Елена Строгалева. Слава, хотелось бы поговорить об этапах большого пути. Несколько лет назад у тебя было много революционного задора. Каково твое ощущение театра и современности сейчас?
Вячеслав Дурненков. Когда я пришел в драматургию, было веселое время. Так совпало, что у театра случился некий конвульсивный интерес к новой драматургии и я попал под раздачу. Веселье быстро кончилось, несколько спектаклей сразу поставили все на свои места: взаимное недоумение. Сейчас я понимаю, что в принципе это нормальный ход вещей, но тогда казалось, что — конец света. Везение в театре играет колоссальную роль. Все лучшие спектакли первых лет «Новой драмы» тому подтверждение. Пресняковы, Сигарев и Серебренников, Вырыпаев и Рыжаков, Бугадзе, Курочкин, Родионов и Угаров, Железцов, Исаева и Панков. Тот самый адекват, в результате которого все это уже история русского театра. Она продолжается, но того взрыва уже не будет: другое время и, соответственно, другой расклад сил, иная стратегия.
Самую интересную музыку в ХХ веке (джаз, рок, авангард) сделали люди в большинстве своем незнакомые с нотной грамотой. Порвали с академизмом, создали свое поле, выработали язык. Сейчас перевели на русский клубную джазовую критику 1950-х, это просто песня — «после одиннадцати вышли чуваки с Майлзом Дэвисом и лабали нехило. Потом вылез Бен Картер, и началась чума». Было понятно, что это новое и надо пойти навстречу. Вот этого у нас не случилось. Ведь никому не приходит в голову сравнивать Башмета и, допустим, Егора Летова, а в театре это до сих пор так. Здесь надо понять, что вся ответственность ложится только на вновь прибывших. Театр ни при чем.
Это было прекрасное время, полное надежд, но его у нас большей частью гнобят. Никому даже не приходит в голову, что был какой-то всплеск, где его совсем не ждали. Если и была какая-то миссия у «Новой драмы», так это привести в театр молодежь. Мне говорили, что после 2003 года резко омолодилась аудитория Гинкаса, Фоменко и Женовача. С чего бы вдруг? Да просто на волне моды тинейджеры обожрались «свинцовых мерзостей» и потянуло на чистый театр. А до этого чихать они хотели на него. Я помню, как слева и справа от меня хрипели театральные тетушки. Тогда уже было понятно, что симбиоза не получится. Однажды какая-то бабушка-завлит перепутала меня с Васей Сигаревым и порывалась плюнуть в лицо. А тебе ведь все равно хочется жить, пусть даже ты не понимаешь всего величия актрисы Комиссаржевской. Если у тебя молодость, то при чем все остальное?
Е. С. Ты помнишь свои ощущения автора от прямого столкновения с театром?
В. Д. Первое, что поразило меня когда-то в театре, так это пафос. Какой-то неправильный воздух. Актеры со слезой, такая полная потеря естества. Когда пошли первые спектакли, был самый шок. Я думал: ну как же так? Ведь все куда-то двигается, развивается. Музыка, кино, литература. Почему здесь так культивируется преданность пыльной кулисе? Было полное ощущение, что это какая-то намеренная косность. Сейчас я так не считаю. В основе театра лежит традиция, если ты с этим не согласен — до свиданья.
Е. С. Если говорить об «Экспонатах», то, мне кажется, это была сознательная попытка выйти на большую сцену, приручить этот формат…
В. Д. Мне как-то проще на драматургию с позиции музыки смотреть. Просто настал момент, когда захотелось писать для симфонического оркестра. Я очень люблю большие формы. Я терпеливый слушатель, зритель или читатель, мне бежать никуда не надо. Как ни крути, современная драматургия загнана в рамки (в этом и ее вина тоже есть) малого пространства. Тенденция малого пространства вообще господствующая в мире, чего бы это ни касалось. Причина проста — основная ставка делается на вновь прибывших. Мир молодится, вернее, жеманится изо всех сил. Эгоизм юности любое пространство сводит в лучшем случае до ринга, в худшем — это внутренний монолог. Таковы 85% современных пьес.
Е. С. Мне кажется, ты, как человек привыкший выстраивать авторский мир, а не терпеливо фиксировать окружающую реальность, не слишком вписываешься в расклад новодрамовских пьес, фокусирующихся на реальности.
В. Д. «Новая драма» закончилась, и теперь каждый отвечает за себя. Нет лейбла, общего ярлыка на лбу, и за себя отвечу — жить стало гораздо легче. Я сочувствую всем, кто пишет про сегодняшний день. Локейшн более чем серый. И что-то действительно кошмарное происходит с нашими согражданами. Огромный вопрос: что делать с пафосом? Современность его просто не предполагает. Интерес к гоп-культуре временный, это тупик. У знакомого перед окном на деревьях висели выброшенные старые тренировочные штаны. Восемь лет. Ему теперь любой вид из окна чудесен. Я не верю в самодостаточность вербатима. Это скучно. Я разночинец. Театр — это всегда больше, чем твое желание шокировать обывателя. Никаких бомжей не надо. В театре все должно быть красиво. Иначе зачем я сюда пришел? А ждать нового Чехова — бессмысленно.
Декабрь 2009 г.
Комментарии (0)