«Тарас Бульба». Драма по мотивам повести Н. В. Гоголя,
сценарий Валерия Мамонтова и Андрея Жолдака.
Театр «Балтийский дом». Режиссер Андрей Жолдак-Тобiлевич IV, художник Сашко Белозуб

«Да здравствует театр и мы в нем!» — такими словами одного из участников спектакля закончилась телепередача о «Тарасе Бульбе» А.Жолдака в Балтийском доме. Неожиданно для себя я жалобно пискнула в экран: «А мы?.. Мы — да здравствуем?..» Мы, зрители, уже давно ко всему привыкшие, пробирающиеся в темноте в поисках «сцены» и «зала», спотыкающиеся о загадочные предметы закулисья и не чертыхающиеся, дабы не осквернить святого места, приученные смотреть из любого положения — стоя, лежа, дико извернувшись? Нас вертят на театральном кругу, обливают водой, заволакивают дымом, оглушают, нас, в конце концов, не принимают в расчет — а мы все норовим вернуться в этот волшебный край. Да вообще — любите ли вы театр? Нет, любите ли вы его так, как любим его мы?!

Как там у Гоголя? «Дай ответ! Не дает ответа…»

Сцены из спектакля.
Фото В. Постнова

Зрителю должно быть неудобно. Куда как просто — усадить его в мягкое кресло, да так, чтобы ему все было видно и слышно! Нет, пусть помучится: только преодолев энное количество трудностей, можно прийти к истинному пониманию. Психологически это очень верно.

Кто только уже не писал о пресловутых «клозетах»-кабинках, в которые почему-то заводят по двое (кстати, на спектакле, который видела я, пытались и по трое (!!!) — кто был там, тот поймет)! Приятный голос при этом сообщает: «Уважаемые зрители! По условиям спектакля окна должны быть закрыты». В общем, опять по Гоголю: «Он толкнул меня в небольшую комнату и сказал: „Сиди тут, и если ты будешь называть себя королем Фердинандом, то я из тебя выбью эту охоту“» (здесь и далее почему-то сами собой цитируются «Записки сумасшедшего» — может, Гоголь все-таки был?). Никто, однако, не написал, что смотреть на «сцену» через щели на уровне коленок и один на двоих глазок в окошке неудобно не только физически. Неудобно — подглядывать, да еще и наблюдать за подглядывающими из кабинок напротив (кажется, фильм такой был «Подглядывающий» — о порочной склонности к вуайеризму). Там, на сцене, идет своя жизнь, там бегают, кричат, раздеваются, а ты тот кусочек жизни, который через щели тебе доступен, подсматриваешь. Да тебе еще и зеркало подносят, чтобы стыднее было: «Ну, посмотри на себя, подумай только, что ты? Ведь ты нуль, более ничего. Ведь у тебя нет ни гроша за душою. Взгляни хоть в зеркало на свое лицо, куды тебе думать о том!» Еще до начала спектакля режиссер начинает разрушать все возможные зрительские стереотипы (см. программку). Тоже психологически очень верно: новое знание начинается с разрыва со всем прежним, привычным, ожидаемым, со знаменитого «знаю, что ничего не знаю». Хотите Запорожскую Сечь? Будет двор и в частоколе — маленькая белая дверь с позолоченной ручкой и глазком (кто там, за этой белой дверью, через глазок на нас глядит?). Хотите, чтобы пошел навстречу своим сыновьям Тарас: «А поворотись-ка ты, сынку…»? Выйдут люди в странной одежде и обтягивающих голову шапках с ушами (заблудившийся Макбет со товарищи?), которые слегка — символически — изнасилуют трупы, там и сям разложенные по сцене. Настоящей рыбе будут удалять аппендицит (впрочем, рыба — это символ). Еще будут жерди и топоры, ватники и кисейные платья, яблоки (символ) и эмалированные ведра. Из таинственной двери выскочат на просторы степи герои MTV. Будут даже пингвины, которыми папа Бульба так порадует своих сынов. Как там у Гоголя? «Народные обычаи и этикеты двора совершенно необыкновенны. Не понимаю, не понимаю, решительно не понимаю ничего».

