И была у Дон Жуана шпага,

И была у Дон Жуана Донна Анна…

Была даже любовь к геометрии.

Теперь ясно — не было. У такого Дон Жуана, которого играет Н.Буров под руководством Г.Тростянецкого, никогда не было и быть не могло ни шпаги, ни Донны Анны, ни любви — даже к геометрии. Ватное лицо, ватные интонации, вяло-провинциальное, ленивое существование «вне объекта» — будь то очередная женщина Дон Жуана или партнер по сцене артиста Бурова — убеждают: не было.

В конце ХХ века все жизни, свершив свой печальный круг по сцене Александринки, очередной раз угасли в этом спектакле. Напрасно Н.Буров чувствует себя Ю.Юрьевым, прислужники-арапчата пытаются напомнить о Мейерхольде, а Тростянецкий пустым черным пространством намекает на своего «Короля Лира» (белым полотнищем, которым в конце застилают сцену, — на свои же «Маленькие трагедии» в Орле). Пространство теперь — не пустое, оно — опустелое, это — роскошно декорированная пустота. В ней невозможно играть разными типами театра, как это было (пусть неудачно) в «Маленьких трагедиях», да Тростянецкий не очень-то и стремится. Раньше он создавал мир каждого следующего спектакля из мотивов предыдущих, теперь обилие самоцитат не создает никакой новой реальности, но не напоминает и о старой. Я имею в виду самоцитаты не только Тростянецкого — нынешняя Александринка напрасно цитирует свои легенды, пытаясь создать нынешнюю историю. Да, была у Дон Жуана шпага. Да, была у Дон Жуана Донна Анна. Что же делать, если теперь — пусто?..