Ощущение обездоленности — оборотная сторона «самодостаточности». Между тем мы не так уж несчастны, не так уж обделены профессиональной опорой. Имеет смысл чаще вспоминать культурных предшественников (для меня это, допустим, в первую очередь А.А.Гвоздев и учителя: П.П.Громов, С.В.Владимиров, Б.О.Костелянец). У тех методологическая весомость связана с философской основательностью и соответствует высокому периоду истории театра. Потому-то, кстати, теоретическая «обездоленность» не лечится универсальной семиологией, а только увеличивает театроведческие «комплексы» (терминомания). Ту, великую страницу не повторить. Но, видимо, нехорошо и делать вид, будто ее не было; да и новое состояние театра достойно внятного осмысления, как явление историческое, в связях.

Не будет профессиональной критики — театр откатится куда-то на периферию. Как-то уж свойственно человечеству не только жить, но и задумываться о смысле жизни. Есть жизнь — и давно есть философия, без которой мы были бы другими. То же и театральная критика: самостоятельная часть театрального процесса, и вполне сегодня востребована: явление ПТЖ не случайно.

Критик, в идеале, — человек, способный к сотворчеству, способный художественно заражаться и претворять творческий импульс сцены в аналитическом тексте. Само индивидуальное восприятие искусства — творческий акт. Критик еще и публично транслирует свою трактовку события — следовательно, его восприятие должно быть также заразительным, иметь некие общие художественные грани с объектом.

На мой взгляд, критика (в идеале…) именно существенная часть единого театрального процесса, его интеллектуальный каркас, что ли: не меньше, но и не больше того. Соответственно, те или иные, скажем, «административные» параметры в принципе выходят за пределы компетенции собственно театральной критики.

Раньше, у «отцов-основателей», были, как правило, крупные свои «сюжеты» в критике, фундаментальные эстетические «точки отсчета», соответствующие масштабу исторического момента. Сейчас все представляется более дробным, вместе с тем многословным, масштаб ушел. Это неизбежно и объяснимо. Кроме того, мы все еще выговариваемся за предыдущие годы безгласности и непечатания, официозной «редактуры».

Мы, конечно, все скованы одной цепью, одним миром мазаны, — но и очень разъединены. Лёня умер — все сплотились вмиг. И снова распались, вплоть до склок по-журнальных. Думаю, суть дела глубока: не хватает крупных объединяющих идей, вот и лезет суета.

Боюсь, конечно, показаться смешной, «замиллениуминированной» (привет корректору!), но… думается, эти самые крупные, объединяющие, художественные идеи — ждут нас. Впрочем, должна бы объединять уже и простая радость, что театр есть.

Январь 2001 г.