VIII Новосибирский Международный рождественский фестиваль искусств, прошедший в минувшем декабре, поражает прежде всего грандиозностью охвата: в программе около шестидесяти позиций. На мою скромную долю выпал просмотр нескольких сибирских фестивальных спектаклей.

А БЫЛ ЛИ МАЛЬЧИК?

О. Эскин. «Дуэт». Новосибирский театр «Старый дом».
Режиссер Кшиштоф Занусси

«Дуэт» по пьесе американского драматурга Отто Эскина в постановке Кшиштофа Занусси не навеял ничего свежее, чем строка «бывают странные сближенья». Казалось даже, что тут не обошлось без мистификации: «а был ли мальчик?» Имя венценосца, лауреата Каннского и Венецианского фестивалей, советника Папы Римского, обозначенное в программке, никак не монтировалось с происходящим на сцене. Пресса рассказывает о том, что главный режиссер «Старого дома» Линас Зайкаускас сделал мэтру мирового кинематографа такое (!) предложение, от которого тот отказаться не смог. На что именно мэтр повелся, остается за кадром. Репетиционный процесс у Занусси занял две недели, причем без отрыва от собственного загородного дома, девяти лабрадоров, двух кошек и жены. Трое новосибирских артистов были приглашены в особняк пана Кшиштофа пожить и порепетировать. Это — единственное во всем сюжете, что производит впечатление: согласитесь, нечасто мы слышим истории про актерско-режиссерское сотворчество на бытовой основе.

«Дуэт» — камерное сочинение на троих: Сара Бернар, Элеонора Дузе и мужчина, о котором — шекспировской репликой: «в одном лице я здесь играю многих». Сара является с того света в гримерку к Элеоноре, и между великими дивами завязывается длительнейший диалог о кровавом соперничестве, ролях, мужчинах, романах, страстях, славе, ревности к ней, etc.

Слушать текст, затаив дыхание, не вышло по причине обилия в нем банально-пафосных сентенций типа: «люди ходят в театр, чтобы приобщиться к волшебству», «театр — жуткое место и прекрасное вместе с тем», «я верю, что театр может стать спасением наших душ». Приблизительно в таких выражениях о каждой из великих судеб.

Занусси не стал перегружать спектакль сложными мизансценами. Актрисы перемещаются от кушетки к грим. столику. Реже к ширме. Монологи из великих ролей произносят под музыку, стоя по центру сцены, иногда сидя на стуле. Причем это никак не реконструкция аутентичного сценического поведения изображаемых персонажей.

За красоту отвечают меняющиеся цветные слайды на заднике-экране (балкончик Джульетты, ложи, которые блещут, и т. д.).

Если в художественные намерения пана Кшиштофа входило донести до публики мысль о том, что Бернар и Дузе были женщинами вполне земными, ординарными, то удалось это ему как нельзя лучше. Бернар, напомню, кроме как божественной, мир не величал. Увы, Сару Халиды Ивановой можно легко представить хозяйкой спа-салона, управляющей мини-отелем, зам. директора торгового центра. Без отдаленных признаков богоизбранности. Элеонору Дузе Веры Сергеевой — учительницей биологии, приятных манер участковым врачом-терапевтом. Или инженером.

Вопросы. К чему при многообразии бенефисных, кассовых драматургических опытов, сочинений без испытаний божественностью, ставить крепких, опытных актрис в неловкое положение?

Загадочны и устремления Занусси. Зачем демонстрировать слабость театрального зрения, отвлекаться от фильмов, лабрадоров, Папы, наконец?

НЕ ВЕРЮ!

П. Санаев. «Похороните меня за плинтусом».
Красноярский театр им. А. Пушкина. Режиссер Алексей Крикливый

Строго говоря, защищать книгу от театральнокиношной экспансии нет необходимости. Санаев — мальчик взрослый, и коли он остался жив после многолетнего общения с бабушкой, то разобраться со сценическими опусами без отягощающих душу переживаний может легко.

