Этот спектакль Виктора Рыжакова можно было бы назвать так же, как давний любимовский: «Павшие и живые». Все мы, живые, сегодняшние, бесконечно далеки от павших почти семьдесят лет назад героев романа Астафьева, и требуются сложные режиссерские ходы к той эпохе, к тем людям. В то время как официальная идеология пытается использовать Великую Отечественную войну в качестве консолидирующей общество национальной идеи (ведь чем-то нужно народ объединять, а любовью к футбольной сборной — не всегда получается), художникам особенно важно искать свои, серьезные, честные и трудные, а не победно-гладкие пути к освоению этой темы. В спектакле, лишенном натуралистичности и иллюстративности, тем не менее выражено искреннее и взволнованное отношение современных молодых людей к теме павших.
Рыжаков не допускает на сценическую площадку никакого быта. Выразительные средства спектакля предельно условны. В черном пространстве малой сцены МХТ — почти белый квадратный пустой помост, над ним — летающая белоснежная занавеска, на заднике — черный экран. Черно-белое кино. И это объяснимо: молодым московским актерам, красивым, сильным, здоровым и, слава Богу, не знающим, что такое постоянный голод и лютая стужа, нисколько не похожим внешне на измученных астафьевских доходяг, смешно было бы играть впрямую, от себя, «по правде». Фальши и наигрыша было бы не избежать. Поэтому режиссер ищет более сложные ходы от актера к персонажу, тонко выстраивая связь между личностью исполнителя и его ролью. Возникает взгляд не просто издалека, а, можно сказать, из космоса. На темный задник время от времени транслируется маленькая медленно вращающаяся квадратная картинка: беззвучная видеотрансляция происходящего на помосте. Кажется, что в беспредельном космическом пространстве носится одинокая планетка людей, жители которой бессмысленно уничтожают друг друга… После расстрела братьев Снегиревых на экране появляются плавающие в невесомости фигуры космонавтов в шлемах и скафандрах. Человек — крошечная частица космоса, заброшенная, беззащитная. Или человек — маленький камушек, похожий на миллионы других камней на дне моря, над которыми пробегает прозрачная волна, — это один из визуальных рефренов спектакля (компьютерная графика и визуализация — Владимир Гусев). Интересно то, что дистанция, остранение только усиливают, в конце концов, сопричастность. Этот прием работает на эмоциональную включенность зрителя, которого не стараются специально напугать ужасами кровавой и грязной изнанки войны, разжалобить «жизнеподобными» страданиями. Приемы иные, театрально-условные, а прошибает по-настоящему.
Сложна партитура движений: на небольшом помосте единым организмом живут два десятка человек. Визуальная красота, как и красота чистейших юношеских голосов, становятся контрапунктом исследуемой истории, кровавой, жестокой, несправедливой. По ходу спектакля возникают разные и вроде бы не совсем уместные песни — романс «Я встретил вас», казачья песня «Пора молодцу жениться», лейтмотивом звучит «Балалаечка», армянские песнопения. Среди персонажей — армянин Ашот, но здесь тоже не иллюстративная логика: странное иноязычное пение, гортанные звуки и вселенская тоска «работают» на тот самый космический масштаб, который задан в спектакле. И в самом финале поют знаменитый вальс «На сопках Маньчжурии»: «Забыть до сих пор мы не можем войны, и льются горючие слезы…». Эти слова, я думаю, точнее всего передают мысль, художественно выраженную в «Проклятых и убитых».
Комментарии (0)