«В Рождество все немного волхвы…».
Малая сцена БТК.
Руководитель
постановки Руслан Кудашов
Случается увидеть такой спектакль, о котором писать не хочешь — чтобы не обременить преждевременным знанием восприятие потенциальных зрителей, не предвосхитить предстоящих им чудес…
Представление «В Рождество все немного волхвы…» уже второй год играют на малой сцене БТК студенты курса Руслана Кудашова. В основе замысла лежит сюжет, который не первое столетие воспроизводится народным театром, в многотысячных повторах и вариациях не теряя ни актуальности, ни живости восприятия. И сценическая судьба рождественской истории дает повод надеяться на то, что эта статья не помешает счастливцам (кудашовцы дают свое представление лишь три-четыре раза в год, приурочивая к европейскому и православному календарю) воспринять «Волхвов» со всей радостью первооткрывателей.
Возможно, история создания спектакля кому-то навеет вполне историческую аллюзию: формированию и распространению вертепной традиции в России немало способствовали семинаристы XVII века, по предписанию церковного начальства представлявшие рождественский сюжет для самой широкой городской и деревенской публики. Ныне же, по заданию мастера курса, студенты СПбГАТИ приготовили этюды на рождественские мотивы, из которых потом и выстроились «Волхвы» — своеобразный экскурс в историю вертепа, его переосмысления в разнообразных театральных формах: от самой близкой к традиционной кукольной до максимально условной пластической аллегории. Спектакль держит высокую профессиональную планку, продуман до мелочей, оснащен постановочными находками-сюрпризами, но, может быть, сценическое совершенство «Волхвов» — не самое главное достижение кудашовцев. Может быть, важнее то, что средствами театра здесь успешно и оправданно реализуется коммуникационная сверхзадача народного вертепного действа, благодаря которой «и Младенца, и Духа Святого ощущаешь в себе без стыда». Заставить аудиторию переживать рождение Христа как сюжет, имеющий отношение к каждому зрителю лично, очень часто оказывается не под силу театральным профессионалам, что делает проблематичным полноценное бытование традиции в современных формах. Но на этот раз…
Черные стены зала украшены многочисленными «выцинанками» из оберточной бумаги (фигурками ангелов, снежинками). При входе зрителей встречает «Команда А» — босоногие молодые люди, одетые в потрепанные черные пары и фетровые шляпы (Денис Казачук, Михаил Ложкин, Эдуард Жолнин, Алесь Снопковский). Один вручает программки, другой, сидя на верхней ступеньке стремянки, сдувает на макушку каждому входящему по щепотке театрального снега, третий ходит по рядам, раздавая вырезанные из бумаги фигурки ангелов, четвертый, загадочно улыбаясь, наблюдает за происходящим из уголка зала… То, что на спине каждого из черных пиджаков «полустершейся» белой краской намечен условный абрис крыльев, замечаешь почему-то позже, уже в процессе спектакля. Неважно, атрибутирует ли зритель несомненную цитату из Вима Вендерса. В любом случае, деликатно-счастливая повадка, с которой эта четверка передвигается по залу, негромко общается со зрителями, а потом читает Бродского, жонглирует мандаринами, звонит в крошечные колокольцы, из которых сыплется «снежная крупка», сдвигает и раздвигает легкие шелковистые завесы, раздает ириски из бумажных кульков и так далее, — найдена и выдержана безошибочно. Очевидно, что все присутствующие сразу улавливают и подхватывают «ангельский» тон, который задается с порога и объединяет в сопричастности рождественскому чуду.
Упомянутая сопричастность в течение спектакля последовательно поддерживается столь творческими средствами, что просто язык не поворачивается применить к ним уже почти ругательное слово «интерактив». Вот, например, истинно кукольный трюк, «берущий в плен» моментально и безоговорочно: по завершении первого вертепного сюжета к каждому из зрителей опускается из-под потолка на длинной нитке круглый кулечек из оберточной бумаги. Только что он выглядел частью праздничного убранства — и вот уже зрительские руки развязывают цветную веревочку, достают «упавший с неба» душистый оранжевый фрукт, и атмосфера зала, как по волшебству, наполняется интимно-праздничными флюидами. Посредством механического театрального фокуса сидящим в зале передается право полноценного соучастия, и «постоянство такого родства» становится неотъемлемой частью представления.
