РОМАН В ПИСЬМАХ. ФРАГМЕНТЫ

Леонид Попов (1966–1999) — петербургский журналист, театральный критик, на протяжении 1990-х годов театральный обозреватель «Вечерки», один из основателей, учредителей, позже — зам. главного редактора «Петербургского театрального журнала». В № 50 мы начали публикацию писем Лёни. Продолжаем ее.¹

¹ Продолжение. Начало см.: Петербургский театральный журнал. 2007. № 50. С. 134–141; 2008. № 51. 139–146; № 53. С. 155–162; № 54. С. 141–148; № 56. С. 129–136.

Здравствуй, Мишка!

[…] Сержанта мне дали (в приказе за 23 февраля). Хотя я еще не пришил лычку и даже штамп в военном билете не поставил — не вижу смысла. Если вдруг окажется, что нужно — тогда. Потом, я уже не зам. комвзвода, тут все вернулось на круги свои, я снова ком. отделения. Впрочем, это все формальности, и пустые и глупые. […]

Весна — здорово. Тает лед, греет солнце, близится День Театра, 27 марта, а для тебя это дембель. Я поздравляю тебя, Мишка! Я тебя поздравляю! […]

О себе — ну что писать о себе? Наряд, работа, был в городе один раз после двухмесячного перерыва, никого не видел. Нет, я не знаю, что о себе писать. […]

До встречи?

С приветом —

Бомжир

Привет, Мишка!

[…] Раньше (здесь) я чувствовал себя спокойнее, зная, что я вернусь не просто, а конкретно очень ясно, куда и к кому. Теперь точка моего приземления размыта. Что там, куда я вернусь? Уже от многого осталось пустое место. Увы, от многого. От этого очень плохо. Хуже, чем от местных моих передряг (они в основной своей массе стихли, может быть, надолго). […] «Спектакль № 3» — опять то же самое. Одно из главных чувств тут, теснящих даже естественное желание удачи и успеха, — это зависть и досада на то, что лишен возможности видеть это, делать это — настолько все безумно любопытно.

Есть мысль: попробовать взять отпуск в мае дней на 10. Во-первых, уже пора. Во-вторых, май обещает быть бурным. Не только премьера в театре Добротворского. Гастроли Марка Захарова, «Современника», Театра на Малой Бронной. […]

О, эта зависть! (Нет, черт возьми, я становлюсь жутким Сальери! Просто поразительно!) Прочел о Беляковиче в «Театральной жизни» — и ему завидую: человек создал прекрасный театр. Сам создал. Ведь он когда-то был в таком же статусе, как сейчас мы! А напишут ли о нас в «Театральной жизни»? Будет ли сопровождать текст фото? «Гамлет — С. Добротворский». Или «Моцарт — М. Матусевич». Или «Галилей — М. Трофименков». Или «Сенека — В. Володькин». Или «Мамаша Кураж — А. Голубева». Или еще что-нибудь в этом духе.

Театр без зрителей существовать, конечно же, не может. Это просто бесспорно, это как дважды два четыре. Это аксиома. Можешь быть не согласен — от этого она не изменится, поверь мне или Добротворскому, людям чуть-чуть более компетентным. (Так нас учили, на том стояла и стоять будет театроведческая наука.) Когда зритель отсутствует, это уже называется не театр. Можешь назвать как хочешь. Можешь: нирвана. Но не театр.

О советском кино.

В «Смене» писали: лучший фильм «Ленфильма» в 1985 году — «Лапшин». По Союзу же — из данных «Комсомолки» — «Сезон чудес», нечто вопиющее с участием А. Пугачевой и М. Боярского. Второе место занял Э. Климов. Но это не приговор и не последняя инстанция — просто исследование газеты, и все. Ведь параллельно идет анкета «Советского экрана», и у него в № 10 будут свои результаты и свой призер. А Ленинград не подкачал — в смысле оценки зрительской, что приятно.

Вот такие дела, Бэрримор. […] Всего доброго, огромный привет всем.

Л. Попов (Бомжир)

Здоров, Лёнька!

