Должен сказать, что чувство растерянности и почему-то вины после ухода Виктора Павловича у меня в душе сохраняется. Он так внезапно и незаметно ушел, что нельзя не думать о том, насколько хрупка жизнь. А жизнь художника, артиста — она особенно, вдвойне и втройне, хрупка.
Мы с ним работали только в одном спектакле, «Таня-Таня». Всего из двух небольших монологов дяди Вани, персонажа, которого играл Виктор, там сотворилась вся судьба очень одинокого, пронзительно одинокого человека. Думаю, тот, кто сам не прочувствовал одиночества в такой же степени, не смог бы настолько глубоко в этой роли существовать.
Я очень нежно люблю этого артиста и человека и буду любить всю жизнь.
С Виктором Павловичем я познакомилась еще до прихода в Театр на Васильевском. Мы вместе работали во Всероссийском объединении «Творческие мастерские». И уже тогда он поражал меня тем, что мог на сцене «пахать» за двоих, троих, четверых — его мощной актерской энергетики хватало на всех! Рядом с ним партнеры могли просто отдыхать.
Виктора Павловича всегда отличала удивительная органика, соврать он не мог никогда! Даже «наигрывая» в капустнике, делал это так, что невозможно было ему не поверить. Когда он выходил на сцену — это всегда было удовольствием для зрителей, удовольствием для партнеров. Не могу сказать, что к партнерам он никогда не «придирался», но если делал замечания — всегда по делу. Я люблю комедии, но комедийный жанр, может быть, не очень хорошо чувствую. И подсказки Виктора Павловича были потрясающими. Это тут же «выстреливало», давало реакцию зала! При этом Палыч был очень деликатен — он никогда не лез в режиссуру, хотя как актер многое предлагал в репетиционном процессе. Я слышала, что у него были мечты о постановке спектакля, задумки… Фантазия у него была просто неуемная. Он был мастером эпизода — обязательно придумывал для своего персонажа интересную фишечку, которая могла быть даже в костюме.
Я обожала его работы в разных спектаклях: и в «Последней жертве», и в «Еврейском сватовстве», и в «Ночи перед Рождеством»… С ним связаны два таких ярких эпизода моей актерской жизни, о которых не рассказать невозможно.
Однажды, когда мы с ним вели диалог в «Еврейском сватовстве», из-за кулис внезапно вышел подвыпивший зритель и уселся между нами. Я даже не знала, что, играя спектакль много лет, могу до такой степени растеряться — онемела и пошевелиться не могла. А Палыч совершенно спокойно обыграл ситуацию, аккуратно вывел за сцену «заблудившегося гостя» и там уж просто спустил с лестницы! Мне показалось, что прошел час, а на самом деле он вернулся через несколько секунд, и мы доиграли сцену.
В тот раз он показал чудеса самообладания и взаимовыручки уже не впервые. Еще раньше, когда мы только въехали в это здание и играли водевиль «Любовь втроем» (такой несерьезный спектакль, который шел больше двадцати лет и пользовался бешеным успехом у зрителей), во всем театре внезапно погас свет. Палыч в этот момент был один на сцене, где по сюжету должен был переодеться в женское неглиже. И вот, в кромешной темноте, при полном зале, он ни на секунду не вышел из роли, сочинял что-то, читал стихи, выстраивая по краю сцены рампу из свечей, которые принесли реквизиторы. Он настолько органично продержался около семи минут в таком комическом градусе, что я за кулисами вместе со сбежавшимися реквизиторами и администраторами хохотала чуть ли не громче зрителей в зале! Кассиры рассказывали, как один из зрителей после какого-то следующего спектакля пришел к ним выяснять: почему спектакль сократили, почему не было той, поразившей его, «сцены со свечами», посмотреть которую он привел своих знакомых?
Каждый раз, когда вспоминаю эти случаи, думаю: Боже мой, ну почему я так не умею?
Как актриса я не могу не завидовать по-хорошему такому чувству юмора, пониманию самой его сути.
А Палыч и в человеческом отношении был таким — всегда подаст руку, поможет. Настоящий человек и мужчина.
Умерла Люба, и он не захотел жить…
Помню, как он впервые познакомил меня с ней. Это было в актерском фойе Театра Эстрады, где мы, актеры недавно созданного театра Сатиры на Васильевском, играли свою «нетленку» — «Любовь втроем». В кресле напротив гримерки Аркадия Райкина сидела миловидная женщина. Он подвел меня к ней и сказал: «А это моя жена — Любовь Ивановна Цихонина». Именно так и представил — старомодно и трепетно, как представляли наши деды наших бабушек.
Любовь Ивановна, Люба, Любочка работала в Театре Эстрады. Мы часто играли на этой площадке, пока не отремонтировали нашу нынешнюю. И Люба каждый раз смотрела спектакли, а потом разбирала их, иногда разносила «в пух и в прах», не щадя самолюбий. Она была замечательной актрисой, но в силу определенных обстоятельств вынуждена была оставить актерскую профессию. Почему это случилось, я до сих пор толком не знаю, Витька не любил об этом говорить, а я не любопытствовал особенно. Дружили мы с ним с первого и до последнего дня, не докучая друг другу, но и не отказывая друг другу в помощи, когда требовалось.
Е. Рябова (Девушка), В. Шубин (Дядя Ваня). «Таня-Таня». Фото из архива театра
Они с Любой работали в провинции, кажется, в Кемерово, потом он некоторое время работал в Омске или это было наоборот, не знаю, повторяю: он не рассказывал о себе много… Может, еще и поэтому мы подружились, я ведь тоже одиннадцать лет проработал в Омске. А может, просто потому, что он был полным тезкой моего отца, тезкой моего сына и моего однокурсника и лучшего студенческого друга?..
Не знаю…
Когда мы поехали на первую чеченскую войну в составе фронтовой бригады нашего театра, а потом вернулись назад живыми, я попросился побыть у него дома, потому что не мог ехать к себе, страшно было. И мы остались у него, трое суток не выходили, разве только за очередной бутылкой водки. Тогда я спросил у него: «Ну я-то понятно почему поехал, причина известная, а тебя-то чего туда понесло?» «Чтобы тебе не так страшно было», — ответил он. И трое суток эти с нами была Люба, она слушала наши рассказы, переходящие порой в плач, а то и в бред, и успокаивала нас, как могла, и кормила нас, и спать укладывала, понимая, какой стресс перенесен ее мужем и его другом.
Пять лет назад, когда Люба была уже неизлечимо больна, мы поехали на гастроли в Новосибирск. Он звонил ей каждый день или, если не мог, через день. Ей предстояла операция, и, видимо, она понимала, что бесполезная, но решилась и попросила об одном: чтобы подождали приезда Витьки. Он приехал домой, и операцию сделали. Я в это время был на юге, в Николаеве. Позвонил им, и он сказал, что все прошло хорошо, а она сказала, что Витя приехал — это главное и теперь ей ничего не страшно. А через небольшое время она умерла в страшных муках.
Операция не помогла…
Когда я вернулся из отпуска, он ее уже похоронил. На могильном камне он велел написать ее годы жизни и свои — с открытой датой.
Я сказал тогда: «Витька, побойся Бога!» Он ответил: «Если бы он был, он не дал бы ей так мучиться».
Он так сказал и стал умирать…
Люба умерла, и он не захотел жить…
Комментарии (0)