«У НАС ВСЕ ХОРОШО»
Пермский Театр-Театр, «Сцена-Молот». Режиссер Семен Серзин
Театр «TR» (Варшава). Режиссер Гжегож Яжина
<…>
Мы давно уже живем в мире воюющих дискурсов и идеологий, эта война и есть «Вторая мировая», возвращения которой так ждут герои этой пьесы, а она, как мы видим, и не заканчивалась. Наоборот, кажется, закончились мы.
К. Данилова (Девочка), М. Софронова (Бабушка). Театр-Театр. Фото И. Козлова
<…>
Спектакль Яжины — это прежде всего внимательное чтение текста, смысл которого так важно было донести до его первого зрителя — польского. И теперь до нас, ближайших соседей, этнических, исторических, культурных. И Яжина-авангардист, Яжина-ниспровергатель, готовый в своих спектаклях устраивать похороны Анджея Вайды и творить другое запредельное хулиганство, здесь вполне сдержанно и прямо по тексту транслирует высказывание Дороты Масловской, потому что, позволю себе предположить, текст этот сам производит в польской среде эффект разорвавшейся бомбы. Впрочем, и в русской тоже. Много культурных кодов совпадает, тех, из нашей общей матрицы. Например:
— Кто там?
— Это я, Вторая мировая.
В польском спектакле это заклинание звучит чаще и громче, чем в пермской постановке Семена Серзина, который приберег его на финал.
У Яжины все говорит о войне. Старушка (Данута Шавларска) и Девочка (Александра Поплавска) составляют (в лучших традициях польского символизма) чуть ли не эмблему «Второй мировой». Белые, как после ядерного взрыва, в одинаковых париках с косичками, они синхронно въезжают на сцену. Одна — на велосипеде, другая — на инвалидном кресле с передними фарами, угрожающе светящими в зал. И позже они в одинаковых ситцевых платьицах рассказывают нам, но прежде всего себе: одна о том, как умерла, другая — как не родилась. Эта пара разно возрастных двойников даже своим безмолвным появлением кричит «Вторая мировая».
Сцена из спектакля. Театр TR (Варшава). Фото Д. Пичугиной
Как-то на одной литературоведческой конференции, где обсуждали, в том числе, и пьесу «У нас все хорошо», аспирантка Принстонского университета искренне удивилась: «Почему современная пьеса вдруг посвящается давно прошедшей войне?» Чем спровоцировала польских и русских коллег: они с жаром, размахивая руками, стали уверять, что для нас «Вторая мировая» — самая актуальная вещь на свете, все, что у нас есть. Все!
Вторая мировая — точка отсчета, нулевой километр для славянского человека. «Почему?» — можно спросить с наивностью гостя из Америки и найти у Масловской сразу все возможные, порой взаимоисключающие ответы на этот вопрос: потому что мы умерли во время этой войны, умерла наша цивилизация, потому что — скажу, перефразировав одну из героинь пьесы, — война способствует «проявлению ярко выраженного добра» больше, чем наше скучное мирное время, потому что все свои беды и неудачи мы можем списать на нее, потому что это единственная реальность, которая у нас осталась, потому что благодаря «Второй мировой» так просто найти виноватого… и так далее.
Оксана КУШЛЯЕВА. У нас хорошо, у них — еще лучше.
2013. № 72
«ДНИ ТУРБИНЫХ»
Театр «Мастерская». Режиссер Григорий Козлов
<…>
Фомин не играет того трагического, истинно верующего полковника Турбина, которого, сжигая себя изнутри, играл двадцатипятилетний мхатовец Н. Хмелев в 1927 году. Фомин, ровесник Алексея, играет кадрового офицера, лишенного каких бы то ни было нервно-истерических проявлений. Солдата. За спиной которого окопы Первой мировой, где он, вероятно, был ранен (теперь то и дело прикладывает руку к больной шее и крутит головой, чтобы не болело). Этот молодой полковник приучился принимать обдуманные решения и отвечать за них. И роспуск дивизиона — центральная сцена — для него не крах жизни и судьбы, а очередное, продуманное боевое решение по сохранению «живой силы». Эту сцену можно играть как высокую трагедию, что и делал Хмелев, можно не играть вовсе (и С. Женовач разворачивал спиной к залу Хабенского—Турбина), Максим Фомин, как-то очень правильно оценивая и распределяя собственные актерские средства, играет ее без внутренней вибрации, обдуманно и трезво. Турбину надо сохранить «живую силу», юнкеров. Как на войне. Там не до рефлексии. Он думает не о судьбах страны и белого движения — о людях. Потому что на 100 юнкеров 120 студентов.
Сцена из спектакля. Фото Д. Пичугиной
И если до этого он внутренне срывался, говоря, что белые офицеры сидят по кабакам, если подолгу молча курил «на крупном плане», понимая, что такое гетман, то теперь понимать нечего: все-по-до-мам. «В балагане я не участвую».
Марина ДМИТРЕВСКАЯ. Турбины и люди напротив.
2013. № 74
«ТИХИЙ ДОН»
Театр «Мастерская». Режиссер Григорий Козлов
Сцена из спектакля. Фото Д. Пичугиной
<…>
Пришли другие времена. Центробежный порядок гибельных атак бытия в спектакле Товстоногова сменился центростремительным у Козлова: не цивилизация губительна, а внутренняя порча. Можно сказать, что затронут экологический аспект существования человека на земле. В «Тихом Доне» Козлова, правда, есть и шинели, и пара винтовок (одну из них Григорий выбрасывает в реку), есть даже один хиловатый взрывчик, но важнейшие звуки в нем — гром, гроза, ливень, ветер, буря в сочетании с голосами, смехом, криками, стонами. Человек есть часть природы, и жизнь его — производное от органических процессов развития и упадка. Поэтому беда в Татарский приходит не извне, она коренится в генах, в пороках зачатия и чувствования.
Елена ГОРФУНКЕЛЬ. Житие. Красные и белые рубашки.
2013. № 74
«КАЖДЫЙ УМИРАЕТ В ОДИНОЧКУ»
Театр Талия (Гамбург, Германия). Постановка Люка Персеваля
<…>
…Отто и Анна Квангель — одни из многих, идущих мимо. Но именно они, такие же, как все, получают похоронку на сына, и Отто решается на единственно возможный для него бунт. Он начинает писать открытки, в которых не призыв, не упрек, а простая констатация факта. Например, такая: «Матери! Фюрер убил моего сына. Матери! Фюрер убьет и ваших сыновей, он не успокоится и тогда, когда внесет горе во все дома всего мира!..». Отто и Анна подбрасывают эти открытки в людные места в надежде, что кто-то прочтет и задумается и что-то изменится.
Сцена из спектакля. Фото В. Луповского
<…>
Спектакль Персеваля — взгляд на человека в невыносимых условиях, которые сам человек себе создал. Своим невмешательством, нежеланием связываться. Режиссер ищет тот момент, когда конформист перестает им быть. Человек слаб, и с этим ничего не сделаешь, но и в этой слабости может оказаться сила.
Комментарии (0)