«Пространство режиссуры» 2008 года было идеальным фестивалем (см. «ПТЖ» № 51). Структура, придуманная О. Лоевским и Б. Мильграмом (ведущие актеры, режиссеры, критики выбирают по одному принципиальному для себя спектаклю и аргументируют свой выбор), режиссерский словарь (в прошлый раз обсуждали термин «композиция»), ключевая режиссерская фигура, которой посвящен отдельный день (в прошлый раз это был Станиславский), присутствие режиссерского цеха, который обсуждает спектакли (не критики обсуждали в 2008-м, режиссеры!) — словом, все показалось мне тогда идеальным. Компактным, содержательным, насыщенным.

Естественно, судьба идеала трагична, он не может оставаться самим собой. Достигнув совершенства в самом своем начале, второе «Пространство режиссуры» вышло опять же компактным, содержательным, насыщенным, но несколько менее собранным и менее принципиальным. В сферу идеального вторглось немало привходящих предлагаемых обстоятельств.

Мильграм стал министром культуры Пермского края и пристально заниматься фестивалем не может.

Лоевский все время куда-то едет, собирает, проводит, а не сидит в Перми, дожидаясь приемных часов Мильграма, чтобы подробно обсудить концепцию, приглашенных и т. д.

В Перми, напротив, сидит Э. Бояков, нынешний советник губернатора Пермского края, ему не надо ждать приемных часов министра Мильграма, и, естественно, влияние Боякова на программу фестиваля явственно ощущалось (например, лекции почему-то читал Р. Маликов — фигура явно несоразмерная замаху фестиваля на VIPов мирового театра).

К тому же идет Год Франции в России, программа в основном была французской, и наши цеховые проблемы обсуждались на фоне французских спектаклей.

Вот что было неизменным — это бабье лето, солнечная теплая погода днем и морозец ночью, та же гостиница и — не поверите — у меня лично тот же номер с пухлыми амурами на стенке. Увидела их милые мордашки и решила, что должно повториться профессиональное счастье двухлетней давности в этом же пространстве. Режиссуры.

На сей раз выбор был таким.

Режиссер Борис Мильграм: «Реквием», пьеса и постановка Ханоха Левина (Камерный театр из ТельАвива).

Критик Олег Лоевский: «Жизнь человека» Бориса Мильграма (Пермский Театр-Театр).

Актриса Валери Древиль: «Наш террор» французской труппы Театр D’ores et deja и Национального театра «Ля Колин».

Критик Жан-Пьер Тибода: «Хиросима, любовь моя» Кристин Летайер. Театр Vidi (Лозанна, Швейцария). Режиссер Дмитрий Черняков: «Соня» Алвиса Херманиса (Рижский Новый театр).

Продюсер Эдуард Бояков: «Пиноккио» Жоэля Помра (Театр «Практика»).

Началось с лаборатории «Молодая режиссура и профессиональный театр» О. Лоевского, в которой на сей раз появились новшества. Раньше выпускники режиссерских мастерских делали разные отрывки — что пожелаете. В этом году экспериментальному курсу Е. Каменьковича и Д. Крымова (художники и режиссеры учатся вместе) было предложено выбрать что-то французское, они выбрали пьесу Матея Вишняка «История медведей панда, рассказанная одним саксофонистом, у которого имеется подружка во Франкфурте», поделили между собой сцены путем жеребьевки (каждый режиссер в паре с художником) — и разбрелись по разным пространствам театра.

Пьеса о том, как проснувшийся утром Он обнаружил в постели Ее и упросил приходить к нему 9 ночей. Это в конце мы поймем, что 9 ночей он расставался с душой, что она приходила к нему, умершему, последние 9 раз, а сперва нас просто водят по разным помещениям, от сцены к сцене: разные режиссеры, разные Он и Она. Водили, водили — и произошло поразительное событие: у ребят, не сговаривавшихся о концепции, получился цельный спектакль.

