1. Почему вы обращаетесь к материалу о войне? Что это дает? Почему это важно для вас?

Наверное, потому, что военная тема — это чистый трагический жанр. Это та трагедия, которую не надо придумывать. Ее уже придумала история, время. И в этой теме очень много оттенков, граней — от самых благородных проявлений человеческой души до самых низких и непонятных. В любом случае военный спектакль — это проверка на вшивость.

Ну и к тому же надо создавать противовес, как мне кажется. Противовес всем этим сериалам про румяных солдатиков, фильмам всем этим показушным датским, концертам этим заказным со слезой на глазах. Они ж настолько пытаются войну раскрасить, сделать красивой и пафосной, что после этого хочется одного — просто пытаться про эту войну понять правду и эту правду донести до зрителя. Потому что война — это не только подвиг. Война — это прежде всего время, которое убивает человеческое счастье. Это ужас. И об этом ужасе надо говорить в первую очередь, а потом уже о подвиге.

Ну и конечно, сейчас, когда в связи с украинскими событиями и международной ситуацией, в воздухе снова повисло слово «война» и я вижу, что, в общем-то, многие не против повоевать, я просто считаю своим долгом говорить о войне, напоминать о том, что это самое страшное, что может в мире вообще возникнуть. Садитесь за столы переговоров, ищите мирные пути решения проблем — но ни в коем случае не война. Потому что пострадают люди. Вам мало 27 миллионов, погибших в Великую Отечественную? Вам мало 15 тысяч погибших и огромного количества калек, вернувшихся из Афгана? Вам мало десятков тысяч ни в чем не виноватых парней, которые погибли в Чечне? Вам мало двух тысяч людей, погибших за четыре дня в Южной Осетии? Вам мало пяти тысяч братьев-славян, погибших в Донбассе? Опомнитесь! Это же все люди. Это ваш народ. Это жизни человеческие. Вот об этом сейчас необходимо говорить, если театр может хоть как-то подействовать на ситуацию в обществе.

2. Каковы возможности театра в воплощении военной темы? Какова степень правды и подлинности?

Александр Володин хорошо сказал: «Я не верю спектаклям о войне. Сцена под сапогами стучит. На войне не было пола». И он абсолютно прав. Возможности театра в рассказе о войне мизерны. Актера в военную форму оденешь? И что? Он все равно будет переодетым актером, который вышел из-за кулис. Ну как ты на сцене передашь грохот боя? Фонограмму включишь? И чего ты этим добьешься? Танк по сцене у тебя проедет? Ну, проедет, но это все равно будет танк по сцене проезжать. Вечный огонь из тряпочек зажжешь? Зачем? Очень часто мы начинаем в какие-то спецэффекты уходить, иллюстрировать, а до главного чего-то так и не дотягиваемся. Может быть, поэтому в свое время я для себя все эти штампы военных спектаклей про-стебал в «Глупове» — чтобы к ним больше никогда не возвращаться. Свет, звук, постановочные средства — это все вспомогательное, и не более того. Каких-то степеней правды и подлинности ты можешь добивать-ся только от артиста. Это — твое главное выразительное средство в спектаклях о войне. Если актер не заря-жен темой — все, ничего ты про войну рассказать зрителю не сможешь.

3. В чем театр ограничен?

В том, что театр про войну вспоминает только по пятилеткам или к 9 мая. Вот в этом и ограничен. Как ты можешь говорить о том, что это свято, это так важно, один день в году? А остальные 364 дня ты живешь спокойно? Вот в этом мы ограничены, в этом и есть наше убожество, что мы по датам в календаре живем и желание говорить о войне в себе вызываем искусственно, говорим о ней только по праздникам. И то… чаще всего выбор театров упирается, например, в мелодраму «Мой бедный Марат», которая о реальной войне вообще ничего не говорит.

4. Из чего складывались ваши сведения о Великой Отечественной войне, ее ощущение?