Пишу это письмо и думаю, что оно придет к тебе уже под приказ. […] Год — это очень большое дело, это уже вниз скоро. […]

Первое. В «Дружбе народов» № 6 за 1985 год я совершенно случайно наткнулся на рассказ Окуджавы «Уроки музыки». Идею этого рассказа можно кратко выразить его же словами: «Все тише музыка души, все громче музыка атаки». Он описывает, как во время войны попал с ротой новобранцев в учебное подразделение. И как его мучил сержант, потому что он был «городской, образованный, не особенно развитый физически…» и вообще, «морда мне твоя не нравится». Но в конце концов из Булата Шалвовича вышел настоящий солдат, и, когда его отправляли на передовую, он мысленно благодарил сержанта, но встретить его где-нибудь еще не хотел. У тебя таких чувств не возникает?

Второе. Я еще пока не читал, не слышал ни об одном произведении, которое показывало бы современную службу в армии, как она есть. «Служу Советскому Союзу» этого не делает. Мы, конечно, не герои, не в Афганистане и не в ВДВ. Может быть, никому и не будет интересно читать об этих буднях, но, кстати, я думаю, что если обобщить впечатления и наши, и наших знакомых, то может получиться вполне любопытная картина. Пусть люди полюбуются на своих защитников.

Может, просто во мне это еще злость говорит, когда я отсюда уволюсь, по истечении времени впечатления улягутся, поуспокоятся, и я утихну. Я и сейчас уже не так настроен, как, скажем, год назад. Но уж больно хочется. Ведь удивительно — те, кто возвращается, подробностей не рассказывают, и мы тоже не будем. Так и приходят новые поколения незнающих, так и полнятся люди слухами. Как раз может этим и интересно, что, в общем-то, мы служим в обычных, негеройских местах, каких все-таки большинство. Но, в общем, все это болтовня… Я знаю, что я не смогу, чисто по неумению, написать хорошо. Уже не смог. Пытался — ничего не получилось. А потом уж, конечно, времени не будет. В отличие от моих сослуживцев, которые по дембелю собираются полгода пить и гулять, я постараюсь максимально загрузиться, и времени, надеюсь, свободного будет немного, как это ни жаль. […] Бог с ним, забудем об этом. Пусть это останется нашим общим ненаписанным романом в наших сердцах, и мы всегда будем помнить, что есть иная жизнь, чем та, которую ведет наш на самом деле небольшой круг знакомых, как может опуститься человек, если ему дать власть… Пусть.

Теперь у меня к тебе вопрос по нашему разговору «о критиках вообще и о театре в частности».

Зачем нужны все эти бесконечные глубокомысленные статьи, скажем, в «Литературке»? Что они изменят? Кому их нужно читать? Зачем нам надо читать о глубоком воплощении роли К. Лаврова, если зритель видит, что он во всех ролях Ленин или по крайней мере просто депутат XXVII съезда?

Кому надо? Зрителю — нет, у него свое мнение. Актерам, режиссерам — нет. У них, во-первых, свое мнение. А во-вторых, я думаю, тот же, ну например, Анненский, просто придет к Товстоногову, опять же, например, и поговорит с ним о его постановке, что, я думаю, и происходит.

Только пойми меня правильно, Лёнька. Я совершенно «за» публичное высказывание своего мнения. И всегда с удовольствием читаю эти статьи, если только они не совсем уж «научные». Но вот я пытался в себе породить этакого скептика, и он говорит, что всякая критика бесполезна.

В течение 20 лет писатели, журналисты, общественность защищают Байкал. Вроде бы все «за», но Байкал все равно загрязняется дальше. И можно найти еще кучу примеров. Здесь, в Киеве, у меня есть знакомый кинорежиссер-документалист. В десятиминутной ленте он критикнул (и очень правильно) киевское начальство. Ленту не выпускают на экраны, предложили переделать. Конечно, разговоры — это очень хорошо. Но… […]

А, извини. Я опять что-то заговорился. Я очень уважаю профессию журналиста, преклоняюсь перед ней, считаю очень важной, если ее использовать по назначению.

К чему я пришел?

К тому, что призываю тебя, как будущего критика, заниматься делом, а не болтовней. Маразм, не правда ли? Во-первых, я сам еще ничего ровным счетом не сделал, а лишь болтаю. Во-вторых, ты сам это прекрасно понимаешь, и не мне тебя учить. Извини, что отнял у тебя время своими ни к чему не приводимыми рассуждениями.

Бог с ним, не умею я писать как следует. Приеду — поговорим. […]

Миша.