Но страстная любовь к подобным аргументам глуховата. Повесть настолько приватизирована сердцем (см. текст «Реабилитация эпитета», «ПТЖ» № 51), что любое прикосновение к ней рассматриваешь с зашкаливающей мерой пристрастия.

Красноярский театр укладкой «Плинтуса» по периметру малой сцены явно доволен. Спектакль, поставленный два года назад режиссером А. Крикливым, был представлен экспертному совету «Золотой маски». В основной конкурс эксперты его не допустили, ограничились внеконкурсным показом в рамках «Маска Плюс».

Начинается все с долгого превращения артиста Данила Коновалова из рыхловатого, практически лысого мужчины в Сашу Савельева. Мужчина сгибается у стенки, держа над головой измерительную линейку, ползает на четвереньках, надевает на голову детские колготки, снимает взрослые брюки. Сопит. После малохудожественных пластических экзерсисов лысый мужчина останется с нами наедине в обвислых х/б (в резинку) бежевых колготках (размер колеблется между 50 и 52) на все четыре часа сценического действия.

Не помню минут, когда Коновалов остранялся, помню, что играл он маленького мальчика. Сквозно и напрямую! Возил по полу машинки, становился на коленки, чтобы сократиться в росте, плакал. Зрелище для меня, например, непереносимое по причине старинной: не верю. Персонажа и артиста объединяло одно: потоотделение. Сашу мучила испарина после жаропонижающих, артист же просто потел. И тут как нельзя более органично выглядела бабушка (Галина Саламатова), постоянно обтиравшая мокрый лоб «мальчика», то есть Коновалова, которому это физическое действие партнерши реально помогало.

Обряжать бабушку в гротесковые одежды — только портить ей роль. Ее текст не нуждается в опоре на бутафорские костыли. Увеличенные толщинками до клоунских широт огромные бедра Саламатовой режут глаз и отвлекают от сути. Невыносимо страшное, вылетающее из бабушкиных уст, купировано. Нина Антоновна Саламатовой — женщина экстравагантного поведения. Улыбка с хитрецой, смешинки в глазах. Бабушка экстралайт. Драматическое, не говоря уже о трагическом, сведено на нет. Единственный, кто отвлекает зрителя от беспрерывного веселья, — дедушка (Алексей Исаченко). Он не комикует, не жмет, играет не страдальца-подкаблучника. Его герой — пожилой мужчина, который, понимая всю неадекватность супруги и уродливость их отношений, любит ее.

В основном же зал непрерывно хохочет. Его развлекают. Бесконечные вставные номера: то бегут друг за другом как бы дети: мужчины и женщинами со школьными ранцами, одетые в пионерскую форму плюс бантики. То они же распевают «Прекрасное далеко» или «Мы верим твердо в героев спорта», то громкой фонограммой прощаются с олимпийским мишкой. Образ 80-х — навязчивый, крикливый, плоский.

Из потрясающей истории, рассказанной Санаевым, торчат уши неряшливой тюзятины.

Помнится, в спектакле «Балтийского дома» многое казалось несовершенным. Но как тут уклониться от сравнений? После красноярского прочтения — наше может считаться образцом ума и вкуса.

СЕРОЖ, ГЕНАЦВАЛЕ!

А. Цагарели. «Ханума». Новосибирский городской драматический театр
п/р С. Афанасьева. Режиссер Сергей Афанасьев

На вопрос Римасу Туминасу, зачем в его новой редакции «Маскарада» на сцену выезжает хоккеист с клюшкой, режиссер ответил, мол, для шутки, улыбки, разрядки второго акта.

Вот и я позволю себе выпустить на поле текста, исключительно улыбки и шутки ради, грузинский акцент, с которым сквозно идет сибирская «Ханума».

«Балик джан, я тебе одын умный вещ скажу, толко ты не обижяйся. Харошие люди гаварят: ты талантливый, умный. Я сразу паверила. Но «Ханума» пасматрела, печал на душу легла. Дарагой, я в Тифлисе всех знаю! Сам Нико меня рисовал. Лублу своих великих мужчин: Галактиона, Важу. Акакия обожяю. Верико лублу, Софико. Молодых: Робика, Резо.

