В.Набоков «Приглашение на казнь». Омский театр драмы.
Режиссер Олег Рыбкин, художник Илья Кутянский

По дороге в Омск я с трудом перечитывала, а скорее, преодолевала — страница за страницей — роман Набокова, вдруг понимая, как чуждо мне сегодня «Приглашение на казнь». Чисто формальный, сконструированный текст, модель сознания человека, приуготовленного к смерти, — не транслировал эмоциональных импульсов этого обреченного сознания, где перемешаны сон и явь. Туманное блуждание смертника Цинцинната по миру своей жизни, единство внешнего и внутреннего, отсутствие какой-либо объективной реальности — все это оказывалось (страница за страницей) рациональным, искусственным упражнением холодного литературного ума. Этот ум задался целью замутить мою читательскую душу кафкианским потоком предсмертного (или послежизненного) сознания героя, Цинцинната Ц., а я мучительно видела, как это сделано, — и более ничего. Не всякая литература остается жива, и эта книга, в отличие, например, от «Дара», оказалась для меня почти мертва. В реалиях «Других берегов» Набоков жил, в абстракциях «Казни» — потерялся.

По дороге в Омск я боялась, что Олег Рыбкин будет мучить себя и нас попыткой создать зыбкий мир миражей, в которых плавает Цинциннат, и нам всем будет плохо и мутно. На Камерной сцене Омской драмы построили маленький цирковой манеж. Заиграл оркестрик. Под его живую музычку Рыбкин резко изменил природу Набокова, кафкианская относительность оказалась отринута, а за основу взята определенная, внятная цирковая эксцентрика. Если у Набокова мир внешний и внутренний сплелись во сне жизни, то в спектакле явно есть жизнь внешняя, враждебная Цинциннату (мир меховых париков на головах персонажей, мир грубых фактур и определенных раз и навсегда функций на манеже жизни), — и та природа, которую олицетворяет сам Цинциннат.

Цирк жизни проходит по арене парадом-алле — парадом-алле блистательных омских актеров. У каждого персонажа свой номер, своя повадка, своя импровизация.

Ап! Директор тюрьмы Родриг Иванович превращается в директора цирка — уникального Моисея Василиади (кажется, мы видим даже, как он плачет и страдает за кулисами от собственной человечности).

Ап! Адвокат Роман Виссарионович вылетает белым эксцентриком Михаилом Окуневым — с черным птичьим глазом!

Ап! Марфинька Надежды Живодеровой и Цицилия Ц. Натальи Василиади мастерски исполняют чувствительно-абсурдные сцены жены и матери! Мелкая барабанная дробь психологического гротеска! Ап!

Сцена из спектакля.
Фото А.Кудрявцева

М-сье Пьер выходит на арену белым клоуном Евгения Смирнова…

Среди этого балаганного, сочного, проработанного до мизинца актерского великолепия, среди этой полнокровной, вульгарной, масочной, получающей наслаждение от себя самой жизни (и деятельности) существует бледный, как будто умерший с самого начала Цинциннат — Владимир Майзингер. Ничто. Никто. Чистое ego, zero. Рыбкин дает этому набоковскому «Никто» знак, он бросает ему под ноги нотные листы и тем самым делает его художником — «юношей бледным», вокруг которого клубится мир, не просто враждебный ему, но мир, ежеминутно приглашающий на казнь.

Превращения у Набокова плывут (Родриг Иванович тут же оборачивается Родионом), это некая зыбь сознания. В спектакле нет никаких превращений, все персонажи конкретны и выполняют одну функцию — эксцентрическую. Мир, созданный ими, обаятельными мастерами-монстрами, обладает теми средствами уничтожать человека (публичная казнь, топор), которые этого человека (Цинцинната) уничтожить не могут. В этом — абсурд происходящего. Они готовят казнь по своим законам, а его законы — другие, и потому пытка жизнью будет продолжена (как продолжается эта пытка судьбой каждого следующего художника). В финале обиженный палач кладет топор: «Мы так не договаривались». Этому человеку, Цинциннату, художнику, невозможно договориться с этим миром даже о свойствах казни, о способе уничтожения. И он будет жить и мучиться дальше, а они будут дальше его мучить, пытаясь приспособить к цирковой действительности. И договориться здесь никак нельзя — и казнь невозможна. После каждой следующей казни жизнь начинается опять с той точки, с которой началась. И так — бесконечно. Цинциннат заперт в цирке, в очень узком пространстве, а чем уже пространство, тем острее, гротесковее наши реакции на происходящее. Этой остроты Цинциннату — Владимиру Майзингеру на премьере не хватало, надеюсь, она пришла чуть позже.

На спектакле не отождествляешь себя ни с Цинциннатом, ни с окружением, а смотришь абсолютно театральную историю, радуешься актерскому блеску, режиссерской определенности и тому, что тебя выводят из набоковского морока на освещенную арену очень простых проблем.

…В сущности, Олег Рыбкин — режиссер очень молодого сознания, он думает и чувствует, как Цинциннат, что «кругом враги, а он — в окопе» и проблемы жизни художника заключены не в нем самом, а во внешнем мире… Я даже представляю себе Олега Рыбкина на месте Цинцинната Ц., а цирковым окружением (в галунах, с усами!) — конкретных директоров театров, где он работает, начальников от культуры сибирских городов, театральных критиков и пр. и пр. Функции определены, оркестрик играет, смятые ноты валяются под ногами. Жизнь продолжается. Ап!

Январь 2000 г.