Зрителю на этом спектакле очень трудно. Он должен работать — физически и интеллектуально. Он должен разгадывать и соотносить, складывать мозаику из отдельных — часто совершенно неожиданных — частей. В нем разбужено ассоциативное мышление. Ему же неудобно постоянно ощущать себя дураком (по случайному совпадению параллельно с «Бульбой» шел спектакль «Школа для дураков» — «бывают странные сближения», заметил бы здесь Пушкин). Попробуйте соединить степь и пингвинов, Тараса и «голубого» героя, бодро двигающегося под современную музыку, баб в ватниках и страусиное (или все-таки пингвинье?) яйцо в чемодане. Попробуйте понять, за что казнят Андрея (и почему он не Андрий) — за то, что он ставил с прекрасной полячкой химические опыты, или за то, что он носит ее красные черевички? Почему его убивают, обливая молоком из 17 ведер, и должна ли здесь возникнуть ассоциация с генералом Карбышевым? Почему, ну почему пингвин — это, как сказала одна из актрис, символ первозданной природы (или это та самая «редкая птица»?)?! Если по Гоголю, то это все происходит «от того, что люди воображают, будто человеческий мозг находится в голове; совсем нет; он приносится ветром со стороны Каспийского моря». А может быть, это все-таки была «Школа для дураков»?!.. Вообще-то, этот спектакль мог бы называться «Макбет», а мог бы — «Преступление и наказание». Или вот «Gaudeamus» — тоже хорошее название. А еще лучше — «Братья и сестры». Тени самых разных режиссеров бродят по этому двору, прячутся за белой дверью, только, к сожалению, не перекликаются, не вступают в диалог, не спорят — тоже, наверное, символы, которые режиссер подсовывает критикам, как папа Тарас фанерных птичек: пусть порадуются. Об этом уже писали и, возможно, будут писать театроведы, называя подобную особенность кто центонностью — в духе постмодернизма, кто — стилизацией, а кто — плагиатом. А по-моему, это совершенно по-гоголевски: ведь интересно, что получится, если Жолдаку да нос от Гинкаса, взгляд от Додина, уши от Някрошюса, а фигуру — от Параджанова. Ну и еще что-нибудь от кого-нибудь. Кстати, каждое из названий можно оправдать художественной деталью сценического текста. Только одно название объяснить почти невозможно — «Тарас Бульба». Именно поэтому, я уверена, спектакль Жолдака так и называется. Режиссер в этой постановке работает не с актером — с массой. Его интересует не личность, не индивидуальное бытие — а групповое, коллективное (стадное?) существование, причем, скорее, не сознательное, а бессознательное, не рациональное, а эмоциональное, физическое, телесное. Именно поэтому ему все равно, какие актеры играют, они заменимы, как пчелы в рое. «Мне все равно, кто будет играть Тараса, — актер Громадский или актриса Пилецкая», — говорит режиссер о роли, давшей название спектаклю. Чего уж тогда об остальных, довольно, кстати, многочисленных участниках постановки думать? Рой — он и есть рой, и даже матка, «пчелиная царица» (или царь — это все равно), не определяет сущности роевой жизни.

