В. Кондратьев. «Отпуск по ранению».
Нижегородский театр драмы им. М. Горького.
Режиссер Ирина Зубжицкая, художник Алексей Уланов
Летом 1942-го в Москву возвращается лейтенант Володька, раненный под Ржевом в руку 23-летний взводный, чей взвод почти полностью полег в «боях местного значения».
Вячеслав Кондратьев, чей личный окопный опыт лег в основу и повести «Сашка», и «Отпуска по ранению», тоже провел два года в «Ржевском котле». Как и Володька, он был отпущен в Москву по ранению и — как Володька — вернулся к своим под Ржев. Не был убит, только ранен…
Окопная проза — взгляд не сверху, не с эпических высот «Живых и мертвых» Константина Симонова, а с точки зрения человека, ползущего по кишащему червями месиву человеческих тел, человека, который тащит на себе 30 килограммов проволоки, не могшего не понимать бесчеловечную бессмысленность этих самых «боев местного значения», — передавала непередаваемый, невозможный опыт чернорабочего войны, опыт необратимо измененного сознания…
Этот невысказанный опыт Вячеслав Кондратьев носил в себе около 30 лет… Повесть вышла в 1978 году. «Прокляты и убиты» Виктора Астафьева будет опубликован только в 1995-м. «Проверка на дорогах» Алексея Германа лежала на «полке» вот уже 6 лет. И даже не потому, что главным героем был предатель, которому предстояло кровью искупить ошибку, а потому что серенькая рутина партизанского движения дезавуировала парадно-героический брежневский образ войны.
«Отпуск по ранению» почти сразу был инсценирован и попал на сцену (первым поставил повесть В. Малыщицкий в Молодежном театре). Неудивительно. Материал о становлении человека, о проблеме выбора всегда кажется благодарно-драматургическим.
Но и сейчас, когда на войну опять наводится парадно-юбилейный глянец, обращение Нижегородской драмы (уже вторичное, в 1981 году спектакль был впервые поставлен в театре) к тексту, рисующему неканонический образ войны и человека, измененного ею, вызывает уважение…
У Кондратьева в «Отпуске по ранению» сопрягались панорама жизни Москвы лета 1942 года и «крупный план» ожесточенного сознания Володьки, глазами которого мы видим эту ненавистно мирную и сытую Москву, сознания, обращенного в себя, в недавнее прошлое, к тому, что он пережил под Ржевом и что не дает ему покоя, как тот заскорузлый, измазанный засохшей кровью ватник, что герой с отвращением сдирает с себя, едва переступив порог дома…
Война — в сознании Володьки, и этим опытом окрашены все его мысли и поступки. В мирной жизни 23-летний лейтенант проходит через ряд наблюдений, встреч и испытаний, меняющих его, впервые отвечает на зов плоти, должен совершить трудный выбор. И как война изменила Володьку, так меняют его эти встречи, опыт первой любви и голос совести заставляют посмотреть в лицо собственным прошлым поступкам.
В спектакле Ирины Зубжицкой зеркало сцены отгорожено справа, слева и сверху серыми матерчатыми экранами. Сценография функциональная, по экранам пускают черно-белую хронику, панорамы военной Москвы. В поле зрения — актеры и их персонажи.
Лейтенант Володька Валентина Омётова с первых минут — человек, опаленный войной. Он и на вчерашнего пацана не похож, ухватки грубые, мужицкие. В дом врывается едва ли не бегом, будто только что то ли шел в атаку, то ли отступал, сдирает с себя окровавленный ватник так, словно это приставшая к телу вторая, но ненавистная кожа. Куда бежал, от кого бежал — узнаем чуть позже, из разговора с матерью, когда Володька с ненавистью расскажет, как отшатнулся от него в трамвае приличный московский гражданин, увидев, как по воротнику его гимнастерки ползет вошь.
Психофизически эта сцена первого столкновения «человека войны» с миром выстроена очень точно. И то, как ежится Володька от прикосновения матери, как трет свою коротко стриженную голову, — все выдает человека, травмированного войной не в руку, но в сознание.
Отчужденность во всем. И даже грубовато-мужицкие ухватки — какой-то прием, опосредующий отношения Володьки с близкими.
По отношению к Юльке (Мария Мельникова) — первой своей, еще незрелой «школьной любви» — Володька ведет себя покровительственно. Узнав, что та подала документы в военкомат, чтобы отправиться на фронт связисткой, жестко хватает за шиворот — как глупого котенка.
Матери — едва позволяет до себя дотронуться.
К остальным «тыловым крысам», всем этим людям, правдами и неправдами добывшим себе бронь, — относится или с плохо скрываемым презрением, или с открытой ненавистью, как к студентику архитектурного, чье место, как кажется герою, должен был занять он.
