Э. Ростан. «Сирано де Бержерак».
Саратовский ТЮЗ им. Киселева.
Режиссер Жан-Клод Фаль,
художник Жерар Дидье
Появление на афише российского театра имени иностранного режиссера — дело вполне обыденное. Не только на столичных сценах, но и в провинциальных театрах сегодня встречаешь работы заезжих постановщиков. Но, честно говоря, первое, что думаешь: а не повторил ли режиссер свой спектакль, уже, может быть, не раз поставленный где-то в европах… Такой вопрос я задала Валерию Райкову, директору ТЮЗа Киселева, который продуктивно налаживает связи своего театра с заграничными звездами режиссуры. (Представьте себе: после не слишком известного у нас француза Жана-Клода Фаля в Саратовском ТЮЗе выпустил спектакль весьма известный американец Ли Бруер, готовится спектакль еще более известного немца Маттиаса Лангхоффа…) Райков ответил — нет, это первое обращение Фаля к шедевру французского неоромантизма.
Спектакль развеял мои сомнения: режиссер взглянул на пьесу свежим взглядом, как будто заново ее увидел. Он отверг сценический канон пьес «плаща и шпаги», отказался от тяжеловесной живописности, осовременил внешний вид и стиль общения персонажей. И такое решение Фаля оказалось впору молодой энергичной саратовской труппе.
Герои этой версии ростановской пьесы живут явно не в XVII веке, а лет на триста позже. Вельможи (граф де Гиш, Вальвер) одеты как для похода в шикарный ресторан: черные пиджаки, галстук-бабочка, трость. Роксана появляется в белом вечернем платье, с обнаженными плечами. Гвардейцы носят серую форму с голубым лампасом, тяжелые высокие ботинки, то ли военные, то ли «студенческие» тужурки. Сирано — один из них, но тужурку он надевает только на фронте, под Аррасом, а в мирной жизни ходит в плаще (отнюдь не мушкетерском — обычном сером плаще) и в черной шерстяной шапочке — если ее натянуть на лицо, оказывается, что в ней есть прорези для глаз. В шапочку воткнуто белое перо — вот вам и образ поэта, лаконичный и выразительный.
Сценография Ж. Дидье тоже довольно скупа. В первой сцене, действие которой происходит в театре «Бургундский отель», площадку перерезает красный занавес, а справа и слева по краям установлены красные же зрительские кресла, как из какого-то зала заседаний. Кондитерская Рагно обозначена длинным столом с тортами и напитками. Вечер возле дома Роксаны: писаный задник, небо, тучи и луна. Окно вырезано вверху справа, появляющаяся Роксана, облитая светом, — как еще одна яркая луна на небосклоне… Режиссер и художник нашли прекрасное театральное решение диалога Сирано и его возлюбленной (которая принимает его за Кристиана). В какой-то момент стена с окном поднимается и Роксана остается стоять на самом верху вертикальной лестницы, Бержерак тоже взбирается по перекладинам, как Ромео на балкон Джульетты. Лестница начинает двигаться по сцене, из кромешной темноты двумя лучами выхватываются только фигуры влюбленных, которые словно парят в ночном небе.
Фаль рассказывает историю людей молодых, по его словам — «незрелых». Более взрослый де Гиш в исполнении Алексея Ротачкова оказывается довольно бледной фигурой, может быть, потому, что режиссеру он не очень интересен. Граф чужой в этой молодежной компании развязных гасконцев, у него слишком приличные манеры, он слишком аккуратно одет. Гвардейцы таскаются шумной крикливой ватагой, у них уличные замашки и бандитские физиономии. Сирано такой же хулиган, хотя бродит он одиноко и ищет приключений на свою голову. Бретерство, свойственное герою Ростана, в спектакле выглядят не очень романтично: например, он — вопреки драматургу — не ранит, а убивает де Вальвера, причем довольно жестоко. Да, начинает он свою дуэль в стихах поэтически — размахивает пером, как шпагой, фехтует острым словом, а не клинком. Но в конце посылки хватает нож, перед боем демонстративно воткнутый в сцену, и буквально режет несчастного противника, как барана. Думается, Жан- Клод Фаль тут переборщил!..
А. Бескровная (Роксана), А. Кузин (Сирано). Фото А. Леонтьева
Артем Кузин играет Сирано сильно, смело, с современной жесткостью. Внешние данные этого артиста — не героические, а, скорее, характерные, но темперамент, пластичность и, главное, объем личности, который невозможно наиграть, — дают ему возможность стать центром сценической композиции. Предыдущей ролью Кузина был Робби Локампф, главный герой «Трех товарищей», и там ему не хватало лиризма, глубины, пронзительности. Напускная бравада оказывалась, с моей точки зрения, не к месту в инсценировке романа Ремарка, а вот в пьесе Ростана без подобной шутовской гасконады не обойтись. И вдруг суховатый эксцентризм Кузина стал выявлять свою лирическую «подкладку»: чем больше его Сирано хочет показаться независимым и самодостаточным — тем яснее видна его неприкаянность, чем больше он грубит — тем печальнее и беззащитнее его глаза, чем больше он шутит (без улыбки) — тем грустнее вся эта безнадежная история.