Именно поэтому, как кажется, из спектакля уходит Слово. Жолдак говорит о том, что для него все произнесенное на сцене сегодня представляется ложью (мысль, честно говоря, ой какая не новая). Из 25 страниц текста (что ж там было на этих страницах — неужто Гоголь?) осталось, как сообщил в телевизионном интервью режиссер, всего три. Вот бы взглянуть, потому что застрявшие в памяти «слова» едва ли потянут на одну. Самое главное слово спектакля — «хать!», причем его нужно повторить много, очень много раз, и тогда оно приобретет особый, магический смысл (или вообще лишится оного). Это — ритм спектакля, его дыхание, способ физического существования актеров. Это часть ритуала, организующего жизнь роя. Я воспринимала это слово как контаминацию немецкого «хайль!» и русского «ать» (ать-два), что, в общем-то, оправдывалось явным стремлением вызвать у зрителей вполне определенные ассоциации: военно-спортивные игры «запорожцев» и ужасы дедовщины, Бульба (дуче, фюрер, отец народов, мафиозный дон — нужное подчеркнуть) в кожанке, «Остап» и «Андрей» в облачении от модного дома Гитлерюгенд, суровая колымская жизнь женского лагеря и т. п. Пожалуй, одного этого слова «хать!» вполне бы хватило на весь спектакль. Но есть и другие. Есть иностранные — что, естественно, выводит «Бульбу» на мировые просторы: рой вне национальной принадлежности. Еще запомнился яростный выкрик: «Тебя я тоже завтра уволю, пиши заявление!» (видимо, долженствующий соответствовать гоголевскому «я тебя породил, я тебя и убью»).

Нет, слово уходит из спектакля Жолдака не потому, что «мысль изреченная есть ложь» (на сцене — вдвойне), а потому, что оно индивидуализирует, выделяет из толпы, потому что Слово — это лицо человека, это — «Я». Даже «хать!» можно выкрикнуть не так, как все, — а исступленно-личностно, как это делает Наталья Парашкина, проживая на сцене какую-то свою, отдельную жизнь и запоминаясь, что, возможно, нарушает общий замысел спектакля.

Молчание тоже может стать знаком индивидуальности, тем более, что «Тарас» (Вадим Лобанов) в спектакле — практически единственный молчащий герой. (Прямо по Гоголю — «…очень странный человек. Он все больше молчит».) А может и не стать — если оно следствие ненужности слова. Это молчание Будды, олимпийского бога, Судии — некой внеличностной силы, неподвижной, не участвующей в жизни. Поэтому действительно неважно, кто его играет — мужчина или женщина. Поэтому у него нет имени. Не должно быть. Или может быть любое. Режиссер всем спектаклем опровергает его название, предполагающее индивидуальность, судьбу — то есть наличие героя. На самом деле спектакль с таким же успехом можно было бы назвать «Евгений Онегин» или «Анна Каренина». В общем, «я советую всем нарочно написать на бумаге Испания, то и выйдет Китай».

А актерам, между тем, в этом спектакле очень хорошо. У них в нем — своя, счастливая жизнь. Они делают все долго и с удовольствием: если идут, то очень медленно, если бегают — то очень-очень долго. Долго переливают молоко из одного ведра в другое, долго кричат, долго копают или рубят. Так долго, что вопрос «зачем?» исчезает сам собой и даже начинает казаться глупым. А ты, изолированный в своей кабинке, в тесной скорлупе своего «я», начинаешь тосковать по свободе, по общей роевой жизни, где все вместе, где все ясно, где есть Тарас Бульба и режиссер Жолдак, которые знают, как надо. И мучишься от своей ненужности им, счастливым режиссеру и актерам.

Может быть, театр ХХI века — это театр без зрителей? Может, действительно, да здравствует театр и они в нем? Как там у Гоголя: «Они не внемлют, не видят, не слушают меня. Что я сделал им? За что они мучат меня? Чего хотят они от меня? … Спасите меня! Возьмите меня!» И лишь «струна звенит в тумане»…

P.S. Много лет назад моему сыну задали на дом сочинение на тему «Тарас Бульба». Мне пришлось огорчить его, сообщив, что сочинение на эту тему уже написал великий русский писатель Николай Васильевич Гоголь и вряд ли стоит создавать еще одно. Как я ошибалась! Если бы знать, если бы знать…

Декабрь 2000 г.