Столь же изобретательно придумано и реализовано смысловое, драматическое, фактурное родство всех элементов спектакля. Например, за прологом, чтением стихотворения про осаду продовольственных прилавков («сетки, сумки, авоськи, кульки») следует почти канонический вертепный эпизод. Но традиционному двухэтажному ящику здесь придан силуэт елки со звездой на макушке. Сама же елка декорирована жатой оберточной бумагой. Из такой же бумаги в основном «изваяны» (в технике, очень напоминающей японскую) персонажи-куклы. Выделяются царь Ирод — в черно-красном «одеянии», волхвы — в их «костюмах» использована цветная фольга, и ангел — с крылышками из белоснежной колышущейся кальки. Герои этого сюжета словно вышли прямиком из стихотворения Бродского, нарядившись в магазинные упаковки и конфетные фантики — весь этот обыденный непрочный сор, из которого, «не ведая стыда», вырастает к ночи праздник. Продуманно вольное обращение с традиционным текстом позволяет исполнителям (Яна Буртман, Виктория Слуцкая, Ирина Чугаевская, Дмитрий Чупахин, Сергей Беспалов, Иван Солнцев) нести идею парадоксальной неразрушимой связи земного и высокого, бренного и вечного.
Так же тонко и логично связаны в единую философско-драматическую линию последующие эпизоды. Вот о Рождестве рассказывают задорные колядовщики: парень с баяном (Ренат Шавалиев) и девушка (Екатерина Белевич) вваливаются «с мороза», в «распахнутую ветром» дверь зала. Не снимая узорных вязаных шапочек, они разыгрывают свое представление с помощью варежек (Мария и Иосиф), деревянных ложек (Волхвы), металлической вилки, перевязанной лоскутком красного шелка (царь Ирод), и прочих «подручных предметов». В качестве двух этажей вертепа здесь — два подвешенных друг над другом чемодана, а исполнение убедительно имитирует залихватскую импровизацию в жанре трагифарса. Трагифарса, очевидно родственного простодушному и эмоциональному детскому пересказу…
Следующий эпизод — Рождество глазами режиссерского условного театра. В нем очевиден гоголевский мотив: под мрачноватую электронную музыку по сцене ковыляет жутковатая, горбатая, непонятно «какого пола фигура: баба или мужик» — явно родственная несчастному Плюшкину (Роман Дадаев). Злобно плюет в разбитое грязное окно, за которым слышатся детские голоса, криво ухмыляется, раздраженно пинает босыми ступнями старенький резиновый мячик… И совершенно неожиданно обнаруживает в сердцевине этой грязной выцветшей игрушки конфету в золотом фантике — когда-то спрятанную и забытую. Оказавшись во рту «Плюшкина», конфета совершает с ним волшебное превращение: падает на пол уродливое рубище вместе с горбом, и вихрастый мальчишка-детсадовец оказывается в компании малышейсверстников, которым, напевая малороссийскую песенку, раздает выпеченные рождественские звездочки миловидная кареглазая мама…
Совсем коротенький четвертый эпизод тоже рассказывает, без единого слова, о детстве — дремучем детстве человечества. Встрепанные чумазые существа (Мария Батрасова, Виктория Короткова, Наталья Сизова, Василиса Ручимская) в тщетных попытках миропознания складывают из пыльных камушков подобие башни, которая неизменно рассыпается. Небо остается недостижимым, а картина мира тонет во вселенской тьме до тех пор, пока с высоты не протягивается на землю светящаяся ниточка — аллегорический образ Рождества…
Раз за разом пересказывается со сцены общечеловеческий, вечный миф — о рождении божественного ребенка. О нем же намекают, упоминают, не дают забыть интермедии в исполнении «Команды А». Его же переживают зрители — нынешние, вчерашние, позавчерашние дети, будущие и сегодняшние родители. Общность сценического и зрительского переживания усиливается и музыкальным рефреном — живым, задушевным по интонации звучанием рождественских песнопений. В финале, когда в очередной раз открывается легкая завеса, обнаруживая всех участников представления, собравшихся вокруг электронного органа и поющих «Ave Maria», кажется, что вот-вот музыкант обернется — и окажется мастером курса, подвигнувшим своих учеников на собственное переосмысление традиционного сюжета.
Сегодня народный театр часто склонен примыкать к формам профессионального сценического искусства и даже добиваться успеха на этом поприще. Но этот успех, к сожалению, не всегда связан с достижением коммуникации посредством переживания мифа. Невелико количество истинных удач и в попытках театральных профессионалов присвоить вертепный сюжет. Вероятно, постановщикам и артистам особенно сложно найти органичный баланс между сценическим самовыражением в современном понимании и традиционным этико-эстетическим каноном вертепа. Снова и снова оказывается, что «мы не знаем примет, и сердца могут вдруг не узнать пришлеца». Достижение той степени взаимного доверия исполнителей и публики, которая составляет, на наш взгляд, одну из сверхзадач вертепного представления, удается очень немногим.
Несомненно, опыт студентов курса Кудашова достоин куда более подробного анализа и описания, мы же пока ограничимся отрадным признанием их успеха. И оставим будущим очевидцам возможность собственными глазами убедиться в том, что бытование народного жанра на современной профессиональной сцене вполне возможно, а «основной механизм Рождества» по-прежнему работает.
Февраль 2010 г.
Комментарии (0)