М. Горький. «Варвары». А. Чехов. «Иванов».
Театр им. Йожефа Катоны (Будапешт, Венгрия).
Режиссер Тамаш Ашер, художник Шолт Келл

Здравствуйте, Мария Юрьевна!

Закончился фестиваль «Александринский», и, пытаясь мысленно подвести для себя итоги, я поняла: самое сильное впечатление произвела не шумная премьера «Дяди Вани», не долгожданный «Изотов», которому уважаемые коллеги авансом присвоили почетное звание «событие сезона», а русская дилогия Тамаша Ашера (Театр им. Й. Катоны). Всегда интересен образ России глазами европейца; к тому же я не специалист по венгерскому театру, а значит, шла на спектакли свободной от предубеждений. Конечно, живем мы не в вакууме, давно известно, что «Иванов» уже был показан в Москве и даже стал обладателем «Золотой маски-2008» за лучшую зарубежную постановку… да и о «Варварах» кое-что приходилось читать — но все же. Одно дело — Чехов и Горький «в собственном соку», когда, зная из анонса фамилию режиссера и актерский состав, уже можешь предположить, что именно увидишь, и другое — будапештский театр!

Заметила Вас в зале, но по дороге домой, в вечной нашей суете и спешке, толком поговорить не удалось.

«Иванов». Казалось бы, ну что может быть мрачнее и скучнее — читать чеховскую пьесу «через Вампилова», чуть ли не глазами похмельного Зилова?! Перенести действие не просто во времена застоя, но еще и в абстрактный «соцлагерь», метафорой которого служит грязное казенное помещение (поликлиника? холл провинциального ДК? рекреация школьного этажа? общепит?.. а может, все это вместе, эдакий плод коллективной памяти всех, кто старше тридцати лет?), освещенное неестественным зеленоватым светом?! Превратить персонажей из обывателей в патологических уродцев?! Казалось бы… но каждый эпизод этого спектакля не просто замечательно придуман и сыгран, он — содержателен, ироничен, точен и в итоге отпечатывается у тебя в сознании, как след на горячем асфальте. Рассказывая об увиденном знакомым, хочется часами описывать и расхваливать целые куски: какой великолепной расслабленной позой начинает свою роль Эрне Фекете (кстати, не знаю, намеренно ли это сделано — но его Иванов ужасно похож на юного Микки Рурка!), и как остроумно рифмуется этот пластический этюд с другим, во втором акте, когда герой мается в своей полутемной комнате, не зная, куда себя деть; как здорово решена сцена с Саррой (супруги, обессиленные яростной перепалкой, устало садятся рядышком, передавая друг другу сигарету); как интересен любой персонаж «массовки» (все эти бабульки в допотопных нарядах, дедушки с приемниками…). И как складывается все это в трагикомическую фантасмагорию, рассказ о безвременье и судорогах обыденности, нисколько при этом не подавляя зрителя.

И вот — «горьковский» спектакль. Буквально наутро из памяти поразительным образом выветрилось все, кроме ощущения. Да, отдельные фрагменты и детали всплывают — вызывающе рыжая голова одного персонажа, потрепанные сандалии другого, удочки, бутылки, пестрые платья по моде, кажется, то ли 1930-х, то ли 1940-х (вообще, костюмы — странно разностильные, будто надерганные из разных эпох и времен)… но главное — общая интонация какой-то злой, неизбывной тоски. Именно злой, если можно так выразиться — агрессивной. И эти жутковатые деревянные стены-заборы, в которые только головой биться, — моментальная ассоциация с чеховским «От такого забора убежишь…». Задним числом, уже анализируя природу ощущения, хочется думать даже не о трактовке — многим, и мне в том числе, она показалась не очень-то внятной, — а о работе художника. Чувствую, что дело тут не столько в актерской игре, сколько именно в сценографии Шолта Келла… или я не права?

Жду Вашего мнения!

Люда

***

Привет, Люда!

Как только увидела декорацию — черные кулисы, светлый задник с якобы рекой, протекающей на заднем плане, мужики с удочками, сразу стала думать про нашего однокурсника, венгра, — почему не он оформлял этот спектакль?

У нас на курсе учились двое венгров, он и она, оба были немыслимой красоты и несли с собой ауру другого мира. Ломаный-переломаный русский, одежда, манеры, внешность — все, все было привлекательно в них. А их имена! Девушку звали ЖУЖА ТАР, у нее были черные блестящие вьющиеся волосы ниже попы, белая кожа и жгучие черные глаза. Глаза эти замечали слишком много, а простых вещей, как выяснилось позднее, не видели. Она спрашивала, глядя на рабочих с улицы Моховой (а надо сказать, что Моховую чинят всегда, не было на моей памяти ни дня, чтобы вокруг института не громоздились строительные леса или не были разрыты ямы, протянуты мостки для удобства пешеходов, разложен в красивом беспорядке строительный мусор!), — так вот, она спрашивала, сверкая глазами: «Потчему о вас работчие нэ рабодтают, а ккурят?» Ее это задевало, и наша равнодушная реакция ее задевала.

Ну, не работают рабочие, ну курят, ну и хрен-то с ними. У нас у всех дела поинтересней были, чем размышлять, — а главное, разговаривать о гражданственности граждан и судьбе страны… Тем более на курсе учился законный стукач… Словом, никто ее горячности и недоумения особо не разделял. При этом она не понимала, где брать материалы для макета — планшеты, рейки, деревяхи. И никто ей не решался, видимо, объяснить, что все это в принципе надо красть, ну или просить в театральных мастерских, или тихо заказывать в столярке. В «Юном технике» что-то продавалось, но далеко не все, что было нужно. Трудно ей было объяснить, как у нас надо жить. Она была талантлива и темпераментна, темпераментна во всем — в своих интонациях, вопросах, взглядах, жестах, недоумении. Слишком темпераментна, слишком красива, слишком привлекала к себе внимание.

