«Прощание славянки» (сценическая версия Д. Привалова по роману В. Астафьева
«Прокляты и убиты»). Молодежный театр Алтая (Барнаул).
Режиссер Дмитрий Егоров, художник Фемистокл Атмадзас

МАЛЬЧИКИ ДЕРЖАВЫ

О «военной тематике» наши театры обыкновенно вспоминают раз в пятилетку. К 60-летию Победы появилось несколько спектаклей по пьесе Н. Садур «Смертники» — инсценировке прозы В. Астафьева. Постановки эти, даже лучшая из них — «Веселый солдат» в БДТ (см. «ПТЖ» № 41), прожили на сцене недолго. Беспощадный к читателю материал, жесткая, пронзительная проза — трудно ее читать, тяжело играть, нелегко смотреть… Молодой питерский режиссер Дмитрий Егоров, принципиальный противник «датских» спектаклей, видел постановки пятилетней давности и, может быть, уже тогда задумал сделать собственную работу по Астафьеву, непохожую на то, что сделали предшественники. Спектакль Егорова вышел далеко от Петербурга, на Алтае. В сентябре 2009 года барнаульский Молодежный театр выпустил «Прощание славянки».

В. Хворонов (Шестаков). Фото А. Зайковой

В композицию вошла только первая часть романа «Прокляты и убиты». Егоров сделал спектакль о войне, в котором нет войны — ни фашистов, ни боевых действий, ни взрывов, ни атак. Правда, есть выстрелы — но звучат они в глубоком тылу, в заснеженных лесах под Новосибирском, где свои расстреливают своих же. И если у Астафьева за долгим рассказом о подготовке резервного полка следует столь же долгое (и, конечно, не менее страшное) повествование о фронтовой судьбе тех, кто выжил в «Чертовой яме», то в спектакле эта война без передовой — без подвигов, геройства и наград — становится символом. В таком решении читается осуждение войны как таковой, бессмысленной бойни, в которой погибают не враги, а свои. Поэтому «Прощание славянки» — не исторический спектакль, а современный, актуальный, ранящий. Он не столько вспоминает о прошлом, сколько кричит о настоящем.

В пространственном решении Ф. Атмадзаса нет специфически «военных» деталей, разве что плац — обширный деревянный настил, выдающийся в зрительный зал. Дощатый забор, нары, фонари… Образ страны-лагеря, страны-барака соединяет два спектакля, виденные мной в этом сезоне: «Славянку» и мощный, трагедийный «Один день Ивана Денисовича» в Пермской опере в постановке Георгия Исаакяна. В обоих спектаклях художественному исследованию подвергается национальная трагедия. Есть сходство в прочтении исторической темы как сегодняшней.

Барнаульская постановка сохраняет в своей поэтике связь с эпическим первоисточником; рассказывает о судьбе народной. В программке перечислено больше тридцати действующих лиц. Нет центрального героя, индивидуальные партии офицеров разработаны слабее, чем «хор» новобранцев, объединенных общностью судьбы, мытарств и предсказуемой смерти. Массовые сцены, иногда бессловесные, перемежаются диалогами — и диалоги проигрывают. Порой режут слух излишний пафос, назидательность астафьевских «курсивов»: персонажи вдруг становятся не «человеками», а рупорами идей. Вот, например, реплика из разговора старообрядца Рындина с политруком: «Все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут Богом прокляты и убиты». Молодому актеру Юрию Беляеву (всех солдат играют студенты АлтГАКИ), который в целом с ролью справляется очень хорошо, не под силу произнести такие слова естественно (а кто бы смог?..). Мысль, не преломленная художественной оптикой, превращается в проповедь. Так же неубедительно звучит речь милого, трогательного парнишки Ашота Васконяна (Алексей Межов), когда он объясняет матери (Нина Таякина), почему не оставит товарищей, поедет с ними на фронт. Слабо выглядят отрицательные герои (лейтенант-садист Пшенный, забивший насмерть доходягу Попцова, и другие «плохие»). Получились карикатуры — так в советских фильмах изображали фашистов. Интереснее и разнообразнее сыграны особист Скорик (Александр Сизиков) и младший лейтенант Щусь (Анатолий Кошкарев). Любовь героя Кошкарева и Валерии (Галина Чумакова), их встреча и скорая разлука — все в спектакле сыграно без слов, протанцовано.