Первую сцену, поставленную И. Ротенбергом и В. Останькович, играли в вестибюле театра: за стеклом входных дверей, как в аквариуме, страдал похмельем очень плотский смешной герой. Все начиналось как комедия. Здравствуй, Куни!

Второе свидание — в комнате, заваленной желтыми листьями (авторы отрывка А. Размахов, Ф. Виноградов), — было пространством чистой лирики, этакая любовь под французский шансон (исполнители уже другие, плотскости меньше).

Потом мы перешли в фойе, в одном углу которого режиссер А. Логачев и художник П. Гришина оживляли многофигурные воспоминания героя о детстве. В другой А. Шляпин и А. Ловянникова прикатили шкаф, из ящиков которого Он доставал разные варианты диалога с Ней (актеры в каждом эпизоде менялись), история явно теряла земное притяжение.

Дальше на «Сцене-Молот» нас ждал скрипичный оркестр, под который душа героя раздваивалась и отлетала (делали эпизод А. Галушин и В. Соколова), и в финале, толкаясь в каком-то закулисном проходе, мы слышали крики соседей героя, что, мол, надо взломать дверь, потому что уже запах идет, 9 дней человек никому дверь не открывал — и вот…

Смена героев дала вариативность, актеры играли отлично, все пары режиссеров-художников продемонстрировали умение рождать в эпизоде плотную фактуру-среду, играть с ней, соответствовать ей.

В общем, что?

В общем, получился спектакль. И его точно надо оставлять в репертуаре (кажется, вопрос решается), чтобы пермские зрители ходили по закоулкам следом за героями и их поджидали бы такие же содержательные сюрпризы и формотворческие радости, какие ждали нас. Запомним новые имена режиссеров и художников, тем более — лабораторные показы всегда круче первых спектаклей, сделанных в театрах… Увы.

Ключевой режиссерской фигурой на сей раз был избран Антонен Арто. Сперва не торжественно и не очень внятно открыли французскую выставку, посвященную несчастному Антонену, которого Б. Мильграм упорно именовал Антуаном, слив, таким образом, Андре и Арто в один флакон, из которого пахнет французским театром. Потом был семинар из выступлений В. Семеновского, В. Максимова, И. Азеевой, г-на Фо, хранящего фонд Арто. Дальше — художественный фильм «В компании Антонена Арто» о последних днях театрального безумца.

На фестивале было много студентов разных вузов (он и дальше будет развиваться в эту сторону), публика разношерстная, кто-то изучал Арто, кто-то не знает о нем ничего, поэтому формат мероприятия оказался смят. Зачем нынешним режиссерам Арто, выяснить не удалось, дать им четкое представление об Арто было в пределах этого формата невозможно. С моей точки зрения, абсолютизация Арто — не самое полезное для безумного времени дело. Но интересно было. И стало понятно, что посвященный Арто «Ворон» Жозефа Наджа (гость фестиваля) — траченный молью пафосный, многозначительный перформанс, на котором лично я боролась со сном, — никакого отношения к Арто не имеет…

Выбором Бориса Мильграма был спектакль Камерного театра из Тель-Авива «Реквием» — пьеса Ханоха Левина и его же постановка двенадцатилетней давности. Смертельно больной, он перелагал белым стихом чеховскую «Скрипку Ротшильда», «В овраге» (один из мотивов, убийство ребенка), «Тоску» и создал по-своему прелестный, наивный, чуть сладковатый, безумно красивый спектакль, уводящий в сферы культуры (тут вам и Тышлер, и Брейгель, и цирк, и примитивизм, и воспоминания о «Габиме», и что-то от Михоэлса—Лира), но рассказывающий о смерти и вечном пути к ней по голой земле. Похоже на песню, но не без эксцентрики, стильно, но чуть монотонно к концу. Горло не перехватывает, хотя о смерти, наоборот — радует фактом искусства. Наши отечественные евреи-режиссеры поляризовались: кто-то начинал петь буквально на идиш, кому-то не хватало мужественности, присущей евреям как нации…