Ой, чуть не забыл. С наступающим Днем Театра!

Привет, Мишка!

Сегодня — 27 марта. Международный День Театра и День Весеннего Приказа. Ура и ура!

[…] К вопросу о смысле театральной критики и критики вообще.

Ты спрашиваешь: «Зачем они нужны? Что они изменят? Кто их читает?» Да, пустопорожних статей пруд пруди, и в той же «Литературке», и где угодно. Просто пустых, хвалебных, не имеющих ничего общего с критикой. Но не так ли и вообще с искусством, где среди куч хлама, сора блеснет одна крупица истины? И среди вала сотен пустых статей вдруг выйдет одна, ради которой и писались все остальные, — ведь, чтобы было исключение, должно быть правило. Как у Маяковского: «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды» — только здесь изводит сама жизнь. Я думаю, подспудно все мы в конечном итоге трудимся на этот маленький толчок кого-то из нас. Это если говорить по большому счету. А если не смотреть широко, то, конечно, никто эти статьи не читает. Или очень мало кто. Но, думаю, дело тут решает не количество. Ведь и в театр ходят постоянно (а это значит два раза в год хотя бы), согласно статистике, 3 % зрителеспособного населения. Не закрывать же театры, если 97 % не видит в них смысла!

В ноябре была передача по ТВ — ее я не видел, рассказывали. Встретились 4 ведущих режиссера Ленинграда: Товстоногов, Падве, Додин, Егоров (это тот, кто принял Ленком и создал всем ажиотаж «Тамадой» и «Оводом» с Боярским, уникальный тип…). Они против 4-х молодых (30-ти лет) критиков. Общих слов так и не нашли, когда пленка кончилась и запись кончилась, Падве просто учинил коммунальный скандал и орал на критиков диким голосом. Товстоногов молчанием выражал свое презрение к этим людям свободной профессии, а Додин просто скучал. Рассказывал мне об этом, конечно, не Падве, а та, на кого он орал, — мой педагог Марина Дмитревская. […] Она же написала одну из двух читанных мной статей о том, что такое театральная критика, зачем она нужна, чем она страдает и как нам всем с этим бороться. См. «Современная драматургия», № 2, 1985. И еще: Рудницкий (см. «Театр» № 12, 1985). Рудницкий — большой дядька, можно сказать, патриарх в критике (типа, скажем, Лихачева в литературоведении), исключительно порядочный человек, вытащивший в свое время из топи забвения имя Мейерхольда. Вот эти две статьи добавят тебе к моему сумбуру все, что я не смог сказать… […]

Кстати, о компетенции. Мне тоже не дает покоя абсолютная некомпетентность ни в чем. Сейчас меня настолько унижает полная техническая безграмотность, несовместимая с моим служебным положением, что я по десять раз на дню клянусь взять потом реванш в своем деле и перестать быть широким специалистом во всем понемножку, а стать глубоким специалистом в чем-нибудь. Но будет ли так? Думаю, это в конце концов обязательно для каждого уважающего себя человека. Но думать — одно, а делать… да.

Ну, до встречи!

Бомжир

Лёня, здравствуй!

Не надо мне писать тебе сейчас. Мне очень плохо, я испорчу тебе настроение. […] Я сама до конца еще не понимаю: в чем же дело? Что случилось?

На первом курсе я училась просто так, радовалась, что поступила в институт, училась, чтобы сдать экзамены, в конце концов. Жила и не думала особенно ни о чем. И была счастлива, потому что не думала о том, как я живу, что делаю и насколько все это соответствует моим представлениям о жизни.