Ее выгнали с третьего курса за то, что она завела роман с негром и приглашала его к себе в общежитие. Вся наша кафедра собрала собрание против Жужы Тар, и понятно было, что ее выпрут. Не за то, так за это. Строгие были времена. Не терпели эти времена внешних проявлений свободы.

А вот ее соотечественник, Иштван Славик (педагоги, разумеется, всегда путали его имя и фамилию, меняя их местами), вполне себе доучился, очень хорошо соображал и стал ведущим сценографом в Венгрии. Он был блондином, и темперамент у него был иного свойства. Тоже не здешний, очень сильный, прямо клокочущий, но более скрытый, чем у Жужы.

Это к чему, ты думаешь, я вспоминаю? Думаешь, что у меня уже несомненный признак старческой памяти, когда помнится все, что было много лет назад, а вчерашний день стерт?

Нет, это вполне сознательные и правильные воспоминания. В венгерских спектаклях — в «Варварах», пожалуй, даже больше, чем в «Иванове», — есть этот темперамент. Такой скрытый, клокочущий, не сразу понятный, не совсем выраженный. Темперамент как бы не по делу. Внесценический. Кипятятся — но что случилось-то, непонятно. Не только ты, многие коллеги так и не поняли, о чем венгерские «Варвары». А меня с первых минут зацепила как раз несообразность в костюмах, и я стала думать. Что это значит: мужские костюмы начала века, а женские — сороковые годы, а потом и вовсе пятидесятые, шестидесятые. В горошек? Все очень просто: это мы, Россия, варвары, пришедшие на свободную венгерскую землю после войны! Варвары пришли и заразили своим варварством все. От них уже не очиститься, не отмыться. Все пьют. Только я все равно не поняла: Черкун и Цыганов, собственно, принесшие варварство иного уровня, в спектакле Тамаша Ашера — не варвары? Они такие… полноценные…

М.

***

Мария Юрьевна, день добрый!

Да, наверное, темперамент — то самое слово. И варвары, по-видимому, все… особенно те, что «полноценны», иначе как бы они смогли «заразить»? Тот же Цыганов (и в пьесе тоже) именно что развращает, растлевает всех и вся вокруг. Но меня удивило другое. В спектакле заняты двадцать два прекрасных (как мы убедились на «Иванове») актера, но лично мне не показалась интересной ни одна роль. Все смыслы, связанные с гражданской позицией постановщика, о которых Вы пишете, остались для меня «за кадром». Парадокс! Один театр, один режиссер, та же самая труппа — а спектакли такие разные… и «мы, Россия» в них — сложный вопрос. Больной…

Люда

***

Привет, привет, очень какую-то интересную тему мы затронули. И скользкую. Это фильтр восприятия или все же непроявленность идеи? Сквозь пьесу, сквозь спектакль, сквозь лица проступает нечто, что мы не хотим видеть и чувствовать? С чем не соглашаемся. Не признаем, потому что это НЕЧТО не выражено в привычной нам, профессионально-ясной и лояльной форме. Просто как-то что-то сквозит.

Ты права — очень разные спектакли, и насколько убедителен «Иванов» с Эрне ФЕКЕТЕ в главной роли (как же мне нравятся их имена!) с его невероятно выразительной, «говорящей» пластикой — настолько же оставляют в недоумении «Варвары». И, кроме того, мои догадки по поводу идеи «Варваров» абсолютно подтвердились! После второго венгерского спектакля я встретила своего однокурсника Иштвана, на которого набросилась с вопросами. Он по-прежнему красавец, чуть более представительный, чем раньше, — в силу прошедших тридцати лет. Меня он узнал не сразу. Очень не сразу. Его жена, художник по костюмам, сотрудничает с театром Катоны, и они оба были на гастролях. Да, сказал он после моего возбужденного монолога, вы — варвары. Да, поэтому костюмы сороковых, и пятидесятых, и шестидесятых… Да, сказал он, а тебя это удивляет?

А сейчас, спросила я, сейчас мы для вас все равно варвары? Конечно, сказал он, а что изменилось?

И вот ты знаешь, Люда, мне кажется, что этот спектакль, венгерские «Варвары», несмотря на то, что он театральными своими качествами особенно сильно никого не впечатлил, какое-то свое серьезное дело сделал. Во всяком случае, я — очень долго думала. Про нашу историю. Вспоминала, как в восьмидесятые девушка-экскурсовод в крымском музее, в Бахчисарае заученно произносила фразу: «Россия росла, ей нужны были новые земли». Как будто речь шла о совершенно неизбежном — о новых штанах для выросшего ребенка.

Еще я вспоминала володинские почемучки из «Записок нетрезвого человека»:

Почему наши войска оказались в Венгрии,
а не венгерские у нас?

Почему наши войска оказались в Чехословакии,
а не чехословацкие у нас?

Почему наши войска оказались в Афганистане,
а не афганские у нас?

Почему наши войска оказались в Эстонии, Латвии, Литве,
а не их войска у нас?

Почему они добровольно присоединились к нам,
а не мы к ним?

Как могли уцелеть невидимые нити,
привязавшие мое сердце к этой стране?

А то, как выгнали Жужу Тар из института, — уж точно варварство!

Какая-то не очень театральная эпистола получилась? Заняли под нее площадь театрального журнала. Но ведь, наверное, все-таки хорошо, что именно театр дает повод об этом задуматься лишний раз. А, скажем, не война…

Хотела бы написать все то же самое, но без пафоса. Но то же самое. А? Люд? Я не права?

Ноябрь 2009 г.