Сцены из спектакля. Фото А. Зайковой

Первый и второй акт противопоставлены по атмосфере: мрачна, тосклива, безнадежна первая часть — светла, свежа и при этом трагически-пронзительна вторая. Сначала долгий изнурительный спуск в «Чертову яму» — потом мгновение взлета, растянутый миг жизни перед уходом в смерть. Весь спектакль вспоминаешь как ряд картин, вспыхивающих и тонущих в темноте. Первый выход новобранцев… Умывание грязным снегом — чернеют лица… Изнурительная строевая подготовка под «Самокрутку» группы «ИваНова»… Взвод замирает, окружив убийцу товарища, приставив винтовки к его горлу… Ритм организует много раз повторяющаяся фронтальная мизансцена — взвод становится в шеренгу. Сначала перед нами не умеющие держать строй, дрожащие новички в разномастной одежке. Потом — получившие рваное, бывшее в употреблении обмундирование, злые и одичавшие полулюди. После «показательного» расстрела братьев Снегиревых — притихшие, растерянные, объединенные горем мальчишки… К живым в строю по очереди присоединяются мертвые — заморенный Попцов (Семен Ваулин), расстрелянный за смелый язык и веселый нрав Булдаков (Александр Коваль), ни в чем не повинные Снегири (Евгений Нестеров и Михаил Перевалов). Убитые (на лицах небрежный мазок белой краски) незримо для товарищей сопровождают их повсюду — безмолвные, серьезные, сосредоточенные. Это решение отсылает к фильму «Живой», и современность ассоциации необходима создателям спектакля. Во втором акте возникает оркестр павших, играющий для живых.

Кстати, музыка в «Славянке» — содержательный смысловой акцент, не фон, хотя ею буквально пропитан воздух. В разных интерпретациях — от привычной маршевой до замедленной плачущей — звучит (в исполнении А. Маковского) мелодия, давшая постановке название. Странным, похожим на восточный мотивом, гортанным птичьим клекотом отзывается каждая новая смерть. Во втором акте можно расслышать нежный и волнующий вальс Алексея Паперного — вновь тянется нить в сегодняшний день.

Когда шеренга распадается — новобранцы превращаются в толпу, бросаются к нарам, спихивают на пол слабых и больных, бьются за место у печки, дерутся, плачут, спят, молятся… Казарменная жизнь взвода разработана подробно, у каждого персонажа есть цепочка конкретных занятий. Даже если не все мелочи можно разглядеть — деревянные нары помещены в глубь площадки, слабо освещены голубоватым унылым светом, — понятно, что молодые актеры погружены в действие, кропотливо занимаются делом (заслуга педагогической режиссуры Егорова).

УЧИТЕЛЕЙ МНОГО. И ПО ЖИЗНИ ВСЕ ВРЕМЯ ОНИ ВСТРЕЧАЮТСЯ. И У КАЖДОГО ИЗ НИХ ЕСТЬ ЧЕМУ ПОУЧИТЬСЯ. УЧИТЕЛЬ — ЭТО ТОТ, КТО ОБЪЯСНЯЕТ ТЕБЕ КАКИЕ-ТО ЗАКОНЫ. МОЙ ГЛАВНЫЙ УЧИТЕЛЬ, КОНЕЧНО, — ЭТО МАСТЕР ГРИГОРИЙ МИХАЙЛОВИЧ КОЗЛОВ. И ЭТО, КОНЕЧНО, КАКИЕ-ТО ГЛАВНЫЕ ПОНЯТИЯ — ОБ ЭТИКЕ, О ПРИНЦИПИАЛЬНОСТИ КАКОЙ-ТО ТВОРЧЕСКОЙ, О ТОМ, ЧТО ЧЕРЕЗ АКТЕРА НАДО РАБОТАТЬ, ЧТОБ ОН ИГРАЛ ХОРОШО. МНОГО ВСЕГО, НА САМОМ ДЕЛЕ. А ОСТАЛЬНЫХ УЧИТЕЛЕЙ ПО ПАЛЬЦАМ НЕ ПЕРЕСЧИТАТЬ. ЭТО И РОДИТЕЛИ, И ДРУЗЬЯ, И ОДНОКУРСНИКИ, И НЕКОТОРЫЕ ПЕДАГОГИ В АКАДЕМИИ, КАК НА ТЕАТРОВЕДЧЕСКОМ, ТАК И НА ДРАМФАКЕ, ЛЮДИ, С КОТОРЫМИ РАБОТАТЬ ПРИХОДИЛОСЬ. ОТ КАЖДОГО БЕРЕШЬ ЧТО-ТО, ЗНАНИЯ И ЗАКОНЫ, УЧИШЬСЯ НА ИХ ПОБЕДАХ И ОШИБКАХ, УЧИШЬСЯ РАЗНОМУ И ПО-РАЗНОМУ. ВОТ ТАК КАК-ТО. НАВЕРНОЕ, ПРАВИЛЬНЕЙ УЖЕ СКАЗАТЬ: «ЖИЗНЬ УЧИТ». А ЧЕМУ — ПОКА НЕ ЗНАЮ. БОЛЬШЕ ВСЕГО, НАВЕРНОЕ, СТАРАЮСЬ УЧИТЬСЯ СВОБОДЕ.