Сирано в исполнении Кузина похож на ершистого, задиристого героя Тима Рота из сериала «Обмани меня» (только у доктора Лайтмена нос природный, а у Бержерака Кузина — накладной): провокационные резкие поступки, антисветское поведение, хамоватая откровенность и при этом, за внешне грубым фасадом, душевная ранимость, боль, отчаяние. Если продолжать «киношные» ассоциации, то Роксана Анастасии Бескровной мне напоминает какую-то стильную, нервную, изящную французскую или английскую актрису, может быть, Кристин Скотт-Томас с ее аристократической худобой, стрижкой-каре, тонким профилем и идеальным вкусом. (Пусть не обижаются саратовские актеры: они прекрасны сами по себе, но их персонажи выглядят как герои современного кино). Роксана Бескровной очень женственна, хрупка, у нее ломкий срывающийся голос, огромные глаза. И понятно, почему по ней страдают такие разные мужчины — и холодноватый пресыщенный де Гиш, и трогательно юный Кристиан, и знающий жизни цену Сирано.
В саратовском спектакле очень хороши, выразительны персонажи, которые редко удаются интерпретаторам пьесы Ростана, например, герой Руслана Дивлятшина — один из самых интересных и запоминающихся Кристианов, которых приходилось видеть. Влюбленный юноша принимает предложение Сирано — писать от его имени письма Роксане — почти не думая, просто хватаясь за соломинку и слишком доверяя Бержераку (ведь он — местная «знаменитость», авторитет, вожак гасконской банды). А потом приходит горечь и понимание: на лжи не построишь счастья, обман заводит отношения в тупик. Еще один, совсем уж неожиданно интересный персонаж — Ле Бре Никиты Безрукова. Обычно это дежурный наперсник, а здесь — настоящий друг Сирано, активно пытающийся помочь ему, а когда вмешаться невозможно — не просто наблюдающий, а искренне сопереживающий, стоящий хоть и в стороне, но наготове.
Лучшая, наиболее оригинально придуманная и всеми сильно сыгранная сцена — четвертый, военный акт пьесы. В глубине в дыму перекрещиваются белые лучи прожекторов, на переднем плане — окоп, мешки, ружья. Измученные, перебинтованные бойцы поднимают голодный бунт, наставляют винтовки на командира. Сирано удается их утихомирить. Раненый Бертранду, закрыв глаза, напевает по-французски (по Ростану — это песня о далекой родине-Гаскони), остальные, без слов, мыча, подтягивают… Появляется Роксана в мужском костюме — коричневой военной форме. Прекрасно мизансценировано их объяснение с Кристианом: они стоят на первом плане, в окопе, в профиль к зрителям, все остальные занимают оборонительную позицию в середине площадки, Сирано замирает справа, у портала, Ле Бре, волнуясь, наблюдает издалека. Потом эта мизансцена повторяется — только рядом с Роксаной в окопе на мгновение оказывается Сирано, охваченный несбыточной надеждой. Но вот уже на мешках лежит убитый Кристиан, а Сирано, выхватив знамя у падающего капитана гвардейцев, бросается в гущу боя… Кульминационная сцена спектакля получилась очень страстной, пронзительной, красивой, а на пятое действие пьесы у постановщика словно не хватило энергии, оно кажется затянутым и вяловатым. И в этом акте особенно заметно, что версии Ж.-К. Фаля гораздо ближе по стилю перевод пьесы Ростана, сделанный В. А. Соловьевым. В Саратове играют хрестоматийный перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник, и часто текст входит в некоторое противоречие со сценическим языком. Говорят, постановщик искал (и не находил) соответствия перевода первоисточнику — тогда ему нужно было взять самый точный вариант Е. В. Баевской, кстати, ни разу не осуществлявшийся на сцене. Видимо, француз о нем ничего не знал, а российские коллеги не подсказали. Мужественный, краткий, упругий перевод Соловьева, в котором Сирано — солдат, боец, подошел бы больше всего. И в нем очень сильно могла бы прозвучать последняя реплика героического соловьевского Сирано, сдержанно констатирующего собственную гибель: «Я кончил пятницей… В субботу убит поэт де Бержерак».
Спектакль Ж.-К. Фаля завершается иначе, но тоже красивой кодой: Сирано Артема Кузина, собираясь на встречу с богом, несет ему свое перо — как рыцарский султан, как знак отличия и особой чести.
Октябрь 2010 г.
Комментарии (0)