Ох, много всего. Но главное, что сильно подтолкнуло к пониманию войны, — это изучение блокады. Я всю жизнь прожил в Питере, знал, что была эта блокада, много всякой информации знал. Но как-то раз предложили написать сценарий документального фильма про блокаду. И я на два месяца засел читать книги, смотреть хронику и фотографии. И как-то настолько сильно себе все это начал представлять, на себя примерять — что бы ты, парень, сделал в той или иной ситуации… Шел по улице и пытался представить Питер во время блокады, смотреть на него глазами блокадника. Ну, в общем, это очень много дало. И с тех пор каждый раз, когда я про войну что-то ставлю, я в первую очередь это все на себя примеряю, очень много читаю, смотрю, напитываюсь. Потому что военная тема — это по-своему лакмусовая бумажка. В ней неважно, какой ты режиссер, важно, что ты за человек. И актер — не актер, а прежде всего человек. И если кто-то сфальшивит, это всегда будет видно.

5. Какие произведения разных искусств для вас — самые сильные высказывания о войне?

Ну, главное — это песни Высоцкого, про войну никто лучше не спел. Там за каждой строчкой — живые люди.

А так… «Проверка на дорогах», «Двадцать дней без войны», «Иди и смотри», «Восхождение» — это из кино. Спектаклей смотрел много, но запомнился только один — «Песня о Волге» Габриадзе. Книги — дневники Гроссмана, письма Астафьева, повести Быкова, «Блокадная книга», книги Алексиевич, послевоенные рассказы Кочергина. Это про Великую Отечественную. Но еще были Афган, Чечня, Цхинвал — тут очень мало художественных произведений. Сейчас внимательно изучаю историю событий в Беслане. Без всякой цели, просто понять что-то хочу, хотя уже спектакль придумал, не знаю, правда, где его ставить. Потому что этой осенью я оказался на кладбище в Беслане, «Городе ангелов», и меня это кладбище шокировало гораздо больше, чем любая книга, спектакль или фильм. Туда надо бы привезти все наше правительство и чтоб час они там ходили молча и смотрели в глаза этим детям мертвым. Может, тогда будет меньше криков о том, что Россия готовится к войне. Потому что тут несколько правд. Одна правда — террористы эти, твари, которые школу захватили и в спины этим детям стреляли. А другая правда — тот КПП, который за взятку пропустил через границу грузовик с вооруженными людьми. И таких правд или неправд много. А в результате — это кладбище, на котором сотни ни в чем не виноватых детей лежат. Вот она, война. В чистом виде.

6. Для вас работа с военным материалом — работа с мифом или с подлинной историей?

Зависит от материала. Но мне интересней работать с подлинной историей. А если работать с мифом, то гораздо интересней разбираться с тем, как этот миф возник, зачем он возник и что за ним стоит. Об этом, кстати, мы сейчас с Максом Диденко спектакль будем делать.

7. Насколько актуальна для России и ее искусства тема войны?

Всегда актуальна, это и страшно. Наше государство любило и любит спекулировать на понятии война, чтобы у нас в сознании оно осталось как время подвига, когда все грудью на амбразуру и все — герои. И это — преступление со стороны государства, на мой взгляд. Потому что в подобном случае человек понятие «война» принимает и с удовольствием идет на очередную военную операцию, не понимая, куда он реально идет. А куда важнее, чтобы из зала театра или кино человек выходил с полным отторжением понятия «война», чтобы он, грубо говоря, выходил в соплях и слезах и шел пить водку после перенесенного стресса. И никогда не захотел связывать себя с понятием война. Потому что реальная причина идти на войну одна — когда кто-то пришел на твою землю и ты эту землю защищаешь. Все остальное — политические игры. Но в этих играх гибнут люди, которые для государства — пушечное мясо. Особенно в России.

8. Мы знаем правду о войне?

Нет, не знаем. И не узнаем. Но это необходимо — стремление узнать как можно больше правды о войне. Потому что чем больше правды мы будем знать, тем больше вероятность, что новой войны не будет.