Потом было лето. Приемная комиссия. Ты ушел в армию. Жизнь все та же: театр, кино, книги. Дом почти что забросила. Мои школьные друзья тоже начали уходить в армию. Вокруг стали образовываться пустоты. Телефонная книжка стала почти бесполезной, до такой степени я жила институтской жизнью. Потом настала осень. Снова началась учеба. Ноябрь. Практика в театре. Где-то здесь и потерялся мой смысл жизни. В театре, ради которого я поступала в институт. Парадокс или глупость то, что я пишу, но это так. В начале все хорошо — разговоры в литчасти, Жаковская и Спивак. Наивный театр. Затем я ощущаю театр. Жизнь — внутренние дрязги, грязь и вонь борьбы коалиций. Я случайно (по своей натуре отдаваться делу, которое делаешь, до конца) вляпалась, вломилась, ударилась во взрослую и притом чужую, не имеющую ко мне никакого отношения, жизнь. Поскольку я была рядом и мне верили, то я оказалась в курсе всех их дел. Стала переживать, мучиться, и чем дальше, тем больше. Конец практики приближался. Новый год. Жаковская уходит — образуется какая-то пустота в литчасти. У меня надвигается сессия. Она все ближе и ближе, а я все бегаю на репетиции и веду дневник репетиций. Наконец пришла сессия, и я ее чуть было не завалила, ну, эту историю ты знаешь… […] 7 февраля выпустили спектакль. И должна была наконец-то переключиться на институтскую жизнь, а у меня не получалось и не получается. Я не могу заставить себя элементарно сесть и выучить английский, или начать писать курсовую, или пойти в газетный зал. Ленька, нет желания все делать, никакого. Что делать — не знаю. […] Еще в жизни совсем запуталась. Приходится общаться со взрослыми людьми, а мне очень трудно понять, когда они серьезны, а когда просто что-то говорят, треплются, что ли. Когда они притворяются, когда искренни? И как мне себя с ними вести? И вообще, кто я такая, зачем я живу на свете, зачем учусь в этом институте, зачем все делаю, что делаю? И вообще, завидую тебе — за тебя все сейчас решают другие, а мне приходится каждую минуточку решать самой. Откуда я знаю, правильно или неправильно я решила? Откуда? Ленька, напиши мне быстрее! […] Пока.

Ек. Ефремова

Прочитала, что написала тебе. Поняла — чушь, глупость. Самое забавное, что легче стало все равно. Испугала тебя, наверное. […] А за окном — весна, солнце, лужи. На улицу бы — погулять, поболтать, пожить бы по-человечески. […]

Вот еще три года — тьфу-тьфу-тьфу — диплом. Потом, предположим, социология, которую надо делать, независимо от того, нравится она тебе или не нравится, интересно тебе или не интересно. Потом замужество, дети, семья, какой-то круг жизни, 12 месяцев: праздники, отпуск, болезни, заботы и т. д. Проходит энное количество лет — 20, 30, 40, 50, 60, 70, ну, еще сколько мне отпущено. А потом? […]

Привет, Мишка!

[…] Наступает гастрольная весна. В Питер повалили московские коллективы, открыл это дело Театр на Юго-Западе, за ним Театр им. Гоголя, Театр миниатюр, ожидаются «Современник», Малая Бронная, Ленком. В отличие от Ленинграда, где с моим отъездом заглохла последняя культурная жизнь, в Москве она бьет ключом, что наперебой подтверждают гастроли. Ленком привозит новый спектакль Захарова по Шатрову из Ленинианы, читал отзывы — должно быть, нечто. «Диктатура совести». Почти хэппенинг. Театр на Юго-Западе показал три вещи, но дело не в них, а в театре. Обрати внимание — «Юность» № 3 за этот год. Там о них много. Вот на них надо учиться, не тому, как ставить спектакли, а как не упустить свой шанс, как работать, как из сельской самодеятельности стать Народным театром (это присвоенное им звание), да о «Гамлете» в их театре Аникст писал, а еще в их репертуаре «Мольер» Булгакова, Олби, Ионеско, Кокто, Ануй. Не хило? […]

«Театр Аллы Пугачевой» — не вполне понятно что. Имитация-пародия-взгляд со стороны — все это, но все вскользь. Песни, конечно, хорошие сами по себе, и девчонка, говорят, мила и «под Пугачеву» хорошо работает. Сама Пугачева это видела и не ругалась. Но саму Пугачеву, думаю, мне было бы смотреть интереснее. А впрочем, не знаю. Она сейчас уже не та. «Арлекино» был лет десять назад, да и с «Маэстро» лет пять прошло, с миллиона алых роз лепестки пооблетели. Что же дальше — все маразм и маразм. «Айсберг», «Робинзон». Это уже бред. Поиски поисками, но находки пока не в меня. Опыт «Женщины, которая поет» научил не тому, чему хотелось бы. И вот тебе пожалуйста — «Сезон чудес», и «Пришла и говорю». В этом смысле лучшая оценка ей была в «Ах, этих звездах» — не помнишь? Она поет «Сонет» Шекспира и переходит на «Арлекино» — излом, и надрыв, и ностальгия по творческому действу, по неподдельной радости… Последнее замечание о музыке. В армии приобщился ко всяческой музыке, звучащей из телеящика. Эстраде предпочитают все, в том числе и спорт, и боевики. Так что я просвещаюсь посредством «Утренней почты» (это идиотство) и недоступной тебе ленинградской передачи «Кружатся диски». Винегрет такой же, хотя бывают, как и везде, проблески, но дело не в этом, а в Фусе, т. е. ведущем. А это Максим Леонидов, бывший участник номеров «Ах, этих звезд». Который заряжен энергией и даже в этой роли из него прет интеллект и чувство не мелкого таланта, и просто на него приятно смотреть. Вот, собственно, мысли вскользь. […]

