П. Санаев. «Похороните меня за плинтусом». Театр-фестиваль «Балтийский дом».
Автор сценария и режиссер Игорь Коняев, художники Петр Окунев, Ольга Шаишмелашвили

Лучше днем. В час между волком и собакой читать повесть Павла Санаева не показано, как мне кажется, ни несчастным, ни счастливым. Первых одолеют собственные невыносимо саднящие воспоминания. Вторые… Я — как раз из них. Сигарета, еще одна, и нет им числа. С какой пренебрежительной оскоминой, как дерзко мы отмахиваемся от пресловутого прогноза любимых и еще живых: «Будешь кусать локти». Классическая фигура речи достает нас до печенок, когда необратимо поздно. Что слышу я, счастливый человек, для которого предел родительского раздражения был выражен смешной в своем нелепом отчаянии репликой: «Леночка, ну есть же, в самом деле, какие-то вещи…», что слышу я, читающая сегодня санаевский текст: «Вонючая, смердячая, проклятущая, ненавистная сволочь! Будешь жрать, когда дадут! Холуев нет!»? Только одно: леденящую тишину в ответ на миллион своих запоздалых ласковых слов, выкрикиваемых на тот свет.

Рассуждений степенных, головных, с отстранением про «Плинтус» не получается.

В сюжет Павла Санаева невозможно поверить или, напротив, возможно, но тогда трудно избежать вопроса: как же мальчик выжил? Если единственным настоящим диагнозом, несовместимым с жизнью, была… собственная бабушка?

Доведенный до крайней абсурдистской черты документ об абсолютном зле, сумасшествии, не закованном в смирительную рубашку, или же наши слезы пролиты над вымыслом? Или же автор на протяжении всего текста пытается договориться с собой: бабушка не ужасная, она так устроена. Точка. Вариантов нет. Как не случается у него никакого бунта, ощущения трагедии, осознания ежедневной невыносимости бытия? Протест (и, как мне кажется, он сильнее бунта) в короткой реплике: «Я не любил бабушку». Это твердое «не любил» у мальчика другое, вовсе не похожее на традиционные детские выражения чувств, когда «люблю» и «не» меняются по сто раз на дню. Он не любит насовсем. Но прощает.

Многомиллионная интернет-аудитория исписала мониторные поля километрами позитивных откликов: короткие реплики, развернутые тексты, среди которых изрядное число глубоких, умных, блестяще написанных, исповедальных. Разгневанных, само собой, хватает: «желтые мемуары, грязное белье, лучше я перечту Агнию Барто, да автор эксгибиционист, душевный стриптизер, безнравственный человек, вещь тяжелая, чего душу травить, какого черта описывать сумасшедших и т. д».

Идеально было бы нам остаться с текстом Санаева наедине. Не делить его ни с театром, ни с кино. Увы, не позволили.

Л. Моторная (Мама), И. Скляр (Саша Савельев), В. Баранов (Дядя Толя).
Фото Ю. Богатырева

Четырехчасовой пересказ повести (инсценировка, мягко говоря, неуклюжа) в «Балтийском доме» — живописная иллюстрация. Уважение вызывает. Любовь — нет. В середине первого акта начинает не хватать воздуха не от переживаний — от непомерной тягучести, длиннот, вязкости. Замечу, что открывший повесть выпивает ее одним глотком. А тут по третьему разу начинаешь вглядываться в многоярусную декорацию, по четвертому — разглядывать сто первый предмет идеально подобранного реквизита.

Игорь Скляр — замечательно молчит, интеллигентно произносит авторский текст, смотрит долгим умным взглядом на партнеров, в зал. Пятидесятилетний артист думает о чем-то безысходно и давно его мучающем. Он отстранен и даже слегка холоден. Но когда тезка Коняев заставляет его, многоопытного мужчину, впрямую играть маленького мальчика, тут-то становится крайне неловко, особенно когда мама и бабушка пытаются в том числе взять его… и на ручки… Коняеву, наверное, хочется думать, что безгранично обаятельный Скляр может помолодеть на 40 лет и предстать убедительным мальчишкой. Не получается. А главное — зачем? Если же вспомнить, как тот же режиссер заточал Юрия Стоянова в слюнявчик и детский манежик в спектакле «Перезагрузка», то на ум приходит нечто вообще труднообъяснимое.

Эра Зиганшина на самом деле отдала образу бабушки без остатка все имеющиеся актерские нервы. Четыре честно прожитых часа. Разнообразие красок. А чего-то все равно не происходит даже в душераздирающем финале, когда текст способен превратить и камень в воск. Не плачется.

Когда-то очень давно Наталья Тенякова в «Фарятьеве» уходила к Бетхудову. Она просто выходила из комнаты. Нам же казалось, что актриса каким-то невероятным образом буквально отрывается от подмостков, не уходит — взлетает. Этого беззвучного «над», увы, не обнаружить над балтийским плинтусом.

Негласно запрещенное, многократно осмеянное «пронзительно» — точнейший в применении к повести эпитет из всех мне ведомых.

К повести…

Февраль 2008 г.