Зритель снова имеет возможность наблюдать, как в эпоху экономического кризиса театр не сдает позиций и широко использует свои богатые финансовые возможности. Пространство освоено с размахом. Все ездит, опускается, поднимается, открывается, закрывается, на наших глазах вырастают вполне элегантные конструкции, то зеркально повторяющие зал Александринки, то имитирующие самое потаенное закулисье. Персонажи в элегантных опять же костюмах (сразу легко догадаться, кто есть кто) разгуливают по залу, выглядывают из лож, профессор и профессорша даже машут ручкой, как бы приветствуя знакомых из публики. Танцуют (конечно, танго), бегают и размахивают руками, перепрыгивают через барьеры лож, валяются в грязи. Словом, совершают много таких физических действий, которые заставляют удовлетворенно кивать «знатоков» — вот это, мол, от Мейерхольда. Потому что режиссер заранее объявил, что попытается соединить в постановке два режиссерских метода — Станиславского и, собственно, Мейерхольда. С пьесы Чехова «содран привычный глянец». Все продумано, конструкция спектакля достаточно прочна и эффектна. Остается вопрос — ради чего?

Этот вопрос не дает мне покоя. Особенно мучаюсь я из-за огромного зеленого полотнища, дважды опускающегося из-под колосников. Зачем появляется эта недешевая тряпочка? Ради чего бьются в клетках испуганные светом прожекторов живые голуби? Еще беспокоит меня судьба белоснежного пальто Елены Андреевны, которое беспощадно вываливается в грязи, а точнее, судьба костюмеров, вынужденных каждый раз после спектакля чистить это пальто. Я волнуюсь за актеров, минут десять сидящих на сцене под проливным дождем и выходящих на поклоны в абсолютно мокрых костюмах.

То есть волнуют меня вопросы, прямо к высокому искусству не относящиеся. Человеческие вопросы. И мне кажется, что режиссера они не волнуют вообще. Возможно, в этом и смысл, и персонажи не должны вызывать у зрителя ни сочувствия, ни симпатии. Все эти чувства достаются актерам, которых не хочется отождествлять с персонажами. Потому что по сцене носятся, ходят, шатаются от лени и носят свои пиджаки мелкие, ничтожные люди, паскудники и пошляки. И это не та пошлость, что имел в виду Чехов, а какая-то другая, сегодняшняя — с хватанием за ляжки, слюнявыми поцелуями на авансцене, надеванием на голову женских трусиков. Мне почему-то кажется, что автор пьесы, с которого нужно зачем-то непременно «сдирать гля- нец», относился к своим героям и к людям вообще с большей симпатией, хотя иллюзий по их поводу тоже не строил. Любой, самый дерзкий прием можно принять, если он убеждает в своей необходимости. Здесь — меня лично не убеждает.

Такая режиссура называется «картинки для буклета». Это высоколобая и равнодушная режиссура. Она неизбежно связана с большими финансовыми возможностями. Очень красиво, когда дядя Ваня сидит на земле в перепачканной белой рубахе и опирается на маленький деревянный домик. Или когда сплетаются в объятии Астров и Елена Андреевна (мокрые спутанные волосы, мокрая одежда). В финале весьма эффектно чернеют, становятся плоскими и почти растворяются в пространстве фигурки персонажей. Эти фото с успехом обманут устроителей любого международного фестиваля. Именно обманут — потому что нет в спектакле ни любви, ни страсти, ни подлинного отчаяния, ни трагедии. Есть физические действия в богатых декорациях. Кому-то этого достаточно.

Октябрь 2009 г.