Цагарели тоже раньше лубила, смеялас. Но тепер думаю, э-э-х, бедная старушка Ханума совсем стала похожа на мою мутаку, которую прабабушка вышивал, бархат набивал. Мутака лэжит на диване, я о дэтстве вспоминаю. Новый покрышка на нее нэ делаю, думаю: зачем мне новый длинный подушка?

Чемо мзе (солнышко. — Прим. ред.), честно скажи: ты «Хануму» поставил для чэго? У тибя артисты пают, танцуют, текст смешной, да? Ты хател просто публика развлеч, насмэшить. Но ты же художьник, дарагой! Ты что-то свое сказать должен, понимаэшь? Ты же не какой-нибудь простой из музкомэдия на Авлабаре режиссер? У тебя зритель молодой, да? Он же можит домой прийти, интэрнэт залезть, «Ханума» набрать. Он что сразу увидит? Правильно. 36 лэт назад Гога из этой материи какие одежды сшил! Ифь, ифь, ифь! Забыть нелзя. Артисты его — корифеи, чистый мед! «Шалахо», помнишь, как танцевали? Стржельчик помнишь? На базаре сцену возьми, вклучи, пересмотри! Вах, ну нэ танцуют твои лучше! Зачем твой зритель должен спросить: Ваймэ, почиму что-то отдаленно похоже, но почиму Гога лучше? И это так видно!

Швило (сынок. — Прим. ред.), вот я с акцентом гаварю, я грузинка. Но ты «Мимино» вспомни. Буба хочет Ларису Ивановну с грузинским акцентом потому, что Валико — грузин. Он по-другому по-русски говорить нэ можит! А Фрунзик повторяет «балик джан» с армянским акцентом, потому что его Рубик — армянин. Зачем твои русские артисты все время акцентом грузинским зритэля мучают? Надо било алаг-алаг (кое-где. —  Прим. ред.) подпустить. Тонко. А они все время. Некоторые сбиваются, как будто азербайджянцев или узбеков изображяют.

Я так плакать лублу на «Даме с камелиями». Всегда в русский театр иду смотреть. Никогда у ваших французский прононс нэ слышу!

Шутки в твоей «Хануме» многие, как будто команда КВН неудачно виступает. Интонация одна — на всех мужчин, другая — на всех женщин. Ми, кавказцы, силно темпераментные, но ми — разные. А у тибя Текле от Ануш почти ничем не отличаются. А почему Ханума и Кабато как сестры родные? Только Кабато на купчиху похожа, каторую Кустодиев рисовал.

Серож, но как мне абидно стало, сэрдце чуть не пригнуло из груди, когда праграммку читала. Ну почиму ты хороших людей так обидел? Почиму в праграммке нэ написал, что «Хануму» Рацер и дзмакац (друг. — Прим. ред.) его Канстантинов на русский перевели? А Гия Канчели тибе что плохого в жизни сделал? Вах, какой кампазитор прэкрасный. Ты и его забыл.

И еще скажу: ты вот в праграммке все стихотворение «Сулико» напечатал. Молодэц! Но ты скрыл один очень важный вещ. Твоя актриса разве сама «Сулико» поет? Нэт. Она рот откривает. А голос я узнала сразу. Нино наша поет. Катамадзе. Почиму такую харошую певицу обижаешь, почему в праграммке не пишешь ее имя? Публика что должен думать? Что твоя актриса такие вокалные способности имэет?

Серож, толко ты не обижяйся! Я тибе по-матерински гаварю, я женщина добрий!«

«МЫ НЕ УВИДИМСЯ… ПРОЩАЙ…
ИДЕМ… ИДЕМ… СЮДА… СЮДА…»

М. Лермонтов. «Маскарад». Новосибирский театр
«Красный факел». Режиссер Тимофей Кулябин

Их захотелось взять с собой. К нам. Обделить Сибирь в угоду Петербургу.

Герои моего внезапного увлечения (редчайший случай) — режиссер Тимофей Кулябин и артист Игорь Белозеров, сыгравший Арбенина. Замечу: встреча с «Красным факелом» случилась впервые. Ничто — ни память, ни знание, ни личное пристрастие — не связывало меня с этим «Маскарадом».