До встречи.

Бомжир

Привет, Мишка!

Вот, — пишу тебе, во-первых, именно в тот день, на который ты помечал прервать переписку, во-вторых, видишь вот на каком хорошем клочке, — а еще поздравляю со 100-летием Н. С. Гумилева, к которому добрые люди повесили на его доме [нрзб] линии мемориальную доску.

Я на неделю (целую!) вырвался в Питер, т. е. — домой. Мы пригнали машину, совершенно побитую — в город на ремонт, и я не жил при заводе, как прочие, а жил дома, ходил по театрам, видел народ, пытался сдать в институте экзамен — в общем, жил полноправной жизнью. Well! Собственно, неделя истекает. Такой отдых — это, несмотря ни на что, — такой ни с чем не сравнимый well, что плевать я хотел на все. Заряд бодрости надолго. Вот такие дела. В городе тепло, два дня неожиданно было очень холодно, ветер сильный, снег шел (еще и сейчас не весь растаял после этого). Но очень здорово — весьма! — настроение — высоколетающее.

[…] Неделя — пронеслась, ничего не успел, только гулял да тунеядствовал, а мог бы делом заняться. Жаль и не жаль одновременно. Хотя все вокруг кого видел — занимаются делом, а я — нет. Ну, еще наверстаю.

Тебе желаю скорейшего освобождения, привет тебе передают:

Тамара Александровна,

Шершеневская,

Вася,

Кузя,

Миша-Сережа, — сидящие подле.

До встречи!

Бомжир

Привет, Мишка!

[…] Я был дома… по театрам бегал. Да, побегал я основательно (7 раз). К сожалению, ничего хорошего не видел. Да и не мог, за весь сезон 85/86 г. ни один театр города ничего хорошего не выпустил, ничего хорошего. Честное слово. Я б и сам не поверил, если б не следил за этим. А уж то, что я видел (а видел я исключительно премьеры этого сезона), — это нечто. И особого разговора требует. «Зинуля» в Ленсовета, «Овод» и «Тамада» в Ленкоме, «Эксперимент» в Молодежном — в общем, полный букет маразма.

[…] Самое главное — я подготовил и сдал экзамен по зарубежной литературе. То, что мой курс сдавал зимой. Если я за время службы сдам всю зимнюю сессию 3 курса, то, вернувшись, я сдам в июне летнюю и двину сразу на 4 курс. А почему бы и нет? Так что большую часть времени своего «отпуска» я сидел дома и глотал Флобера, Стендаля, Бальзака, Диккенса, Золя, Текеррея, Роллана и др., и др.

(Сдал, кстати, на «4» — а все этот Байрон!) Но не в оценке дело. […] Я сорганизовался в большой поход за пластинками, купил новую: «Окуджава читает свои стихи и поет песни о войне» и Джоан Баэз. По выходе из магазина с рук еще взял две «Битлз», только что у нас вышедшие — за обе 10 взяли, вместо 7 по госцене. Ладно! Зато есть. А Визбора не смог достать.

От избытка впечатлений сейчас сразу не сообразить, что еще рассказать. Наверняка что-то забыл — если вспомню, потом добавлю.

В кино я не ходил (даже в «Спартак») и ТV не смотрел. «Лапшин» прошел без меня. Все говорят, что ТV фильм испортило (не вырезало, а просто — он не для ТV, совершенно не то впечатление, это надо в кино видеть).