Этот фестиваль призван активизировать профессионально-сенсорную систему, обострять глаз и нюх на настоящий театр. Каждый день на «Пространстве» проходили часовые лекции, посвященные на сей раз интерпретации (собственно, даже показы молодых касались именно ее, родимой). Полюсами оказались для меня выступления Дмитрия Чернякова и Эдуарда Боякова. Первый нервно и импульсивно, но чрезвычайно логично и стройно объяснял молодым, как рождается интерпретация, как возникает, проявляется и мучит режиссера замысел, как трудно поймать нить самоидентификации и понять, кто ты (ведь ставишь о себе. О Войцеке? Татьяне?). По-детски импульсивный и не по-детски тоскующий Черняков объяснял молодым, что если можно не ставить — лучше помолчать, лучше не быть режиссером. Не знаю, как на них, а на меня его лекция произвела огромное впечатление, несмотря на то, что я не первый раз слышала Митю Чернякова. Напротив, впервые я слушала Эдуарда Боякова, который довольно сбивчиво и невнятно, с трудом пересказывал концепцию развития искусства, описанную в трудах композитора Мартынова. Опять же от себя скажу — я заблудилась в скорлупе грецкого ореха, куда завел нас Бояков, многозначительность которого никак нельзя было принять за философию.

Что же до самих спектаклей, о них скажут другие. Спектакли были хорошие, «Соня» А. Херманиса (выбор Д. Чернякова) дала пищу для энергичного и страстного обсуждения. Почему? Потому что этот спектакль — высказывание. И эстетическое, и идейное, и этическое. То есть — режиссура.

А по прошествии времени, пожалуй, больше других не оставляет меня спектакль «Наш террор» — коллективное сочинение молодых актеров, вчерашних студентов, о Великой французской революции. Много месяцев, совершенно не по заказу, они изучали источники, импровизировали от лица своих персонажей — Сен-Жюста, Робеспьера и прочих членов Комитета общественного спасения, и спектакль скроен из самых разных текстов — от «Смерти Дантона» Бюхнера до протоколов заседаний Конвента. Режиссером стал Сильван Крезево.

Когда из зала выходят, садятся за стол и начинают разговоры о политике мужчины, похожие на офисменеджеров, ждешь прямых аллюзий, намеков на сегодняшнюю политику и пр. Но темперамент, страсть, элегантность, грация великолепных актеров делает их Робеспьером, Кутоном, Сен-Жюстом.

Это похоже отчасти на наших «Большевиков» в «Современнике», а отчасти — на «Берег утопии». Играется драма идей, играется буквально за столом, лишь во второй части резко театрализуясь: тут якобинцы становятся артистами и певцами театра, льется холодная кровь из банок и белятся лица. Актеры не просто играют роли, они включены в историю личностно, интеллектуально, их — граждан Франции — нешуточно волнует то, что происходило во время якобинской диктатуры, их волнуют эти люди. А наш театр — не волнуют (если не брать РАМТ). Потому что мы — не граждане, а население.

Можно ли сегодня представить группу наших молодых актеров, которые месяцами не спят, не снимаются в сериалах, а читают документы, протоколы заседаний ЦК ВКПб, художественную литературу вокруг, — озабоченные собственным ВЫСКАЗЫВАНИЕМ на тему, которая печет их души? Представить нельзя. Ефремова и компанию — можно, нынешних — нет. Потому что у нас театр перестал быть высказыванием…

На вопрос, почему Валери Древиль выбрала «Наш террор», ответ ясен: это напоминает эксперименты А. Васильева с текстами Достоевского, Т. Манна, Платона. И она прислала русскому театру его родственника. Родственник приехал, не зная, что тут все уже умерли, а жив только Куни…

Так что спасибо «Пространству режиссуры» вообще и Мильграму—Лоевскому в частности за пятидневную возможность побыть в поле нормального напряжения, в пространстве идей и диалогов = идеологии идеального фестиваля.

Ноябрь 2010 г.