Непонятно, каким образом с первой же минуты действия мужчина в черном, молча сидящий спиной к залу, спровоцировал пресловутый мороз по коже. Он только тронул маятник больших часов, рядом стоящих, да в колокольчик позвонил. Вот и получается, что истинные механизмы воздействия на нас сценического существования, как их ни исследуй, штука таинственная.

В Арбенине Белозерова загадочности не было вовсе. Напротив, редкая определенность: зловещая властность, мрачная обреченность, глубина, безумное внутреннее напряжение, высокомерие, ум, азарт, гипнотический взгляд, интеллект, страсть, страх и жестокость одновременно, невозможность преодолеть гнев, уж не говоря о прощении кажущегося предательства.

И… невозможность чувствовать по-другому. Легче, менее сложно и не так трагически. Душа его придавлена предыдущей жизнью насовсем. И дело не в осатанелой звериной ревности. Нет тут и намека на добраслетовое счастье. Нина (студентка НГТИ Евгения Туркова) — хорошенькая нарядная девочка с тросточкой, увенчанной набалдашником в виде изящной собачьей головки. Большего про нее не сказать. Уверенности в том, что юное создание хотя бы отдаленно понимает смысл речей Арбенина, — нет. Нет и убежденности в ее татьяноларинской верности. Этот Арбенин с этой Ниной не воскресал «для жизни и добра». Браслет — гиря, дошедшая до пола. И к полу он прижимается щекой, как будто к втягивающей в себя преисподней.

Пожалуй, про арбенинскую трагическую несовместимость с самим собой, а значит, с жизнью как таковой — весь спектакль, в котором кроме блестящего Белозерова есть еще два несомненных достоинства. Невероятное количество разнообразной музыки, от Гии Канчели до Петра Чайковского. Перетекание одного мотива в другой, без пауз, выверено тщательнейшим образом, звуковой ряд не кажется случайным, назойливым, эклектичным. И эффектная сценография Олега Головко. Двухъярусная железная конструкция, мертвенно-потусторонний свет многочисленных лампионов (художник по свету Евгений Ганзбург), пространство с доминантой черного цвета, с подбоем из сизого сигарного дыма у бешено вертящихся игровых столов.

Что же, собственно, прельстило в Кулябине? Придуманные им мизансцены не эффекта голого ради, а смысла для (трактовка образа Арбенина) — врезаются в память. Его режиссура — пряная. Но слово это употребляю в его позитивном значении, когда ароматы муската, имбиря, кардамона создают, извините, букет. В данном случае то, зачем мы переступаем порог театра. Возникает образ.

Гнобимая яркаятеатральность (в одно слово!) присутствует в спектакле, безусловно. Чрезмерная увлеченность обильными танцевальными экзерсисами (хореограф Ирина Ляховская) — повод для презрительного: «шоу, подиум, парад роскошных костюмов Ирины Долговой». От новосибирской экономной критики, видимо крайне трепетно подсчитывающей чужие денежки, «Маскараду» досталось за якобы расточительство в нашу лихую годину. Тут не могу не вспомнить афоризм Якова Княжнина: «Бедность — уничтожение всех наших дарований».

Р. S. Вторым исполнителем на главную роль в «Маскарад» с января приглашен Александр Балуев. В чем здесь Кулябин усматривает резон? С чего вдруг от своего добра искать чужое в медийном лице, овеваемом спецназовскими ветрами?

Не могу знать, какие чувства по поводу дублера испытывает Игорь Белозеров. Вполне возможно, классическая актерская ревность — черта, которой сибирский артист лишен. Я же, да простят меня беспристрастные коллеги… ревную белозеровского Арбенина. Что тут поделать? Разве что вспомнить его трость, увенчанную набалдашником: кисть руки с двумя вытянутыми пальцами — мизинцем и большим. Тогда из зала виделся в ней черт. Но по другому преданию этот жест — оберег. Выбираю его.

Декабрь 2009 г.