Задумывая номер «На театре военных действий», мы меньше всего предполагали формально вписаться в официальное празднование 70-летия Победы. Официальные литавры тут ни при чем: 9 мая — святой праздник, день скорби, и, по наблюдениям психологов, он — подлинный — все больше превращается в России из дня парадов — в день поминания «бессмертного полка», своих предков, погибших на войне и ушедших за минувшие 70 лет. Лично я — за эту камерность, за лирику «бессмертного полка», придуманного в 2012 году томскими журналистами в противовес всяческому официозу и узурпированного нынче госструктурами, я — за тишину и старые фильмы…

Тему номера продиктовал, как всегда, сам театральный процесс: «датские» и не «датские» премьеры, связанные с сошедшимися в сезоне 2014/15 года двумя «обнуленными» датами: начало Первой (1914-й, 100 лет) и конец Второй (1945-й, 70 лет) мировых войн. Некоторые историки давно предлагают считать это одной войной, поделившейся на две части и трагически определившей ХХ век. На эти даты наш театр естественным образом реагировал спектаклями. Или не реагировал — что тоже позиция, поскольку театр не обязан обслуживать даты. Реагировал чаще всего искренне. Предполагая вначале, что столкнемся с валом конъюнктуры, мы в итоге не могли набрать материала на эту тему, заказных, «датских» спектаклей единицы (или о них не слышно, что само по себе — показатель). Ставят потому, что хотят. Но ставят так, что редкие спектакли потрясают. В чем здесь штука?

Короче, театр давал материал, над которым можно размышлять. Мы на это надеялись. Мы хотели понять, чем сегодня — в отсутствие живых свидетелей и новых сведений о войнах — занимаются наши режиссеры и почему. Момент-то ведь сложный: нет практически никого, кто, тряхнув медалями, сказал бы театру «Не ври!», как говорили солдаты Астафьев или Володин. Нет и никаких новых идеологем, наоборот — возвращаемся к старым, но новое поколение почему-то постоянно должно благодарить мифического «деда за победу», как послевоенные поколения должны были благодарить Октябрьскую революцию. Как раз за Победу от нас благодарности не требовалось (родители, свидетели и участники Великой Отечественной, не считали Победу своей заслугой, это был просто тяжелейший кусок жизни, который достойно прожит, пройден, и к нему не следовало припадать в ежедневных слезах умиления и гордости, они-то знали, что на войне было всякое). Новых идеологем нет, и почти все новое о войне маркировано постыдным гламуром — что новая «Молодая гвардия», что новые «Зори тихие» (хотя и прежние когда-то казались романтизированной неправдой, но нет предела неподлинности…).

Нет и новых тем, к тому же старые все более табуированы. Собираются народные деньги на фильм о гвардейцах-панфиловцах, но что это будет? Где сегодня те журналы, в которых я читала лет пятнадцать назад правду об уцелевших, но забытых официальной пропагандой «панфиловцах», которых было не 28, а гораздо больше, и многие выжили, и давали в ту пору интервью… Они, выжившие в реальности, были не нужны созданному мифу о 28 героях, как не нужна была правда о «Молодой гвардии», надгробной плитой прихлопнувшая Фадеева. Сколько будет панфиловцев в сегодняшнем кино? Двадцать восемь или столько, сколько было? Мы будем смотреть мифы и легенды или осмыслять правду?

Мифы, варианты, версии сегодня рождаются не из первой и даже не из второй реальности. А из какой? На парад, все в орденах, выходят 75-летние седовласые «ряженые» (их портретами пестрит лента Фейсбука второй майской недели) — и милитаризированные мамы с младенцами в гимнастерках легко верят, что эти люди воевали… Как тут выживать настоящему театру, если мы живем на карнавале? И как в маскараде отыскать истинное лицо войны, особенно театру, ограниченному в изображении войн всем — кроме подлинности проживания трагедии ХХ века? Театру подвластна гибель героя, а на войне гибнет, по слову поэта, хор…

И если, например, польский театр трагически разбирается с проблематикой Холокоста и собственным, польским предательством евреев (читайте статью об этом), то у нас драматическая тема предательства (а театру нужен драматизм, модного «обнуления» в военной тематике я не понимаю, хотя и такие спектакли представлены в этом номере) остановилась на «Сотникове» Василя Быкова и великом «Восхождении» Ларисы Шепитько. Смотреть фильм физически невыносимо, потому что там все правда. Но усталый народ периода «великой депрессии» всегда хочет «фабрики грез»…

