ПАМЯТИ ОЛЬГИ НИКОЛАЕВНЫ САВИЦКОЙ

Среди персонажей, созданных Чеховым, есть целая вереница людей нелепых, судьба которых по сути дела трагикомична. Никто не помнит имени и отчества Епиходова, но каждый знает, что он — 22 несчастья. Или Чебутыкин, которому только кажется, что он существует… Да и сам Дядя Ваня, который «мог бы стать Шопенгауэром»… Или Шарлотта: «Кто я, зачем я — неизвестно…». Наконец, Сорин — человек, который хотел, да так и…

Если бы Антон Павлович был знаком с Ольгой Савицкой, то наверняка ее образ украсил бы эту чеховскую галерею созданий божьих, никак не способных адекватно вписаться в окружающую их действительность.

Театроведов, занимающихся проблемами сценографии, у нас не так уж и много. Да и сама эта специализация не так уж давно возникла. И Ольга Николаевна была из тех, кто так или иначе специализацию эту развивал. Вариантов реализации тут немного, ведь эта проблематика связана с сугубо профессиональными вопросами, которые не вмещаются в формат «общекультурных» журналов, а тем более — газет, особенно сегодняшних. Что же оставалось? Книги и преподавание. Но тут вступал в противоборство с миром идей мир материальный.

Проблемы повседневности и быта Ольгу не занимали. Нет-нет, она никогда не была белоручкой или ленивицей (скорее — наоборот), но просто ее глобальная поглощенность высокими думами и идеями постоянно отодвигала решение материальных вопросов на второй план, на «потом». Часто эта ее черта, из которой многое проистекало, воспринималась окружающими как безалаберность или даже необязательность. Между тем более обязательного человека в вопросах, связанных с профессией, встретить сегодня трудно. Оказавшись на больничной койке с абсолютно бесперспективным диагнозом, она, будучи членом экспертного совета «Золотого софита», продолжала по вечерам ходить в театр, чтобы досмотреть премьеры сезона. А буквально накануне кончины составила отчет со своими рекомендациями и попросила передать его в СТД. Наутро ее не стало.

Я почти уверена, что и в тот последний свой поход в театр, войдя в зрительный зал, она первым делом (как всегда!) вынула блокнот и принялась старательно фиксировать решение сценического пространства. Таких блокнотов у нее были, наверное, сотни. Анализу подлежали не только удачи, но и сценографическая невнятица. В идеале размышления над этими многочисленными примерами должны были послужить материалом для монографии. Но ее написание год от года отодвигалось… Когда закончились годы учебы в Питере, Ольге Николаевне пришлось вернуться на Украину — долгие годы труднейшего быта, ибо жить пришлось в загородном доме без каких-либо удобств. О публикациях оставалось только мечтать. И все же время от времени они появлялись.

При малейшей возможности она старалась вырываться в Питер. Чаще всего поводом для приезда становилось участие в работе жюри того или иного фестиваля. К обсуждениям спектаклей Савицкая готовилась очень тщательно. Почти всегда речь ее превосходила всякий мыслимый и немыслимый регламент, потому что она, похоже, в этих своих выступлениях проверяла на публике те тезисы, которые предполагала разрабатывать в книге. Но актерской братии, которая приходила на такие обсуждения, чтобы послушать прежде всего о себе, ее рассуждения о премудростях сценографической «науки» были мало интересны. Да и сама она, чем дальше, тем больше, становилась питерскому театральному сообществу «чужой», хотя бы потому, что приезжала все реже и реже…

И вдруг — решилась переехать в Питер совсем, чтобы теперь-то (на пенсии) погрузиться в работу над монографией с головой. При почти патологическом неумении вести какие-либо дела (оформлять необходимые бумаги, добиваться приема у чиновников и т. д. и т. п.) переезд отнял неслыханное количество времени и сил. Тут уж никакой одесский юмор, который ей был свойствен, не спасал.

Никогда не забыть мне один из ее последних звонков.

— Лена, вы, помнится, из медицинской семьи. Не скажете, что делать — у меня что-то живот разболелся. Я решила кефирчику попить с недельку, а живот все равно не проходит.

— Оля, вызовите врача!!!

— Да ничего страшного. Это мои старые гастритные дела. К тому же у меня еще нет прописки. Надо до дому смотаться, мне, кстати, пенсию еще не переоформили, что-то там с гражданством не то.

— Оля, сейчас можно обследоваться и без прописки.

— Но это же страшно дорого, наверное. Ой, у меня тут что-то на плите подгорает, я вам перезвоню.

А потом, к моему удивлению, мы встречались где- нибудь в театре, и на мой вопрос: «Как вы себя чувствуете?» — она отвечала какой-нибудь шуткой и начинала говорить о своей книге, которую давно задумала и теперь уже вот-вот начнет всерьез писать, как только разберет коробки с вещами и немножко придет в себя.

Ни тому, ни другому, ни третьему так и не суждено было случиться.