В городе сплошные гастроли москвичей. […] Из всего этого обилия внимания заслуживает 1 спектакль в «Миниатюре» — «Хармс», которого мы когда-то видели, и 1 спектакль на Малой Бронной — «Детектив каменного века» по А. Володину, на который я не попал 20-го, т. к. уехал 19-го. […] В общем, что тебе рассказать подробнее?

Пиши! Желаю скорейшего дембеля!

С приветом — Бомжир

Здравствуй, дорогая Катюша!

Извини, что исчез так внезапно, — это и для меня было абсолютной неожиданностью. Возвращаюсь вчера вечером с «Зинули», прикидывая планы на воскресенье, — и сообщают мне, что нужно срочно возвращаться в часть. То есть немедленно. Значит, ночевал я уже в Сертолово.

Пути Фортуны ухабисты.

Неприятнее всего как раз эта неожиданность. Ну знал бы заранее — а так как ломом по голове. Полчаса назад еще в театре, и уже еду обратно. Как быстрое погружение, резкий перепад давления — болезненно. До сих пор еще не отошел. […]

Все, что только можно было себе представить безобразного, — все это я повидал. И рад этому. Уныние, которое было бы самым естественным чувством, — о состоянии нашего театра, почему-то не пришло. А весело — да. Такой бред кругом, что весело. Во вторник TV показывает «Путь» Спиваковский. Жаль, что не увижу. В двух словах напиши — как?

С приветом и ожидая писем —

Л. Попов

Лёнька!

Привет!

Я приехал. Ура! […]

Только что разговаривал по телефону с твоей мамой. Она все про тебя рассказала. Собственно, что «все». Главное, что я очень был рад слышать ее голос, что я наконец могу это делать спокойно, сидя в кресле. Бог ты мой, скоро-скоро я тебя увижу. Жди меня, и я приду.

Извини, что так коротко.

Приехал вчера ночью.

Еще вообще ничего не знаю.

Да еще к тому же и не отошел. Как-то еще не верится, что я уже здесь.

До скорой встречи.

М.

Здравствуй, Мишка!

Я тебя поздравляю!

Честное слово, я так рад за тебя — ты не представляешь. Вот уж действительно, настоящую радость от этого испытывает тот, кто сам себе представляет и знает на своем еще недавнем опыте, что же закончилось.

Ура! 1:0 в нашу пользу.

Вчера почтальон смотрел на меня, как на ненормального, когда я прыгал, прочитав написанный твоим почерком адрес: «Пискаревский пр. и т. д.». Вообще, такой день вчера был замечательный — просто от и до. Начиная с маленьких гнусных армейских радостей, в подметки не годящихся, например, такому событию, как твой дембель, — и до него самого. Но, действительно, вчера было все как нельзя удачно сложено. Во-первых, все начальство вчера отбыло на офицерские сборы. Целый день не было ни взводного, ни зам. по теха, ни нач. штаба — а за исключением этих трех, нами больше никто не помыкает. Предоставлены сами себе — ты представляешь, какая это редкость в армии и какое благо. Спокойная работа, возможность самому рассчитать свое время и распорядиться им — это все. Где бы ты ни работал — за токарным станком, над машиной или в канцелярии.

В свободное время, которое выдалось вчера впервые за неделю, плюхнулся на койку и взапой читал Бунина. А после обеда хлынул страшный ливень, с грозой — вообще, первый нормальный дождь. В общем, как поется в одном прекрасном старом фильме:

Бывает все на свете хорошо,

В чем дело, сразу не поймешь.

А просто летний дождь прошел,

Нормальный летний дождь.

И этого хватило, чтобы окончательно поднять мое настроение. Едем дальше. […] В очереди к почтальону нахожу одного земляка — вообще, их пригнали из Ленинграда человек 40, я их видел до того, как искал земляков, потом ходил, искал спецов для взвода, к нам в командировку. Один ленинградец живет на Рубинштейна, но дело не в нем, а в том, что его родной старший брат живет на улице Салтыкова-Щедрина, в д. № 20… В общем, я уже никого специально не расспрашивал, а этот парень, вижу, отсылает письмо отцу в киноэкспедицию. Разговорились. Оказалось (а фамилия его Молочник, она мне ничего не говорит), отец у него второй режиссер с «Ленфильма», сам он поступал в театральный к Додину и провалился, потом к Корогодскому и тоже провалился, знает кое-кого из ЛГИТМиКа, в общем, нашлись родственные души. Ну? Хватает на один день? Могу еще добавить. У почтальона взял читать «Литературное обозрение», там, среди прочего всего, две рецензии на 7 книгу стихов Самойлова — любимейший поэт — выхватывал из рецензий центральные четверостишия и буквально «балдел». Плюсуешь.

