Илья Кутянский — главный художник новосибирского театра «Красный факел».
Окончил постановочный факультет Школы-студии МХАТ. Работал в театрах Вильнюса, Петрозаводска, Красноярска, Новосибирска, Самары, Омска, Болгарии.

И.Кутянский и О.Рыбкин.
Фото М.Дмитревской

Декорации к спектаклю «Ревизор».
Фото из архива журнала

Сцена из спектакля «Ревизор».
Фото из архива журнала

Декорации к спектаклю «Сон в летнюю ночь».
Фото из архива журнала

Сцена из спектакля «Ревизор».
Фото Б.Волкова

Он мой художник не потому, что мы с ним придумываем какую-то красивую историю. Наша общность больше всего связана с идеологией, философией и конструктивизмом. Мы создаем конструкцию спектакля, связанную с тем, что нам нужно будет придумать не только среду, в которой живут персонажи, но и философию этой среды. Иногда мы придумываем среду, как в «Ивонне», где как бы ничего нет, и Илья как будто устраняется, как будто ничего не делает (квадрат, зеленая трава и зеркальный пол), но это потому, что он прекрасно понимает: будут костюмы Бартенева, которые сыграют сами по себе. И это не самоустранение, а художественное смирение и умение играть в команде, в ансамбле, понимая, какой ряд будет доминировать. Это очень трудно для художника, но это идет от понимания общей задачи.

Наш первый спектакль был «Время и комната», когда мы как-то в секунду поняли: вот такая среда, паркет, окна разных стилей… В тот момент в России еще никто не понимал, что такое офис и что это за странные люди, которые бродят по сцене. О чем они говорят? Комната раздвинута во времени, времена сталкиваются… Мало кто из нынешних художников может так работать категорийными понятиями, с пластами материала, которые становятся конструкцией, что для меня как для режиссера особенно важно. Это язык и тип определенного театра, где все логически связано.

Я очень люблю из наших спектаклей «Ревизора» и «Три сестры», хотя это были самые трудные спектакли, «Трех сестер» мы никак не могли придумать, часами бродили по кабинетам, Илюша делал пять макетов, отказался от них, мы не могли на них смотреть… Он честно делал макеты, которые были потом уничтожены, это правда. Нужно было, чтобы что-то сошлось. И тогда возник этот павильон — киношный, фанерный, в котором есть несусветная глупость. Видно, как актеры входят, выходят, видно, как идет игра знаков пьесы.

Начиная работать, мы обычно говорим вместе. Никогда «про что», а всегда — «как». «Про что» — это потом оформляется в какую-то идеологему. Я даю ему пластику, он дает мне свою пластику — и от этого возникает воплощенное содержание. Я другого способа работы не понимаю. Все мои спектакли решены, может быть, излишне формализованно, но, чтобы потом выйти на эмоцию, важно, чтобы актер существовал в определенной среде. И эту среду как раз делает Кутянский. Он создает возможность для того, чтобы актер, пробегая по паркету или падая на паркет, приобретал психофизическое ощущение этого падения. Вообще, конек Ильи Кутянского — это пол. У нас нет ни одного спектакля без пола, без той плоскости, на которую вступает актер. И, вступая на ту или иную плоскость, актер так или иначе ощущает себя. Он вынужден смыкаться даже не с той средой, что вокруг, но с той средой, по которой он ходит ногами. Это может быть болото, подушки (как в Хармсе) — так или иначе он сталкивается с некими препятствиями, которые подстроены, которые его провоцируют. Я вообще люблю театр провоцирующий, когда актеру не очень удобно, ловко и хотелось бы просто походить по планшету. А не позволено! Отсутствие планшета — отсутствие удобства.

Мы уже много лет работаем в связке с художником по свету Сережей Мартыновым, однокурсником Илюши. И все чаще делаем спектакли, которые изначально придумываем все вместе. Холдинг по созданию сценической среды в целом!

Ноябрь 2000 г.

Сцена из спектакля «Зойкина квартира».
Фото из архива автора

Сцена из спектакля «Три сестры».
Фото из архива автора

Илья Кутянский, помимо того, что он очень талантливый художник, великолепно чувствует и несет в себе предшествующие культуры. Это редкое качество. Илье свойственна точность формы, ощущение масштаба драматургии, и в этом смысле поиски стиля не становятся самоцелью, стиль возникает как само собой разумеющееся. У него абсолютное ощущение пространства, и он очень силен, как мне кажется, в фактуре, хотя предельно лаконичен. Я много работала с ним как художник по костюмам. Наше единство с Ильей — в понимании того, что мы делаем одно дело, не умаляя работы друг друга, понимая сценографию и костюмы как выразительные средства. Когда-то Г.Н.Бояджиев наивно определил это словом «искусствопомощники». И тем не менее, при всей мощности выразительных моментов, Илья организовывает пространство так, что оно всегда присутствует и никогда не доминирует (при этом само по себе оно может быть более удачно или менее удачно). И в наших взаимоотношениях самое дорогое то, что он умеет чувствовать общее — цель спектакля, его гармонию, аромат. Пусть пространство будет настолько выразительно, чтобы вы ощущали это с благодарностью. Он никогда не говорит: «Я думаю, надо вот так и вот так, мне бы хотелось то-то и то-то…» — но я всегда чувствую, что ему близко, а что не очень. Мы идем навстречу друг другу и понимаем, что у нас получается вместе. Он чрезвычайно деликатный человек. И если ему нравится то, что получилось, — он искренне убежден, что это именно так, хотя какие-то вещи склонен и пересматривать.

В сценографии ему на сегодня совершенно не свойственен живописный театр, декоративный взгляд. Принципы его подхода — это принципы, свойственные Боровскому, но он никогда не эксплуатирует найденное долго, переключается на следующее. Театр Ильи Кутянского — это строгий театр.

Ноябрь 2000 г.