В балетных залах Мариинского театра начал работать Джон Ноймайер. Гамбургская и мировая знаменитость впервые встречается с петербургской труппой в качестве постановщика — на апрель назначен выпуск его программы из трех одноактных балетов. Один должен быть новый, на музыку и памяти Альфреда Шнитке, чьи сочинения были использованы хореографом в «Трамвае „Желание“» и «Отелло» и чья специально написанная партитура легла в основу ноймайеровского «Пер Гюнта». Два других балета — из репертуара гамбургской труппы: «Spring and fall» на музыку Дворжака и «Now and then» на фортепианный концерт Равеля. И тот, и другой — бессюжетные композиции, но эта бессюжетность совсем иного рода, чем уже известная нашим артистам «баланчинская».

В данном случае танцовщикам предстоит освоить тип пластического мышления, базирующегося на внутренней ассоциированности и «адресной» образности танца, на рождении па из истока мысли, желания, чувства, действия. «Пустые» движения — поднять руки, потому что так надо по тексту, кинуть ногу, потому что поставлен батман, — Ноймайер пресекает; и подъем руки, и мах ноги (конечно, не всякий раз внутри танца, но в тех случаях, когда они попадают в «крупный план») — возможность высказаться душевным накоплениям, дать выход реальному побуждению через внятный и конкретный характер исполнения движений. Репетиции и проходят с расшифровкой этого характера, его подтекста, касающегося как композиции в целом, так и составляющих ее танцевальную материю «частиц». Разумеется, самого подтекста словесно никто зрителям не передаст, но, становясь известным танцовщикам и уже подразумеваемым ими, он вносит одухотворение и смысл в их физические усилия.

Для первых шагов петербургских «чистых классиков» в мире его танца мэтр избрал дворжаковскую «Серенаду». По музыке это жемчужина композитора, лирический дар которого здесь выразился с малеровской силой. С красотой музыки соревнуется хореография, которой, кажется, ничего не стоит бесконечно изобретать содружеству звуков все новые пластические наряды и фасоны, подчеркивающие достоинства и особенности каждого оркестрового момента. Репетировать Ноймайер начал с того, что привлек внимание участников к английскому, многозначному, с игрой слов, названию балета. «Spring» — не только, как всем известно, весна, но и родник, и прыжок, а «fall» — осень поры листопада, водопад и, в основном значении, падение. Отсюда происходит «вытяжка» идеи композиции — противостояния и сшибки в хореографии двух начал, двух настроений, а пластически и двух фаз энергии — вобранной в себя (contraсtion) и отданной вовне (relax). Как должен выглядеть тот же «механизм релакса», показал пока закрепощенной молодежи сам хореограф, вот только что стоявший перед группой на ногах и вдруг буквально как подкошенный упавший на пол и вставший под аплодисменты всех присутствующих…

Мужская и женская группы участников научатся в «Spring and fall» многим движениям впервые, но, главное, приобщатся к особой технике одного непрерывного движения как форме переливания энергии. Большинство разных пируэтов здесь делается с постепенно откидывающейся «в небо» головой и «говорящей», то сокращающейся, то вытягивающейся стопой; в позировках применяются противонаправленные «винты» бедер и торса; с работой ног согласуется «дыхание» плеч и спины; движения в полный рост «подрезываются» мгновенными бросками на пол и оборотами вперед или особенно трудными, с вытяжкой на руках, назад, после которых уже на следующий счет может делаться воздушная фигура. Здесь концентрация и собранность тела на порядок выше необходимой в классической хореографии, где всегда есть секунды для «перегруппировки» сил. В танце у Ноймайера этих секунд нет…

Трудности прибавляет реактивное управление подобной техникой тела в системе сложно и непривычно скоординированных движений. Причем то, что координация и все связующие звенья как бы «супротив» привычного для наших танцовщиков, на глаз не видно. Глаза без всяких шероховатостей «скользят» по потоку танца, льющемуся, чудится, одной непрекращаемой, как музыка, струей. Но зрительская естественность, как оказывается, иллюзорна: находясь внутри хореографического лабиринта, артисты постоянно «натыкаются» не на те, что присущи традиционной классической логике, ходы и продолжения движений. Впрочем, обжить новые пути и направления стоит для того, чтобы вкусить (хотя бы «пригубить») то же удовольствие от танца, каким полнится и прямо-таки завораживает в показе текста «Spring and fall» приехавший в качестве ассистента Радик Зарипов. Бывший ленинградский танцовщик, прошедший выучку Ноймайера и после недавнего ухода со сцены ставший преподавателем гамбургской балетной школы, выказывает себя таким вдохновенным знатоком ноймайеровского стиля, таким сроднившимся с ним мастером, что желание продегустировать преподносимые им хореографические лакомства охватывает даже самых усталых и, подчас, индифферентных (а в Мариинском сейчас не без них) участников события.

Ну а доказательств того, насколько ноймайеровские движения сами по себе могут быть зажигательными для танцовщиков, было уже на репетициях немало. Особенно в этом смысле выделилось одно из них в начале общего мужского танца — даже меня так и подмывало соскочить со стула и присоединиться к счастливчикам. Сбившись в группу и подавшись, как от нетерпения, корпусом вперед, они, словно со скакалкой в руках, начинали на месте подскоки с небольшим пристукиванием ноги, и вот уже ноги, как у горячих скакунов, усиливают бой о пол, и парни срываются в лет, в вертикаль прыжков, в которых руки, цепляясь за согнутое в воздухе колено, кажется, еще стараются выбросить все тело выше, вверх — приказом на полет. Как хотелось бы, чтобы этот полет состоялся вскоре уже на сцене.