ДМИТРИЙ ЕГОРОВ

Вместе с актерами постановщик сочинил второй акт — буквально соткал из этюдов, пластических зарисовок, визуальных ассоциаций на темы текста (истощенные резервисты оправлены в село Прошиха на зимний обмолот хлебов и «подкормку»). Грязные после земляной казармы мальчишки парятся в бане, хлещутся вениками — над белыми простынями взлетают фонтаны брызг, поднимается пар. Деревенские девчонки пытаются подпрыгнуть выше веревки, подсматривают в щели между досками, обмирают от восторга. Одну любопытную вталкивают за простыню, в баню — визг, крики, вопли, голые пацаны разбегаются, прикрывшись тазами. Сельский клуб, взаимное смущение, робость, попытка сближения, танец… В этом действии зрители много смеются. Со вкусом разыграны всеми участниками сцены в избе Корнея Измоденовича (Николай Лисин), у которого квартируют Лешка Шестаков (Владимир Хворонов) и Хохлак (Кирилл Фриц). Хозяйка (Лариса Корнева) хлопочет вокруг «детушек», потчует их до полуобморочного состояния, а хозяин проворно подливает водки. В итоге захмелевший боец требует баян, а в придачу к баяну получает истосковавшуюся по мужской ласке завклубом Мануйлову (колоритная работа Любови Хотиевой). Вот еще замечательная сцена, в которой сопряжены лирика и юмор: когда уже объявлено о срочной отправке роты на фронт, появляется пара, солдатик — и еще кто-то толстый, замотанный в платки. Этот кто-то (Светлана Лепихина) начинает торопливо раздеваться — снимает, слой за слоем, множество одежек и превращается в худенькую девочку в маечке и пионерских трусах. Но вот беда — пока девчонка раздевалась, боец от смущения и волнения перед первой близостью заснул!.. Незадачливая любовница опускается возле него, гладит по головке, бережет сон солдата — последний мирный сон. «Прощание славянки»…

А. Межов (Васконян). Фото А. Зайковой

«Мальчики державы» — определение Давида Самойлова. Так называется цикл телепередач Л. Аннинского о молодых поэтах, погибших на войне 1941–1945 годов. Дмитрий Егоров поставил спектакль о всех мальчиках, погибающих на нескончаемой войне, которую ведет их держава. Намеренная публицистичность финала уже вызвала и наверняка еще вызовет споры. Ушедшие на фронт Великой Отечественной солдаты возвращаются из-за кулис в современном камуфляже, с музыкальными инструментами в руках. Играют марш. Под перезвон кремлевских курантов с грохотом захлопывают крышки люков и под этот гробовой стук по одному покидают площадку.

Февраль 2010 г.

НЕСОВЕРШЕНСТВО ПОДЛИННОСТИ

Великий роман Виктора Астафьева «Прокляты и убиты» я видела на сцене не впервые. Под разными названиями, в разных инсценировках и в разной режиссуре. Спектакль «Прощание славянки» Молодежного театра Алтая в постановке Дмитрия Егорова был, наверное, самым несовершенным из всех, что я видела. И доски, составляющие основу сценографии Фемистокла Атмадзаса, дико гремят, когда по ним бегают в сапогах солдаты. И сами будущие бойцы не умеют кричать так, чтобы было слышно, что именно они кричат. С голосоведением и звукоизвлечением пока проблемы. И длинноты есть в этом спектакле, и даже сюжетные нестыковки. Но!!! Именно в нем я запомнила всех героев, всех безымянных, нелепых, голодных мальчишек, которые были прокляты и убиты. Да, именно прокляты и убиты. Не врагами — своей страной, сволочной системой с показательными расстрелами, беспомощными командирами. Никто их не пожалел, кроме матерей, никто не оплакал. Только Астафьев, которого после этого романа тоже прокляли. И прокляли те, кто прошли войну, но до сих пор не хотят знать полную правду. Не имеют на это сил. Изнемогли.

На этом спектакле я хваталась за сердце, почти как при чтении романа, который перечитывать боюсь. И видела, как мелко крестила своих артистов Татьяна Федоровна Козицына, директор театра, «ихняя мамка». Проходя в антракте через строй мальчишек в шинелях, я видела их заплаканные глаза. И неловко, нехорошо пошутила: «Что ж вы играете, как в последний раз в жизни?» И увидела недоуменные взгляды. И мне стало стыдно. Да, они играют, как в последний раз в жизни. Они все умирают вместе с братьями Снегиревыми, Сергеем и Еремеем (Евгений Нестеров и Михаил Перевалов) и потом не могут ожить. Я бы хотела всех их перечислить, но нет места. Я помню их прекрасные лица. Они еще не стали артистами. Мышцы их еще не переродились от вранья. Они влезли в эти страшные обгоревшие шинели, которые театр собирал по всему Алтайскому краю, напялили солдатские сапоги и прошли весь страшный путь вместе с героями Астафьева. Уходил под трибунал Булдаков (Александр Коваль), терпел издевательства медлительный Шестаков (Владимир Хворонов), отказывался от спасения по блату Васконян (Алексей Межов), они отъедались и напивались в совхозе имени товарища Ворошилова и… готовились к смерти.

В пластических сценах не было видно их лиц, но было понятно, что это — пушечное мясо. И было понятно, что погибнут все. Не тогда, так сейчас. В нынешних войнах, одетые в камуфляжную форму, ловкие, стройные. Уйдут — проклятые и убитые. Для меня этот спектакль стал событием. Человеческим, несовершенным, подлинным.

Февраль 2010 г.