И под занавес дня я пошел к связистам в рубку (прекрасные ребята, всегда выручат, помогут) и впервые дозвонился в город.

Спеши вкусить «Диктатуру совести» Захарова и Шатрова в Ленкоме! (Крик души.)

Мишка! Ты большой человек, что свободен!

Жду!

С приветом —

Л. Попов

Ау, Мишка!

«Вернись ко мне, я все тебе прощу!..» — так поется в старинном романсе. Справедливые слова.

Да, я по-прежнему на старом месте и никуда не езжу. Нахожусь все время в парке, где ты и можешь меня застать в любое время. Если же меня не окажется, то с КТП — т. е. из парка — ты можешь меня просто вызвать, меня все знают. Ремонтный взвод всего 9 человек, все на виду и на слуху — это хорошо и плохо.

Были дни, когда было неизвестно, как и что — это когда разбивали целинный лагерь. Сидели безвылазно там, ездили туда-сюда, сменяя друг друга, но теперь все эти моменты утряслись. Теперь ходит другая хохма — слухи, что меня отправляют на целину. Это равно может быть и правда (взводный хочет от меня, полного неумехи, избавиться и сбагрить на полгода от хлопот подальше), и розыгрыш со стороны сослуживцев (уверенных, что я панически боюсь целины). Я и в самом деле не хочу туда ехать, но не по той причине, по какой думают со-взводники. Они меня держат за «маменькиного», а точнее, за «папенькиного» сынка, который дальше Сертолово никуда из родного дома не ездил и без родителей не может. Меня волнует, как ты понимаешь, не то. Я действительно панически боюсь, но не степей Казахстана, а техники. За руль я категорически отказываюсь садиться. Во-первых, я уже больше года совершенно без практики (а что до этого была за практика? Автодром да автошкола, за два года до того!), и навыков вождения у меня нет никаких. А главное, еще и месяца не прошло с того дня, когда судили у нас дембеля. Еще в марте он ехал по городу, а в него врезался таксист. Погиб таксист и две его пассажирки. Парень собирался на дембель, а попал под суд. Ему дали восемь лет.

Такие дела.

Чем я занимаюсь?

После того, как меня отстранили от зам. ком. взвода, я вообще опустился. Жуткий стал тунеядец. Забот никаких. Отвечаю только за себя. Спросу с меня мало. Взводного это раздражает. Мне на него чихать. Еще меня будет беспокоить, что ему со мной нелегко! Я сам в эту петлю не лез. А он, кстати, сам лез. Ему за это платят деньги. «У него судьба такой», — это из дебильных четверостиший, имеющих хождение в средней школе и вооруженных силах, типа:

С самолета бык упал,

Здравствуйте, товарищи.

Я полезу на чердак,

Меня пуля не найдет.

Возможно, я рассуждаю гнусно и непорядочно. Но я действительно опустился (морально) до безобразия. Былые остатки моей интеллигентности выпали в осадок и лежат глубоко на дне.

Потом откачаем и достанем.

Спасает подготовка к экзаменам. Ухожу в себя (т. е. в чтиво), и ничто меня не касается. Правда, при моем образе жизни спокойно почитать не дают. «По-поов!» — через каждые пять минут. На вылет…

Читаю много и наполовину уже одолел список, который совсем невелик. Бунин, Андреев, Горький, Куприн. Это все. И немного литературоведческой жизни. В принципе, мне бы день в городе совершенно только позаниматься, и я могу идти и сдавать. Но в город теперь не скоро. Раньше июля вряд ли.

О Корогодском наслышан. Кажется, его будут судить. Знаю о двух претендентах на его престол (может, тоже сплетни): № 1 — Глазков. Главреж ТЮЗа г. Ростовна-Дону. № 2 — Тростянецкий. Известная личность. 30 лет (или около этого). Лауреат Гос. премии, в штате Омского академического театра драмы. Выпускник Товстоногова. Популярный человек. И в былые студенческие годы, и теперь.

