходит за рамки нашего очерка.

Глядя из сегодняшнего — что бы там ни говорили — благополучного далека, переживая мысленно трагические события военных дней, испытываешь гордость за жителей родного города, отстоявших не только крепостные стены, но прежде всего твердыни духа. Да не покажется это красивым словцом, риторической фигурой — испытываешь зависть к людям так преданным музыке.

Май 2015 г.

P. S. Когда завершалась верстка журнала, пришла печальная весть о том, что на 87-м году жизни скончался Андрей Николаевич Крюков — музыковед-историк, музыкальный летописец блокадного Ленинграда. Автор настоящей статьи, как и все пишущие о подвиге ленинградских музыкантов, обязан трудам А. Н. Крюкова, в которых собраны уникальные материалы о музыкальной жизни города-героя.

Светлая память об Андрее Николаевиче останется в наших сердцах.

¹ Левая Т., Леонтьева О. Пауль Хиндемит: Жизнь и творчество. М., 1974. С. 29–30.
² Гамалей Ю. В. «Мариинка» и моя жизнь. СПб., 1999. С. 106.
³ Цит. по: Советский артист. 1940. № 142. С. 2.
⁴ Эйзенштейн С. Воплощение мифа // Избр. соч.: В 6 т. М., 1968. Т. 5. С. З53—354.
⁵ Инбер В. Почти три года: Блокадный дневник // Соч.: В 4 т. М., 1965. Т. 3. С. 141.
⁶ Музыка в дни блокады: Хроника / Автор-составитель А. Н. Крюков. СПб., 2002. С. 16.
⁷ Инбер В. Почти три года // Соч.: В 4 т. Т. 3. С. 160–161.
⁸ Там же. С. 165.
⁹ Музыка в дни блокады. С. 75, 77, 81.
¹⁰ Музыка в дни блокады. С. 89.
¹¹ Там же. С. 110.
¹² Там же. С. 113.
¹³ Там же. С. 112. 111
¹⁴ Музыка в дни блокады. С. 138.
¹⁵ Слова Н. Тихонова. Цит. по: Хентова С. Шостакович. Жизнь и творчество. Л., 1986. Т. 2. С. 90.
¹⁶ Инбер В. Почти три года // Соч.: В 4 т. Т. 3. С. 249.
¹⁷ Толстой А. На репетиции Седьмой симфонии Шостаковича // Правда. 1942. 16 февр.
¹⁸ Гавриил Попов. Из литературного наследия. М., 1986.
¹⁹ Цит. по: Райскин И. Г. Блокадный дневник Ореста ЕвС. 281. лахова // Буклет к CD Northern Flowers, NF/PMA 9988. С. 4.
²⁰ Цит. по: Райскин И. Г. Блокадный дневник Ореста Евлахова // Буклет к CD Northern Flowers, NF/PMA 9988. С. 8.