«ПТЖ» не раз и много писал о военных спектаклях. В номере публикуется дайджест. Мы хотели вспомнить те спектакли, которые вошли в театральную историю (по дате рождения журнал много младше любимовских «Зорь тихих», но я-то могу вспомнить и это сильнейшее впечатление юности…). Авторы прошлых статей были неравнодушны. Нынче, собирая номер, мы наблюдали авторскую и режиссерскую усталость. Словно Капитан Очевидность водил пером молодых и опытных (моим собственным, не отделяю и себя) в описании военных спектаклей — лишь за некоторыми исключениями, когда душа режиссера требовала и «пепел Клааса» стучал в сердце. Как будто все многократно переработано, пережевано, пережито — и обжечься чем-то уже трудно, тем более что есть ожоги сегодняшние, а не «времен Очакова», каковыми представляются современному молодому человеку 1941–1945 (по своим студентам знаю, что война 1812 года для них такой же миф, как и эта, которую принято называть «последней» и которая последней никак не является). Редки режиссеры, для которых тема войны — боль сегодняшняя, национальная, личная и непрекращающаяся. Но в нашем номере как раз все такие (увидите по анкетам).

Может быть, надо зафиксировать «изжитость» темы Второй мировой в данный исторический момент, усталость ее — и перестать «вздергивать» жизнь и искусство датами Победы? Ведь нельзя заставить людей 70 лет переживать одну и ту же радость, она стареет, как человек. Дед, который вообщето по возрасту не воевал, но которому спасибо, уже умер, умер и реально воевавший прадед, и прапрадед полег «на той единственной, Гражданской», а на японской — прапрапрадед… А более близкие войны унесли отца и брата… С другой стороны, «возбуждение темой» понятно: Великая Отечественная — последний истинный момент народного единения, но, судя по спектаклям сезона, очень редко тема войны по-настоящему волнует.

Хотя странно, ведь она (и мы думали об этом, затевая номер) актуальна: страна все воюет и воюет, и в последнее время кажется — хочет воевать (разве нет, если мать наряжает трехлетнего ребенка в военную форму и дает ему автомат, а омбудсмены не считают это нарушением прав детства?!). «Хотят ли русские войны? Спросите вы у тишины», — пели во времена моего отрочества. И я, юный пионер Советского Союза, точно знала: «Да, мы умеем воевать, но не хотим, чтобы опять…». Но 70 лет солдаты падают и падают (и не под Ржевом, а «чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать»… в Афгане… Чечне… Украине…), и отчетливо обнаруживает себя «инстинкт войны». Конечно, у этого инстинкта есть корни, и это тоже темы для театра. Трагического. Настоящего. Живого. И такие спектакли тоже есть в номере.

Отношение к войне — дело личностное. Потому едва ли не центральное место в проекте «На театре военных действий» заняли ответы на наши вопросы тех, кто ставит о войне. Думаю, это замечательный документальный сборник режиссерских мыслей и чувств, карта тех путей, которыми они шагали к теме.

Но почему на вопросы, которые задаем другим, мы не должны ответить сами? Так возник открывающий номер раздел, маленькие эссе членов редакции. И замечательным образом не сошелся опыт разных поколений… И влилась в наши ряды с воспоминаниями о родителях Катерина Боярская…

И, благодарные журналистам-томичам, придумавшим «Бессмертный полк», отдавая дань их проекту, мы собрали свой, редакционный полк. Этим жестом мы ведь тоже приближаемся к подлинности, к реальным судьбам наших семей, к тому искусству, которое создавало для нас образ Великой Отечественной в не меньшей степени, чем рассказы близких.

Этот номер строился непривычно, без разделов, мелкими перебежками из окопа в окоп. Мы узнавали — что же вышло в том или ином российском театре. Мы спорили, что правильнее в театральном наступлении на тему: неэмоциональная подача военного документа или концептуальное, педалированное наполнение его? Мы хотели прошить номер военными стихами и боялись банальности. Мы не хотели делить разделы «по войнам», потому что…

А как первая война — да ничья вина. А вторая война — чья-нибудь вина. А как третья война — лишь моя вина, а моя вина — она всем видна.

Мы хотели выяснить — какова война на театре, что по-настоящему подлинного в нынешних спектаклях, каково их воздействие на нас, что вообще может здесь театр и надо ли ставить военные спектакли.

Ведь, как писал Юрий Левитанский, «ну что с того, что я там был. Я был давно, я все забыл». Театр умеет заставить вспомнить и пережить заново?

Май 2015 г.