И. Башевис-Зингер. «Враги. История любви».
Театр «Гешер» (Израиль).
Постановка Евгения Арье,
сценография Семена Пастуха (Нью-Йорк)
Спектакль имел успех. Публика аплодировала стоя, актеры и постановочная бригада раскланивались с чувством собственного достоинства. В сущности, на этом можно было бы и закончить: важным был сам факт приезда «Гешера» на историческую родину, и не отметить этот факт нельзя. Другое дело, чтo «Гешер» показал и какое художественное впечатление по себе оставил.
Говоря о «Врагах», можно многократно употреблять слово «интеллигентный»: интеллигентная режиссура, интеллигентное оформление, интеллигентное исполнение и т. д. Спектакль действительно сделан аккуратно, ровно, с пониманием профессии (профессий), с уважением — к автору, к зрителю, к искусству как таковому. Однако не будем обманываться: в данном случае «интеллигентный» — это не комплимент. Это свойство спектакля, делающее его округлым, правильным, невыразительным и неинтересным.
Гротесковая история Башевиса-Зингера, построенная на сплаве трагического и анекдотического (три жены для одного бедного еврея, согласитесь, многовато; другое дело, что фарсовая ситуация нескольких людей прорастает из Катастрофы, постигшей целый народ, и перемешавшей его, и раскидавшей оставшихся в живых по всей Земле), транспонирована «Гешером» в самый интеллигентный жанр — драму. В этом спектакле нет комической заостренности, как нет и трагического мироощущения. Герои «носят пиджаки» (костюмы, как и полагается, соответствуют времени и месту действия — Америке конца сороковых годов), немного радуются и очень много страдают. Нельзя не признать, что актеры играют это хорошо и правильно: никому не изменяет чувство вкуса, никто не избыточен, никто не выбивается из общего размеренного ритма и общего сдержанного напряжения, никто не интересен. Жанровая аморфность усмирила темпераменты, отринула острые ходы и приемы и оставила актерам усредненную выразительность частной истории. За ней мерцают невостребованные возможности Саши Демидова (Герман Бродер, главный герой истории) и Эфрат Бен Цур (Маша, третья жена Бродера), как, впрочем, и Лилии Хейловски, и Наташи Манор (первая и вторая жены соответственно), и всех актеров спектакля — очевидно одаренных и безусловно профессионально состоятельных. Загвоздка в том, что чеховские ключи русского психологического театра не открывают всех дверей. И никому из актеров не удается вырваться за пределы «частного страдания», никому не удается выразить общность героев, столь причудливо претворенную в ситуации.
Р. Хейловски (Тамара), А. Демидов (Герман Бродер), Н. Манор (Ядвига). Фото из архива театра
Э. Бен Цур (Маша), А. Демидов (Бродер). Фото из архива театра
Эксцентрическая по сути история разыгрывается по законам причинно-следственных связей и линейной зависимости. Искореженный, сорвавшийся со своей оси мир Башевиса-Зингера обретает в спектакле Евгения Арье законченные, геометрически правильные, симметричные формы. И дело даже не в том, что быт, окружающий героев, опрятен и стабилен, что он является совершенно нейтральной средой, никак на людей не влияющей (в конце концов, здесь уместен был бы осмысленный диссонанс стабильного быта и беспорядочных человеческих отношений), но сама геометрия пространства, упорядоченная и уравновешенная, заставляет героев вести себя и упорядоченно, и уравновешенно. Линии декораций, а следовательно, и линии мизансцен отчетливо параллельны рампе. Сцена словно не имеет глубины — обман зрения, возникающий из-за вечного фронтального разворота. Даже когда на сцене меняется место действия, переносящегося, например, из квартиры Бродера в квартиру Маши, смена эта происходит по вектору справа налево и почти не отклоняется в глубь площадки. Было бы неправдой сказать, что режиссер не пользуется глубиной сцены — в глубине может оказаться кровать Тамары и в глубине же происходит кульминационная вечеринка, в то время как дом Бродера всегда на первом плане. Но планы эти между собой не взаимодействуют, они естественно параллельны друг другу, а потому совершенно не конфликтны. Двигаются герои в таком пространстве незатруднительно, просто и предсказуемо. Этот мир вовсе не эксцентричен и не иррационален. Наоборот, он даже обладает какой- то классической законченностью.
Режиссер словно бравирует своим «классическим» подходом и олимпийской отстраненностью — отказывается от акцентов, планомерно разматывает заинтересовавшую его историю. И в своем миропонимании, и в своем решении литературного материала, и в своих приемах Арье, увы, не оригинален. Такую режиссуру в традиции товстоноговского прозаического театра сегодня даже как-то неожиданно видеть на современной сцене: лет двадцать-тридцать назад она была мейнстримом, но сейчас… Сейчас она воспринимается по-своему трогательным и нераздражающим анахронизмом. В эстетическом смысле спектакль Арье устарел задолго до постановки. В этическом — непоправимо проигрывает сложно организованному литературному источнику.
«Враги» оставляют по себе два вопроса. Первый — недоуменное «зачем?». Зачем режиссеру было препарировать прозу Башевиса-Зингера, если она чужда ему и если ему нечего к ней добавить? И второй, самим фактом своего существования только подтверждающий справедливость первого: «почему?», — почему «враги»? В спектакле «Гешера» врагов нет. Отношения героев можно понять как разобщенные, можно — как недовысказанные, но ни в них, ни в коллизии спектакля противоборства не заложено — ни с кем и ни с чем. Спектакль драматически нейтрален, что сильно озадачивает в драматическом театре.
Октябрь 2010 г.
Комментарии (0)