Огромный привет всем. Так соскучился, слов нету. Это дни такие. Зимой от холода и забот не тоскуешь. А теперь — у-у-у! […]

Vale!
Бомжир

Привет, Мишка!

[…] Что я могу сказать по истечении года? Что мне повезло в главном и не повезло в мелочах. Но в главном мне повезло, конечно, сильнейшим образом. И теперь, по прошествии года, мне начинают осточертевать мелочи. Всю политическую экономию познаю теперь практически на собственной шкуре. Положение тунеядца, зависимого от тех, кто работает. Мне надоели попрекания куском хлеба. Последней каплей было распоряжение зам. ком. взвода, заявившего, что он не даст мне жить спокойно, при отсутствии для меня квалифицированной работы будет заставлять работать не на результат, а на время, чтоб я был занят: мыть и убирать территорию, одним словом, чтоб я был занят. Я послал его откровенно подальше, но вопрос остался открытым, и я занялся устройством своей судьбы. Сначала попытался устроить себя взамен уходящего в отпуск почтальона. И в штабе-то я договорился, но мой личный командир, который остался мной недоволен, потому что я ему из города не привез ничего, кроме обещаний и [нрзб], которые ему не понравились, — командир меня не отпустил. Сказал, что если мне кажется, что у меня мало обязанностей, то он мне их еще добавит. Но я уже был очень злой и пошел в комитет ВЛКСМ, и сказал: «Я готов организовать самодеятельность. Я на это два года учился», — чего я бы никогда не сделал. Так меня сосватали начальнику клуба, у которого нет клуба, а есть в подчинении два помещения. Это радиоузел и художественная мастерская и ВИА части. Со мной этот майор в хороших отношениях, я ему устраивал всякую мелочь из ремонтного взвода. Теперь у меня большая надежда, что когда в августе часть получит собственный клуб, то открываются новые штатные единицы и товарищ майор обо мне не забудет. Пока я в качестве тренировки пишу для него юмореску из солдатской жизни, бред собачий, но если я хочу в клубе поставить спектакль (а я хочу и вижу возможность — в смысле военной темы и состава — исключительно мужского, не более 5–6 лиц), то я должен начать с любой дряни, чтобы сделать из нее конфетку.

Я очень рассчитываю на то, что меня переведут в клубный штат. Во-первых, я буду занят делом. Право на труд, гарантированное нам конституцией, даст еще и привилегию говорить: «Я рабочий человек». Во-вторых, я буду занят делом, в котором я силен и за которое буду нести ответственность. В-третьих, я буду занят общественно небесполезным делом. В-четвертых, я буду занят себе нужным делом. Наконец, если наберут клубный штат, то в него войдут (надеюсь) пока что единственные приличные встреченные мной здесь ребята (в смысле отношения к службе и друг к другу — художники и связисты). Связисты просто милые, спокойные парни, доброжелательные и спокойные, а два художника еще и с проблесками интеллигентности, дефицитной вещи в Вооруженных Силах. […] Если это сорвется, я получу очень глубокую рану. Мои поганцы мне сидят уже во всех печенках. Место не позволяет мне сказать о них еще пару ласковых слов.

С приветом. Жду писем.

Бомжир

КОММЕНТАРИИ

«Ах, эти звезды!» — легендарный спектакль курса А. И. Кацмана (выпуск 1983-го года), в котором роль Аллы Пугачевой исполнила (а точнее, сыграла и пропела версию ее «песни и судьбы») Татьяна Рассказова.

…спектакль в «Миниатюре» — «Хармс»… — cпектакль М. Левитина в Московском театре миниатюр (с 1987 г. — Театр «Эрмитаж») «Хармс! Чармс! Шардам! или Школа клоунов» (премьера состоялась в 1982 году).

…«Путь» Спиваковский — спектакль С. Спивака по пьесе А. Ремеза в Ленинградском театре им. Ленинского комсомола (премьера состоялась в 1983 году).

О Корогодском наслышан… Имеется в виду скандальная нетворческая история, спровоцировавшая изгнание З. Я. Корогодского из Ленинградского ТЮЗа им. А. А. Брянцева.

Знаю о двух претендентах на его престол… В 1986 году ТЮЗ возглавил режиссер А. Д. Андреев.