Елена Строгалева. Миша, с самого начала вашей работы с Андреем Могучим было интересно узнать истоки вашего союза. Как он сложился?
Михаил Дурненков. В один прекрасный день меня позвал в театр «Практика» Эдуард Бояков — встретиться с режиссером Андреем Могучим для возможного написания пьесы (Андрей хотел в «Практике» ставить). Мы встретились. Поговорили о возможных темах. Не помню, как зашла речь о Комарово. Я рассказал о месте, где я родился, это таежный поселок в Амурской области, его уже не существует, но я помню это место как волшебное. Договорились как-нибудь съездить в Комарово вместе. Но это факты. Союз, если это можно так назвать, складывается при наличии нескольких факторов, первый из которых — интерес и уважение к творчеству потенциального «союзника». Мне во время нашей работы импонировала эта черта Андрея — учиться, впитывать новое, быть открытым для любой информации. С такими людьми поневоле раскрываешься очень сильно.
Е. С. Как трансформировался твой замысел в результате такой долгой общей работы с режиссером? Или изначально в тексте были заложены основные темы: темы времени, автора и его персонажей, линия сумасшедшего музыканта? Как пьеса «Заповедник» стала спектаклем «Изотов»?
М. Д. Лаборатория драматурга заканчивается с написанием пьесы. Дальше ты трансформируешься в «автора текста». Есть написанная пьеса. Она проходит через облучение актером, режиссером, художником, переосмысляется и много-много раз меняется по ходу постановки спектакля. Очень сложно «сидеть» на генеральной идее от начала и до конца, поскольку меняешься сам и меняются твои приоритеты. Например, пьеса «Заповедник» изначально содержала в том числе и мысль о том, что в современном мире нет главных героев, нет, если можно так выразиться, «главного автора». Все персонажи, как в пьесе «В ожидании Годо», это остро чувствуют и рефлексируют по поводу того, что они не самостоятельное явление, а часть какой-то общей волны. Но если у Беккета это носило отчасти религиозный характер, то в «Заповеднике» это, скорее, ощущение современности, ощущение правды реальности, в которой нет места герою в классическом смысле. В процессе постановки эта мысль ушла. Хорошо это или плохо, не мне судить, важно было отойти от общего концептуального плана на личный уровень персонажа, при этом переходе многие идейные вещи растворяются без остатка. То есть проработка личной мотивации для персонажа Изотова — зачем он приехал, что он ищет, что с ним происходит на бытовом уровне — загораживает от меня более общие, но не менее важные вещи. Драматург пишет: «Когда Изотов рассказывает, он загорается, как китайский фонарик». Он пишет: «Персонаж — превосходный рассказчик». Потом автор видит перед собой актера, который загораться, как фонарик, вовсе не собирается, если ему не объяснить — зачем, для кого и почему с ним такое происходит. Еще не факт, что он может загораться. И не факт, что это нужно постановке, это же всего лишь психологический штрих. Поэтому я и говорю о метаморфозе «драматург — автор текста». Драматург пишет не пьесу, он пишет спектакль. Написал «занавес» — в его сознании этот спектакль отыгран. Если же драматург находится в процессе постановки с реальными актерами и режиссером, у которого полно собственных мыслей, то он — автор текста, а не драматург, потому что он пишет монолог для актера, чтоб тот для себя оправдал сюжетный поворот, например. Разная работа, согласитесь.
Е. С. Тема автора в спектакле является одной из главных, и, мне кажется, она важна как для Могучего, так и для тебя. Сейчас в современной драматургии, может быть, это вообще самое интересное — присутствие автора в пьесе.
М. Д. У меня возникает такое крамольное ощущение, что не имеет права современный автор писать о чем-либо, кроме как о себе. Прежде всего, потому, что непережитые ощущения неправдивы. Я не могу читать авторов, которые придумывают реальность «из головы», я не верю ни единому слову, не верю ни в одного персонажа, не верю в то, что это реально. А раз нереально, то не имеет смысла, потому что в художественном смысле это орнамент, а орнамент не дает представления о человеческой жизни. И, соответственно, я не могу вынести нового для себя эстетического опыта, я его «не проживаю», коль скоро это не связано с феноменом существования человеческой личности.
Е. С. Твоя основная идея, мотивация в драматургии сейчас? Фиксации реальности?
М. Д. Мне не хватает мотивации «рассказать людям правду» или «увлечь историей», единственное, что я могу сказать про театр, что он единственное место для меня, где я ощущаю возможность чуда. Не фокуса, не иллюзии чуда, а самого настоящего чуда, такого, каким его видели в Святом Писании — настоящим иррациональным проявлением мира. Я несколько раз ощущал это чудо непосредственно, и мне кажется, что попытка приблизиться к нему — недурная мотивация для того, чтобы делать то, что я делаю.
Декабрь 2009 г.
Комментарии (0)