Повесть Кондратьева выстроена как путь внутреннего взросления и самопознания. Герой, казавшийся таким до срока созревшим, носителем особого опыта и знания, каким не обладают другие, в определенный момент обнаруживает внутреннюю слабость. К сожалению, и в инсценировке, и в спектакле способ соединения этих сцен и встреч — в большей степени механический, по принципу «а после этого к нему пришел тот, сказал то-то и то-то, а Володька отреагировал на это так-то и так-то».
Перед нами проходит череда персонажей — двойников и антагонистов героя, соприкосновение с которыми, погружение в жизнь, полную искалеченных вой ной судеб, работают для Володьки как «проявитель» внутренних противоречий.
Встречи с суетливой, восторженной Юлькой потому так невыносимы для Володьки, что обнаруживают ту внутреннюю незрелость, отсутствие опыта, с какими когда-то сам герой рвался на фронт. Выдают в нем то знание о судьбах женщин на фронте, изнасилованных, вынуждаемых мужчинами к сожительству, — свидетелем которых Володька уже был. Поэтому и притискивает грубо к стене, едва ли не задирает на ней юбку, крича: «А вот если так, что ты ему скажешь?»
Суетливость активного Егорыча (Алексей Хореняк), апломб, с которым он дает Володьке советы, — вскрывает внутреннюю маету человека неприкаянного, выброшенного на обочину жизни.
И, наконец, Степанова — Наталья Кузнецова, жена рядового, которой Володька должен принести известие о смерти мужа. И эту встречу герой откладывает до последнего. Откладывает, как выяснится, потому, что в гибели его и взвода виноват сам Володька — проявил мальчишескую незрелость, испугался показать себя трусом, повел людей в прямую атаку. Однако в спектакле Степанова появляется дважды. В первой сцене прихода в дом Володьки актриса играет робкую надежду на то, что муж жив, несмотря на покрасневшее лицо Володьки, его — ускользающий от ее прямого и ищущего — взгляд. Второй раз встречает рассказ о смерти мужа с суровой прямотой, с той же суровой прямотой она прощает Володьку. Молодая актриса вкладывает в роль поразительный внутренний опыт, то снисхождение к человеческой слабости, какое дает только пережитое страдание.
Вызревание решения в герое требует долгого дыхания. Резкий монтаж, высокий темп сцен, идущих встык, в спектакле мешают увидеть, почувствовать, как совершается выбор. Нет «зон молчания», которые могли бы обнаружить, какую правду о войне и о себе молчит Володька. Что он чувствует, когда слышит сводки «от Советского информбюро» о том, сколько тысяч немцев осталось на полях сражений, но ни словом не упоминающих про то, какие чудовищные потери несла советская армия. Сводками буквально пронизан спектакль, но Володька, внимательно прислушивающийся к ним, ничем не выдает своей реакции на духоподъемную полуправду.
Перед молодым артистом поставлена практически неосуществимая задача — «смолчать» войну так, чтобы мы ее услышали, отыграть целую гамму мотиваций, которые в финале проявятся решением вернуться к своим, в пекло, в трупное месиво Ржевского котла.
По счастью, рядом есть тонко сделанный Еленой Суродейкиной образ матери, чья героиня сдержанно молчит, не навязываясь сыну и не приставая с расспросами, но ее грустный взгляд следит за Володькой с тревогой и пониманием (а когда в его жизни возникает настоящая первая любовь к Тоне (Маргарита Баголей), заставляющая забыть детскую привязанность к Юльке, то с укоризной, но не с осуждением). И кажется, будто материнская интуиция раньше сына угадывает: нет, не отправится он на другой участок фронта, где за ним будет «присматривать» генерал, отец Тони. Примет самоубийственное, но единственно верное решение.
И не исповедь, злая и яростная, Тоне о том, как Володька в разведке зарезал собственными руками немца (именно его кровь на том ватнике), и не арбатская старушка, рассказывающая о трех поколениях воинов в ее семье, — поворотным для Володьки моментом станет приход к Степановой. Тот, который герой откладывал до конца и для которого ему понадобится то самое мужество, которое он не смог проявить в бою, — мужество признать свою вину и слабость. В нем, таком «мужике», бравировавшем грубоватой повадкой «марьинорощинской шпаны», проявится пацан, тот самый, которого война забрала, закалила, ожесточила, но не сделала зрелым. И когда загрубелая рука преждевременно состаренной войной Степановой жестом прощения коснется его головы и Володька заплачет — тогда родится мужчина, интеллигент, поступающий не по разуму, но по совести.
Май 2015 г.
Комментарии (0)