«Троянцы» в постановке Карлуша Падриссы и его команды — грандиозное зрелище. Не в оценочном смысле — в адекватности замысла. Сделан спектакль вполне в духе компании — знаменитой группы «Ла фура дельс Баус», которая прославилась, прежде всего, своей постановкой церемонии открытия Олимпийских игр в Барселоне. После «массовых празднеств» пришел и театральный опыт (см. № 49 «ПТЖ» — о сценических версиях «Замка Синей Бороды» и «Дневника исчезнувшего» в парижской Гранд-опера). Словом, приглашение на «Троянцев» закономерно, а спектакль ожидался с максимальным интересом (после обращения Мариинского театра раз за разом к режиссерам среднестатистического уровня громкие имена сулили и соответствующий результат). Ожидания во многом оправдались. Режиссер не стал впрямую следовать за перипетиями античных мифов о Кассандре, Троянском коне, о любви Дидоны и Энея, а просто соотнес свой собственный сюжет с первоисточником. Собственный сюжет заключался вот в чем. В первой части — это война или природные катаклизмы: гигантского вида проекции разрушений, взрывов, клубов пыли, безмолвно расползающиеся и будто окутывающие сцену. Это оправдавшиеся пророчества Кассандры — несчастье. Во второй части — существование людей в чем-то вроде подземного адронного коллайдера или, наоборот, на космической станции, вне земной цивилизации, среди гигантских труб, будто в невесомости, достигнутой благодаря чудесам техники. Даже погребальный костер Дидоны складывается здесь в виде пирамиды из множества компьютеров, на экранах которых языки пламени. Это все — сбой в системе, бытие вне нормы, в полуфантастическом мире, где могут разыгрываться любые человеческие и божественные истории. И этот мир все-таки наш мир — не фон, не безучастная параллель, а видения прошлого, настоящего и будущего. Художественные видения. Мысль постановщика ясна, она, что называется, «над материалом»: в сочетании древней истории (мифа) и будущего заключен содержательный объем. Он еще и в том, что все это действо творится на наших глазах, я бы сказала, работается. Ничего не приукрашено, от зрителя ничего не скрывают и не скрываются сами. Рабочие сцены здесь вовсе не походят на слуг просцениума эпохи традиционализма… Они в современных темных одеждах, орудуют всякими театральными приспособлениями — веревками, штангами, трубами. Мы видим, как творится театральный мир и театральный миф. Мы видим, как изнанка театра — моментами становится дежурным свет, сдуваются и надуваются объемы декораций — человеческими руками превращается в искусство театра. Это как две стороны мира и жизни — будничная и праздничная, серая и торжественно преображенная, реальная и нереальная, художественная. Когда Кассандру подвешивают над сценой, деловито пристегивая лонжами, и она, допевая последние (сложнейшие) вокальные фразы, развязывает приделанный на животе мешочек с «кровью» и жидкость густо стекает с белых одежд, когда идет полупрозрачный белый суперзанавес и на нем оставляют кровавые следы руки парящих над сценой женщин, вспоминается «Балаганчик» Блока— Мейерхольда. Помните Пьеро, истекающего клюквенным соком? Тогда это мало кому понравилось. Теперь тоже. Потом выяснилось, что это театральный манифест нового времени. Чем нынешняя «кровь» не то же самое?! Как и тогда, утверждается новая театральность, вбирающая все достижения чистой техники, прежде всего компьютерной, а также смежных искусств — инсталляций, перформансов, паратеатральных опытов и etc. Это мощная прививка современного художественного мышления старому искусству оперы. Это больше, чем просто спектакль, который может нравиться или нет…
Март 2010 г.
Комментарии (0)