«ЕСЛИ ПРОЖИВУ ЛЕТО…»
Открытый театр. Режиссер Геннадий Тростянецкий
Предыдущий, 40-летний юбилей Великой Победы всякий государственный театр — хочешь не хочешь — обязан был встретить подобающей, идеологически выдержанной премьерой. Из всего, что было тогда в Питере создано мастерами сцены, лишь «Братья и сестры» Льва Додина (именно никак не вписывающиеся в юбилейную плеяду) остались в истории отечественного театра. Всему остальному «праздничному набору» ленинградской афиши суждено было даже не забвение — а большей частью позор, до того чудовищно низким уровнем отличались, как правило, эти спектакли. Не знаю, признавались ли хотя бы сами себе режиссеры середины 80-х в абсолютной вымученности навязываемой им темы; но ведь и литературный материал к тому моменту был уже давно на исходе — вся славная военная русская проза была поставлена и перепоставлена еще в предыдущие юбилеи. В культурном сознании страны прежний подход к этой исторической странице был вычерпан до дна; потребовался мощный социальный сдвиг, происшедший в последующие годы, чтобы поставить Великую Отечественную в неразрывный контекст со Второй мировой, а Вторую мировую — в общий исторический список войн всей земной цивилизации. Естественный уход из активной жизни тех, для кого даты 1941–1945 были фактом личной биографии, сразу сделал День Победы фактом Истории, а Курск и Сталинград — эпизодами в ряду Цусимы, Бородина, Полтавы и Ледового побоища.
«Если проживу лето…». Сцена из спектакля. Фото В. Васильева
И в российской афише 9 мая 1995 года в общем ряду стоят подернутые дымкой ностальгии старые пьесы Арбузова, Симонова, Леонова и западная драматургия о Второй мировой; наконец, притчи, посвященные войнам всех времен и народов (от Софокла до Брехта за один театральный вечер длиною в пятьдесят лет).
Отстраненный взгляд на войну Отечественную, резко отличивший новый юбилей от предыдущего, продлил Историю вплоть до дня сегодняшнего; тем самым возникло ощущение причастности к историческим вехам — и в неделимый ряд походов русского оружия встали Чехословакия и Афганистан. На них лег отсвет дней минувших, они высветили неожиданные стороны в доселе такой славной истории нашего военного дела. И если 50-летие окончания войны и Европа, и Россия встретили погрязшими в новые вооруженные конфликты, которым не видно конца, то вопросы войны и мира, ничуть не изменившиеся со времен «Илиады», сегодня — в контексте Чечни и Боснии — становятся вопросом жизни и смерти.
Надо только не закрывать глаза на возникающие параллели и не затушевывать актуальность, подобно аллюзионному театру 70–80-х, а вскрывать ее. Напролом, вопреки здравому смыслу, твердо знающему, что политический театр сегодня выглядит анахронизмом, что актуальность обречена быть однодневкой и что любая тема, касающаяся «насущных проблем современности», отдает пошлостью.
<…>
…Геннадий Тростянецкий избрал для решения «Если проживу лето…» прием, уже известный по его же предыдущей работе над публицистикой Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо» в Омской драме. Я не знаю, какими соображениями руководствовался режиссер, идя на очевидную самоцитату. Я вижу: повтор совершен намеренно и оправданно: Тростянецкий осуществил дилогию. От войны сороковых годов — к войне восьмидесятых. Так, единым циклом, — в общем сценическом решении — ставят и историческую трилогию Толстого, и хроники Шекспира. Связанные воедино, спектакли разных лет и городов будто повествуют о Безумии двадцатого века, погрязшего в нескончаемой войне.
<…>
О том, чем была война для массового советского сознания еще совсем недавно, но уже в прошлую историческую эпоху (в ту самую, когда Тростянецкий ставил первый свой спектакль по Алексиевич, а мажорные фанфары раздували во всю мощь победный триумф доблестного советского оружия), свидетельствует пришедший из того юбилея десятилетней давности алый бархатный занавес правительственных лож и торжественных митингов. Этот занавес отрезал прошедшее десятилетие от нынешнего, первую часть дилогии от второй. Отодвигая его складки, выходят одна за другой женщины — героини и рассказчицы нового эпоса Алексиевич. И так же, как тогда, в Омске, начинают: «Я, актриса Замотина…», «Я, актриса Леонова…», «Я, актриса Немшилова…», «Я, актриса Егоренкова…»; «Я впервые услышала об Афганистане…», «…Погиб одноклассник моей дочери…», «Я расскажу о судьбе матери рядового…», «Я расскажу о судьбе вдовы лейтенанта…»
<…>
Вопросы почвы не чужие спектаклю Тростянецкого: если мальчиков посылали в Афганистан (и во все прочие походы — одних в Читу, других в царство Польское) под трескучие речи о «земле русской» — то режиссер возвращает нас из-под идеологических высот как раз «на землю». А словам возвращает их первоначальный смысл. И студенты, один за другим, раскладывают на авансцене небольшие горстки их личной, родной земли — той, откуда они родом. Абстрактному понятию противопоставлены конкретные узелки с почвой. Немой вопрос ясен: какая такая конкретная земля жаждет крови?
Но крови требует родная земля не конкретная, а именно как понятие. Кровавый обряд посвящения в мужчины, заканчивающийся для несмышленышей смертельным исходом, востребован не родиной — поселком, городом, улицей. А Родиной с большой буквы. И тех, кто еще сомневается в праве матери жертвовать своими детьми, ждет большая вставная новелла. Принадлежащая перу не Алексиевич, а более чем официального советского классика.
<…>
Мелодия «Прощания славянки» неизменно вызывает одну физиологическую реакцию: наворачивающиеся слезы. В спектакле Открытого театра впервые и этой щемящей музыке возвращен первоначальный смысл: марш уходящих на бойню. Марш готовых убивать и быть убитыми.
А под аккорды марша звучит… финальный монолог Ольги из «Трех сестер»: «Уходят военные». Еще одна театральная цитата — еще одно свидетельство неизбывной, почти животной женской страсти к Мужчине-Воину. Чехов не Куприн — драматическая форма бесстрастна; тем страшнее это объективное, непреодолимое никакими режимами, никакими доводами рассудка желание встать в единый строй.
«Музыка играет так весело, так радостно!..» Так громче, музыка, играй победу!..
Кто остановит победное шествие? Кто остановит героинь книги «Цинковые мальчики», подавших в суд на Светлану Алексиевич, беспристрастного Хроникера их трагических биографий, обратившей их очи внутрь собственных душ? В чей еще дом должна прийти беда, чтобы остановить сегодняшнюю войну, на которой гибнут мальчики из России?
«Я получил повестку», — говорит студент — один из участников спектакля. Молча смотрят на него женщины в сапогах и гимнастерках. Завтра еще одной их сестре искать защиты в Комитете солдатских матерей и обивать ковровые дорожки военкоматов, разыскивая тело своего сына? Или мы видим не мальчика, но мужа, готового самому сделать свой выбор? Женщины рвут его повестку в клочья.
…Но еще многих всяких дураков радует
Бравое пенье солдат.
Булат Окуджава
P. S. …Я точно знаю, какой пьесы не хватило на российской сцене в День Победы. Жан Жироду, «Троянской войны не будет».
Комментарии (0)