1. Почему вы обращаетесь к материалу о войне? Что это дает? Почему это важно для вас?

Сам Бог велел сегодня говорить о войне. Если представить, что, не дай Бог, нашим детям придется воевать, это будет самая страшная, самая гиблая, безысходная история для нашего поколения. Мой дед прошел войну, и я не хотел бы, чтобы через это прошли наши дети. Если говорить о нашем спектакле, это предупреждение, напоминание нашему времени, это «плач» и «стон» прошлого, решенный через оперный жанр и мистерию.

Если говорить о войне как о движущей силе, то я разделяю для себя два начала. С одной стороны, войны — это «вой»: стихия, которой ты можешь восторгаться. С другой стороны, нельзя не ужасаться ее разрушительной силе. Это как смерч или цунами: когда ты видишь природный катаклизм в записи, ты отстранен от реальности и даже можешь восхищаться этой стихией, понимаешь, как мал человек перед этой природой. А война — это стихия, созданная людьми. И здесь вопрос: а зачем это нужно человечеству?

2. Каковы возможности театра в воплощении военной темы? Какова степень правды и подлинности?

Говоря о войне средствами театра, нельзя, по-моему, эту тему раскрывать через натурализм. Физиологию. Все-таки театр — это поэзия, музыка, в нем есть фантасмагории и образная система. Безусловно, есть и социальный пласт, но я бы не сказал, что на нем нужно сосредотачивать свое внимание. В большей степени тема войны раскрывается через человека, через его переживания и то, что выжигается внутри него. Подойти к этой теме с помощью музыкального существования артистов, музыкального сопровождения — вот что прежде всего интересно. И если эта тема, эта боль, память будут попадать в зрителя, вызывать отклик в его сердце, если он будет способен сопереживать персонажам, то не все потерянно в человеке. Ведь театр — это не только организация по устроению представлений, в каком-то смысле это и религия. В театр мы идем и за духовной составляющей, чтобы стать участниками и сопричастниками действия. Условный лик, запечатленный на иконе, есть образ того, кого человек рисует в своем воображении. Так же и в театре должна быть условность, через которую можно пробраться к чему-то прекрасному. И эта условность возникает независимо от темы войны.

Безысходность, бессмысленность — вот два слова, для меня определяющие войну. Если говорить о художественных ассоциациях, то это, конечно, мистерия, которую в итоге написал Артем Ким, лирическая, щемящая музыкальная тема Сергея Родюкова. В спектакле не использовано ни одного прямого звука войны, нет ни звуков бомбардировки, ни взрывов. Все образы войны выстроены в партитуре спектакля с помощью хоров, музыкальных инструментов, отсылок к Шнитке, Стравинскому, Шостаковичу. Это полотно было создано композитором в момент репетиций вместе со всеми участниками, таким образом, вертикаль заложена не только в сюжетной линии трех произведений, но и в музыкальной основе спектакля.

4. Из чего складывались ваши сведения о Великой Отечественной войне, ее ощущение?

Самый сильный образ войны, с которым я сталкивался в жизни, — это деревня и люди, которые в ней живут. Помню, бабки рассказывали, что, когда фрицы приходили в деревню, они почему-то отбирали все народные костюмы, и только потом я начал понимать зачем — чтобы вырубить всю культуру. Бабки зарывали свои костюмы от фрица в землю, и только когда они уходили, они их снова отрывали. А знаете, почему годы проходят, а на курских сарафанах складки держатся? А они эти складки прокладывали хлебом горячим…

6. Для вас работа с военным материалом — работа с мифом или с подлинной историей?

И так и так, подлинная история будет даваться как контрапункт к вымыслу и образам. Одно другому не мешает, например, в живописи бытовая история, деталь не противоречат условным. За счет этого сочетания и возникает объем.

7. Насколько актуальна для России и ее искусства тема войны?

Она живет в этой теме, и чтобы каким-то образом возродить веру в Россию, нужна эта тема. И эти события, связанные с Украиной… Я могу понять и тех, кто хочет отделиться и жить своей жизнью, и тех, кто считает, что они неотделимая часть и нашей жизни. Здесь нет правых и виноватых. Вот парад, я восхищаюсь им, этой красотой, сколько людей вышло, но с другой стороны, это и ужасает: для чего человеку нужна эта техника? Почему человек вынужден обороняться от другого человека? Почему люди разных стран вынуждены обороняться друг от друга? Неужели мы никак не можем прийти к какому-то общему знаменателю? Слово «доверие» — оно исчезает, потому что один хочет чуть больше, чем другой.

8. Мы знаем правду о войне?

История — это добровольное вранье. Ее кроят как угодно, мы никогда не узнаем правду. Сколько скрывается архивов, а сколько не вскрыто, а сколько никогда не откроется? Правды нет, правда у каждого своя. Здесь только одни вопросы. Неужели для того, чтобы начать что-то новое, нужно все стереть с лица земли, как неудавшийся проект? Как в компьютерной программе: писал, писал, писал, писал, ну не получилось, в корзину выкинул. Целое человечество в корзину выкинуто.

Вот мне недавно задали достаточно провокационный вопрос: а вы пошли бы на войну? Вопрос в лоб. Что мне остается делать? Как и Джордж, я задаю себе вопрос: быть тыловой крысой или добровольно отправиться на смерть? Я не собираюсь отсиживаться где-то и ждать, когда это все закончится. Если будет угрожать опасность, да, я пойду на войну. К сожалению или к счастью, если у тебя есть какие-то моральные ценности, то у тебя нет выбора, ты вынужден пойти. В этом и есть ужас войны.